Пакистанский синдром: национальная траектория и внешние факторы

 

Кристоф Жаффрело

Пакистанская история предстает перед нами в виде хронической нестабильности как во внутренней политике, так и на международной арене. Страна пережила не только смену военных режимов и фаз демократизации, но и три вооруженных конфликта с Индией, а также несколько гражданских войн, в частности, в Восточной Бенгалии и Белуджистане. Наряду с этим Пакистан доказал примечательную способность к сопротивлению. Условия того, что мы называем «пакистанским синдромом», в действительности, хорошо очерчены и определены. И эта патология не обрекает страну на постоянное начинание всего сначала, о чем свидетельствуют определенные достижения последнего времени.

Пакистанский синдром является плодом трех типов напряженности, столь же давних, как и сама страна (или даже, в некоторых отношениях, еще более давних), которые, в то же время, не должны рассматриваться независимо от внешних воздействий.
 

Унитарное государство-нация или этнолингвистическая федерация?

Сам Пакистан появился в результате реализации сепаратистского проекта, вдохновленного североиндийской элитой, говорящей на языке урду. Его возникновение стало реакцией на угрозу деклассирования, нависшую над этой ключевой группой, выражающей интересы аристократической культуры. И эта угроза еще с 50-х годов XIX столетия проистекала из факта прихода к власти индуистского большинства. Мусульманская элита взывала к солидарности мусульман и опиралась на сильную веру в моральное превосходство практики Ислама. Со временем, в 1906 году, была сформирована Мусульманская Лига во главе с Мухаммадом Али Джинной (1876 – 1948), который безоговорочно выступал за образование отдельного государства.

В середине 1940-х годов среди лидеров таких провинций, как Пенджаб, Бенгалия, Синд, Белуджистан и Пограничная Северо-Западная провинция, в которых мусульмане составляли большинство, не существовало единства мнения относительно будущего мусульманского государства. Джинна пообещал этим регионам большие уступки: предоставление в новом государстве широкой автономии.

В 1947 году Джинна отказался от этого обещания в пользу создания Пакистана как унитарного государства, в котором, под сенью Ислама, урду отводилась роль вектора национальной интеграции. Такая централизация, поддерживаемая сменявшими друг друга  гражданским и военным режимами, продолжалась до 70-х годов прошлого века. Подобная политика вызывала недовольство в регионах, начиная с Бенгалии, которая вступила в конфликт с Исламабадом и добилась своей независимости в 1971 году, когда на ее территории было образовано государство Бангладеш.

Потеряв свой восточный регион, Пакистан был вынужден совладать с новым источником трений между пенджабцами –– группой, отныне составляющей большинство, –– и «периферическими» народами. В свою очередь, в борьбе за нацию-государство сплотились синдхи.  В 1971 году управление страной взял в свои руки представитель этого народа Зульфикар Али Бхутто. В армейской иерархии на протяжении уже долгого времени  немало высших должностей занимали пуштуны. Тем временем, ни белуджи, которые стали жертвами экономической эксплуатации, напоминающей по своей сути внутренний колониализм, ни мухаджиры (этим термином обозначаются говорящие на языке урду мигранты, которые прибыли из Северной и Западной Индии в 1947 году и обосновались в крупных пакистанских городах) не приняли участия в этом движении. Первые прибегли к партизанской войне, то утихающей, то снова разгорающейся, а вторые учредили политическую партию – Национальное объединенное движение (Муттахида Кавми Мувмент MQM). Эта организация принимала участие в выборах, но проявляла также склонности к насилию ради сохранения доминирующей роли на «своей» территории, куда притекало все больше и больше чужаков, особенно из числа пуштунов.

Однако в 2010 году 18-е дополнение к конституции 1973 года – о сущности федерализма – открыло путь для децентрализации власти, первоочередные выгоды из чего должны были бы извлечь провинции. Но это все еще предстоит воплотить в жизнь.
 

Гражданская власть против военного режима

Чередующиеся десятилетия

Военные и гражданские режимы в Пакистане приходили на смену друг другу примерно каждые десять лет. В период с 1947 по 1958 год политические партии впервые попытались установить демократический режим, но государственный переворот, совершенный генералом Айюбом Ханом, положил конец этим попыткам. Ситуация снова изменилась, когда в 1970 году к власти пришел его преемник, генерал Яхья Хан, организовавший выборы, на которых победили бенгальские националисты, а в конечном счете (после отделения в 1971 году Бенгалии) – Партия пакистанского народа (ППН) Зульфикара Али Бхутто. Новое правительство смогло в 1973 году дать Пакистану парламентскую конституцию. Но все же в 1977 году оно было свергнуто в результате путча, организованного генералом Зией уль-Хакком. В 1979 году новоиспеченный правитель казнил Али Бхутто и удерживал власть до своей смерти, случившейся во время загадочного крушения самолета в 1988 году.

После этого наступили новые одиннадцать лет правления гражданских. Беназир Бхутто, дочери Зульфикара Али Бхутто и Наваза Шарифа поочередно занимали пост премьер-министра для того, чтобы оживить (возродить) демократию. Однако, ввиду сильного сопротивления военных, добиться значительных успехов они не смогли. Армия в очередной раз взяла управление делами страны в свои руки, и в результате государственного переворота 1999 года к власти пришел генерал Первез Мушарраф, правивший страной до 2008 года. После этого демократия снова вступила в свои права. И произошло это примечательным образом, по ранее неведомому стране сценарию. В действительности, после пяти лет правления ППН под руководством президента Асифа Зардари, в мае 2013 года в стране удалось провести всеобщие выборы. Они привели к смене власти и возобновили Наваза Шарифа в должности премьер-министра (президентом же стал Мамнун Хусейн).

Идея, согласно которой демократы и автократы сменяли друг друга у власти в череде гражданских и военных режимов, тем не менее, требует уточнений. В действительности, политики, избираемые на должность премьер-министра, не в полной мере выполняли свою роль. С одной стороны, армия чинила им помехи. Беназир Бхутто и Наваз Шариф (во время своего первого пребывания на этой должности) не имели достаточной власти для того, чтобы заниматься афганской проблемой, влиять на развитие отношений с Индией, определять ядерную стратегию государства. С другой  стороны, они выглядели плохими демократами. Некоторые из них, начиная с Зульфикара Али Бхутто, стремились посредством голосования подчинить себе судебную систему или же объединить исполнительную и судебную власть в своих руках. Слабость демократической культуры гражданских элит восходит, по крайней мере, к Джинне, который, увековечивая британский вице-королевский стиль правления, оправдывал подчиненность общественных свобод выполнению своей задачи – конструированию страны изо всех (мусульманских) территорий ввиду индийской угрозы.
 

Социологическая континуальность

Авторитаризм правящих элит, несомненно, еще более фундаментальным образом обусловлен социологическими факторами. Политический персонал с давних времен набирался, по сути, из числа традиционной сельской верхушки, к которой относились землевладельцы Пенджаба и Синда, а также племенные вожди в пуштунской зоне и в Белуджистане. Каждая из этих групп по-своему являлась воплощением определенной социальной иерархии, приводящей к увековечиванию патерналистских отношений, в рамках которых представители этих групп решали за «своих» крестьян-избирателей, как тем следует голосовать. Провал аграрной реформы, которая была сведена на нет именно по причине наличия большого политического веса у сельской верхушки, позволил сохраниться этому отрицательному явлению.

Конечно, Мусульманская Лига Пакистана (Pakistan Muslim League-Nawaz, PML-N), правящая ныне партия, представляет прежде всего деловые круги Пенджаба, а не землевладельцев, но она не в меньшей степени служит защитницей интересов элит. Доказательством этому, в частности, служит намного менее социальный характер нынешнего бюджета, по сравнению с тем, который был принят правительством Наваза Шарифа в июне 2013 года, сразу после того, как оно приступило к исполнению своих обязанностей.

Будучи не слишком предрасположенными к социальной и политической демократии, гражданские элиты одинаково отрицательно относились к одному явлению – к созданию военных режимов, которые налагали большие ограничения на то, что понималось ими под демократией. Семейство Бхутто преследовалось генералом Зией, но не следует забывать, что Али Бхутто некогда начал свою карьеру в качестве министра во время правления Айюба Хана. Пенджабские лидеры, такие как Наваз Шариф и нынешний министр внутренних дел, Чаудхри Нисар Али Хан, сделали свои первые шаги в политике под руководством генерала Зии, в качестве главы правительства Пенджаба и в качестве члена его кабинета министров соответственно. Размывание различий между гражданскими и военными привело к появлению военно-гражданского истеблишмента, который прежде всего был исполнен желания защищать свои классовые интересы. Так военные или члены их семейств – как сыновья Айюба Хана и Зии – влекомые жаждой выгод, входят в политику или занимаются коммерческой и промышленной деятельностью, оперируя через фонды сухопутных войск, военно-воздушных сил и флота.

Конвергенция гражданских и военных в рамках одной элиты, состоящей из примерно 2000 семейств, представляет собой ключ для понимания парадоксальной стабильности страны: будь власть в руках партий или в руках военных, она все равно служит интересам одного и того же класса и находится под его патронатом. На фоне хронических недоимок налогов, отсутствия аграрной реформы и всегда очень высокого уровня расходов на армию, правительство Наваза Шарифа увеличило эти расходы на армию примерно на 10 % сразу после своего прихода к власти в 2013 году.

Настоящая оппозиция

Означает ли это, что в стране нет настоящей оппозиции? Никоим образом. Левые силы, в частности профсоюзы, которые устраивали массовые акции на улицах в 1968 – 1969 гг., что привело к свержению Айюба Хана, были разгромлены в результате репрессий во время правления Али Бхутто. Хотя он и использовал оппозиционные силы прежде, чем подвергнуть их гонениям. Тем не менее, с тех пор другие политические силы заняли место оппозиции. В 2007 – 2008 годах аппарат судебной системы вдохновил беспрецедентное протестное движение против Первеза Мушаррафа. Под воздействием Ифтихара Чаудхри, ставшего затем председателем Верховного Суда, уличные манифестации привели к смещению диктатора и позволили вернуться к демократическому правлению. Во время этих событий судебная власть получила поддержку храброй прессы. Несмотря на то, что отдельные газеты и публиковали заказные материалы, некоторые журналисты даже заплатили жизнью за свою смелость. Что касается этой «четвертой ветви власти», а, ввиду веса армии в жизни страны, нужно было бы сказать – «пятой», то она действовала совместно с неправительственными организациями, вроде пакистанской Комиссии по правам человека (Human Rights Commission of Pakistan, HRCP), которые также работают для защиты общественных свобод.

Между Исламом и исламизмом

В стране есть врожденные противоречия. С одной стороны, они обусловлены политико-административной централизацией и социально-политической концентрацией власти, а с другой – центробежными силами, как-то демократические движения, порождаемые ими; и наконец, экзистенциальная напряженность усугубляется вопросом о религиозной идентичности страны.

Ислам без внутреннего консенсуса

Отсутствие консенсуса относительно роли Ислама в пакистанском проекте восходит к ХІХ столетию. С одной стороны – интеллектуалы, основавшие в 1877 году Мохаммеданский английско-восточный колледж в Алигархе, что около Дели, ставший в 1920 году университетом и известный как колыбель, в которой зародилась Мусульманская Лига. Они отстаивают территориальную общность всех мусульман Северной Индии, говорящих на языке урду, о которых говорят, что они обладают мусульманской идентичностью. С другой стороны – первые фундаменталисты основали семинарию в Деобанде (также неподалеку от Дели). Они погрузились в изучение источников Ислама, определяющего умму как общину всех верующих. Это привело, в частности, к провозглашению признания исламского права.

Это различие усугублялось на протяжении ХХ столетия, еще со времен колониализма, поскольку Джинна принял территориальную концепцию алигархского движения, пропагандируя создание государства-нации, тогда как улемы – из Деобанда и не только – поддерживали Конгресс Махатмы Ганди в обмен на признание автономности уммы (миллет; общины) мусульман – то есть, признание за ними права руководствоваться Шариатом.

Раскол Британской Индии в 1947 году только усилил это противостояние. Мусульманская Лига, на деле, прибегла к некоему мультикультурализму: религиозные меньшинства, согласно провозглашенному Джинной идеалу, должны были пользоваться такими же правами, как и остальные граждане. Со своей стороны, улемы и фундаменталисты из организации «Джамаа-е Ислами» притязали на учреждение исламского государства – идущего к потенциально безграничному исламизму. Компромисс, разработанный каждой из трех пакистанских конституций, всякий раз склонялся в пользу первого варианта. Но в действительности, от него отклонялись со времени прихода к власти Али Бхутто, и еще больше, во время правления генерала Зии уль-Хакка, начавшего проведение политики исламизации, затрагивающей образование, юридическую сферу и налогообложение (так, был введен закят – налог, выплачиваемый богатыми в пользу бедных). Такой подход превалировал с 1979 года (и до момента гибели генерала в авиакатастрофе).

С 80-х годов ХХ столетия Пакистан столкнулся с противоречием между идеологическим наследием, использующим Ислам для определения культурной общности, и идеологией, делающей религию большинства, ввиду ее священного и бескомпромиссного характера, фактором исключения меньшинств. Решение генерала Зии применять смертную казнь в качестве наказания за некоторые случаи богохульства является символом этой эволюции. Такая политика исламизации усугубила раскол между суннитами и шиитами, которые, в частности, отвергли новые правила взимания закята. Конфликт представил собой экзистенциальную угрозу для единства Пакистана, поскольку затронул все регионы страны. Особенно он бросил вызов целостности исламского фундамента государства, базирующегося, по примеру Израиля, на добровольном определении, которое заключалось в том, что Пакистан представляет собой «идеологическое» государство, поскольку не существовало какой-то одной религиозной идентичности. (Имеется в виду более тонкое понимание идентичности. Так, считающие себя мусульманами граждане Пакистана могут быть суннитами, шиитами, ахмадитами, придерживаться тех или иных религиозных исламских концепций. По этой причине краеугольным камнем построения Пакистана была задумана общая для всех идеология в более широком смысле, а не какая-то отдельно взятая из этих идентичностей).

Поддержка на первых порах афганского джихадизма

Источником сильной нестабильности является пересечение внутренней и внешней динамики. Кристаллизация этого конфликта, который в Пакистане многими квалифицируется как «сектантский», в действительности, не объясняется  ни той поддержкой, которую оказывал местным шиитам Иран имама Хомейни, желающего экспортировать свою революцию в Пакистан, ни той симметричной помощью суннитам, которая была оказана Саудовской Аравией, стремящейся противодействовать политике иранцев и разжигать рвение суннитов.

Риски дестабилизации, которые представляли собой различные формы исламизма в Пакистане, слились в совершенно ином явлении – в джихадизме. Пакистанские правители поначалу помогали афганским исламистам, которые с 1970-х годов казались им полезными для борьбы с пуштунским национализмом. Эта политика, примененная впервые Али Бхутто, была продолжена генералом Зией, систематизировавшим ее ввиду советского вторжения в Афганистан и отступления в Пакистан афганских моджахедов, в числе которых были и ставшие затем известными командирами Масуд, Бурхануддин Раббани, Гульбеддин Хекматияр и Джалалуддин Хаккани.

Преемники генерала Зии, Беназир Бхутто и Наваз Шариф, а еще больше «их» военачальники, предприняли весьма неоднозначный маневр – они оказали помощь другим исламистам, талибам, посодействовав им в захвате афганской столицы, Кабула. Эти политики исходили из тех соображений, что Афганистан является для Пакистана важным стратегическим союзником против Индии. Затем они использовали группировки исламистов в борьбе с Индией и, непосредственно, в Кашмире: джихадисты проникали в эту неспокойную, «кровоточащую под игом Индии» провинцию. В 1999 году под руководством Первеза Мушаррафа такая политика приобрела еще одно измерение. Речь идет о привлечении боевиков для участия в операции в высокогорном индийском городе Каргиль (штаты Джамму и Кашмир). Как только о действиях боевиков стало известно индийцам, Нью-Дели нанес ответный удар, что вылилось в вооруженный конфликт, известный как Каргильская война.

Внутренняя борьба против боевиков-исламистов

Разворот в этой стратегии поддержки исламистов произошел весьма знаменательным образом после 11 сентября 2001 года и свержения режима афганских талибов. Пакистан, который долгое время содействовал появлению и активности группировок афганских джихадистов, включая «Аль-Каиду», совершенно естественно, стал для них базой, на которую они отступили. Страна стала объектом нападок с тех пор, когда Мушарраф, под давлением США, начал подавлять бывших союзников. Нападение в 2007 году на Красную мечеть в Исламабаде – один из бастионов группировок джихадистов – ознаменовало собой поворотный момент. Ввиду проявленной «американским лакеем» Мушаррафом решимости, исламистские группировки из зоны племен, находящейся под федеральным управлением (Federally Administered Tribal Areas, FATA), организовались в рамках нового движения талибов Пакистана («Техрик-е Талибан Пакистан», ТТП). Их бастионы расположены в Южном и Северном Вазиристане.

Упрочение ТТП, как и других исламистских группировок (включая и настоящее государство в государстве, коим стало движение «Лашкар-е Тайба» («Армия чистых») в Пенджабе), смогло произойти по причине неравенства и несправедливости, обусловленных концентрацией власти в руках малочисленной элиты. В глазах простых людей исламисты могут показаться настоящими борцами за справедливость. Они предлагают некую альтернативу угнетательскому истеблишменту и судебной системе, наиболее коррумпированной на местном уровне. Кроме того, группировки исламистов лучше организовывают и более эгалитарно проводят благотворительные мероприятия, вроде операций по спасению пострадавших от землетрясения в 2005 году и от наводнения в 2010 году.

Третье измерение пакистанского синдрома, которое принимает в настоящее время форму вооруженной деятельности исламистов, проистекает, в частности, из второго измерения – ужасающего неравенства. Проблема идентичности для многих становится социальным вопросом. Этот вывод согласуется с тем, что можно назвать напряженностью между централизмом нации-государства и региональными притязаниями. Усиление центробежных этнических сил должно действительно существенно уменьшить власть истеблишмента.
 

Вес внешних факторов

Пакистанская траектория определяется под воздействием внутренней динамики и внешних факторов, которые ввиду своей важности представляют собой полновесный и значительный компонент внутренней политики. Такой вес внешних факторов объясняется, прежде всего, чувством уязвимости, которое на момент провозглашения независимости в 1947 году испытывала пакистанская элита при противостоянии с Индией и ее афганским союзником. Это уже потом Пакистан нашел единомышленников в Афганистане, а в то время страна была более дружественно настроена по отношению к Индии. Этот фактор вынудил пакистанцев искать защиты у Соединенных Штатов Америки, которые в контексте холодной войны подыскивали себе партнеров в регионе для того, чтобы лучше сдерживать распространение коммунизма в Азии. Пакистан, в обмен на свое участие в Багдадском пакте[1] и СЕАТО[1], в рамках которых американцы получили разрешение построить базу для своих разведывательных самолетов U-2, получил значительную финансовую помощь и все более и более высокотехнологичное оружие.

С момента переворота Айюба Хана в 1958 году американо-пакистанские отношения изменили свою сущность: пакистанский истеблишмент прибегал к субсидиям из Вашингтона для финансирования развития страны не посредством налоговых реформ, которые были бы неугодны самым богатым, а посредством подачек извне.

Война за Кашмир 1965 года, став причиной американских санкций, вызвала некоторое охлаждение в отношениях между двумя странами, но американо-пакистанское сотрудничество в противодействии советской оккупации Афганистана возобновило партнерство на десять лет (с 1979 по 1988 год). 90-е годы были отмечены новыми волнениями, вызванными усилиями Пакистана по разработке ядерного оружия и связями Исламабада с талибами. Теракт 11 сентября 2001 года, тем временем, побудил оба государства сотрудничать так, как это было в 80-е годы, тогда как Афганистан стал «театром войны» против терроризма. Для того чтобы помочь Пакистану участвовать в этом процессе – а, главным образом, для того чтобы убедить его принять участие – США в 2001-2012 годах пожертвовали восточному партнеру новую значительную сумму денег в размере около 20 миллиардов долларов. Эта помощь позволила пакистанскому государству избежать проведения изменений в политике налогообложения и дала возможность финансировать общественные службы, пребывающие в жалком положении, в том числе и в сфере образования. Тем временем, независимость страны подвергалась едва приемлемым испытаниям. В обмен на свою помощь США действительно получили доступ к пакистанской территории для умножения наносимых дронами ударов. Эта стратегия негласно была поддержана военными, но политические правители отмежевываются от нее из-за сильнейшего возмущения общественности.

Волна антиамериканизма, которая заливает Пакистан, стесненность Конгресса США в бюджетных средствах и, прежде всего, запланированный на 2014 год вывод войск НАТО из Афганистана, из-за чего Пакистан скоро перестанет быть незаменимым для жизнеобеспечения этой армии, – все это выльется в уменьшение финансовой помощи, которой сейчас пользуется Исламабад. Пакистан, особенно в том случае если откажется проводить экономические реформы, мог бы попытаться найти замену США. Среди потенциальных кандидатов фигурируют Китай, «друг в тяжелые времена», который уже помог стране разработать атомную бомбу и носители для нее, и Саудовская Аравия, с руководством которой семья Наваза Шарифа находится в очень близких отношениях и которая уже несколько раз помогала Пакистану финансово. Такая эволюция сильно изменила бы расстановку сил в регионе.

Кристоф Жаффрело - исследователь Научного Центра Международных Исследований, CERI, руководитель проекта Sciences Po.

Источник: журнал Questions Internationales, № 66