Quran
Предлагаем вниманию читателей отрывок из книги выдающегося мусульманского мыслителя и общественного деятеля Мухаммада Асада «Путь в Мекку».
Мухаммад Асад (1900-1992 годы) предложил объяснение природы шиизма с точки зрения психологии и посредством применения методики психоанализа. Его статьи на эту тему были опубликованы в европейской прессе, после чего молодого журналиста, каковым тогда был М. Асад, (эти события происходили в 1920-х годах) пригласили прочитать цикл лекций в Берлинском институте геополитики.
В дальнейшем мы планируем опубликовать другие наиболее интересные и актуальные отрывки из книги Мухаммада Асада «Путь в Мекку», которая уже давно стала мировым бестселлером...
...Мой разум так долго был занят воспоминаниями о Кирманшахе, первом иранском городе, который довелось увидеть, еще и потому, что впечатления от него продолжались, они менялись по форме, но их сущность всегда оставалась неизменной, на протяжении тех полутора лет, которые я провел в Иране.
Мягкая, всеобъемлющая меланхолия была повсюду мажорной нотой. Она чувствовалась в деревнях и в городах, в повседневных делах людей и в их многочисленных религиозных празднествах.
В действительности, их религиозные чувства, так сильно отличающиеся от религиозных чувств арабов, несли на себе сильный отпечаток печали и скорби: плакать над трагическими событиями, которые произошли тринадцать столетий тому назад – оплакивать смерть Али, зятя Пророка (мир ему и благословение), и двух сыновей Али, Хасана и Хусейна – представлялось для них более важным, чем озадачиваться тем, что отстаивает Ислам и какое направление он стремится придать человеческой жизни...
По многим поводам, во многих городах, можно увидеть группы мужчин и женщин, собирающихся вокруг какого-то странствующего дервиша, набожного нищего, облаченного в белое, со шкурой леопарда на спине, с длинным посохом в правой руке, и сделанной из скорлупы кокоса чашей в левой руке.
Такой дервиш наполовину декламирует, наполовину поет балладу о борьбе за наследование власти в халифате, которая последовала за смертью Пророка (мир ему и благословение) в седьмом столетии – скорбный рассказ о вере, крови и смерти – и всегда эта баллада выглядит примерно следующим образом:
Послушайте, о люди, о том, что выпало на долю одного из избранных, и о том, как кровь Пророческого семени оросила землю.
Был однажды Пророк, коего Господь уподобил городу знаний; а воротами этого города был самый стойкий и надежный из его последователей, его зять Али, свет мира, обладающий долей Пророческого Послания, прозванный Львом Аллаха.
Когда Пророк скончался, Лев Аллаха был его законным наследником. Но злые люди узурпировали власть, предназначенную по праву Льву Аллаха, и сделали другого халифом Пророка; а после того, как умер первый узурпатор, другое отродье злого семени наследовало ему; а после него – еще один.
И только после того, как погиб третий узурпатор, Воля Бога стала явной, и Лев Аллаха занял по праву принадлежащее ему место Повелителя Правоверных.
Но врагов Аллаха и Али было много; и однажды, когда он лежал простертым в молитве перед своим Господом, меч убийцы поразил его насмерть. Земля сотряслась от такого проклятого деяния, и горы рыдали, и камни источали слезы.
О, да будет проклятие Бога над злодеями, и пусть вечно они вкушают наказание!
И снова злой узурпатор пришел к власти и отказался признавать право сыновей Льва Аллаха, Хасана и Хусейна, сыновей Фатимы Благословенной, их право наследовать Пророческий Трон. Хасан был предательски отравлен; а когда Хусейн встал на защиту Веры, его прекрасная жизнь оборвалась на поле Кербелы, когда он склонился над водоемом, дабы утолить жажду, мучившую его после боя.
О, да будет проклятие Бога над злодеями, и пусть слезы ангелов всегда орошают священную землю Кербелы.
Голова Хусейна – та самая голова, которую целовал Пророк – была жестоко отсечена и его обезглавленное тело было принесено назад в шатер, где ожидали возвращения отца его дети.
И с тех пор верующие призывают проклятия на головы преступников и оплакивают смерти Али, Хасана и Хусейна; и вы, о верующие, возвысьте свои голоса в причитаниях по поводу их смертей – ибо Бог прощает грехи тем, кто оплакивает семя Пророка...
И эта песенная баллада заставляет рыдать чувствительных женщин, тогда как беззвучные слезы скатываются по лицам бородатых мужчин...
Такие экстравагантные «причитания» далеки от изображения подлинной, исторической, картины тех далеких событий, обусловивших неизбывную схизму в мире Ислама: разделение мусульманской общины на суннитов, коих большинство среди мусульман и которые отстаивают принцип выборного наследования власти в халифате, и шиитов, которые настаивают на том, что Пророк (мир ему и благословение) назначил Али, своего зятя, в качестве правопреемника и наследника.
В действительности, однако, Пророк (мир ему и благословение) умер, не назначив преемника, и после его смерти один из самых близких и надежных соратников, Абу Бакр, был избран халифом подавляющим большинством членов мусульманской общины.
Абу Бакра наследовал Омар, а его – Осман; и только после гибели Османа Али был избран халифом. Ничего плохого нельзя сказать о трех предшественниках Али, и это я знал уже в дни моего странствия по Ирану.1
Несомненно, они были самыми великими и благородными личностями Исламской истории после Пророка (мир ему и благословение), и были на протяжении многих лет самыми близкими его сподвижниками; и со всей очевидностью, они не были «узурпаторами«, поскольку их избрали люди посредством свободного волеизъявления, то есть, посредством права, дарованного им Исламом.
Это было не их стремление к власти, а скорее нежелание Али2 и его сторонников чистосердечно принять результаты этих народных выборов, что привело в последствии к борьбе за власть, к смерти Али и к трансформации – при пятом халифе, Муавии – изначальной, республиканской, формы Исламского государства в наследственное королевство, и, в конечном счете, к гибели Хусейна около Кербелы.
Да, я знал все это еще до того, как прибыл в Иран; но здесь был поражен безграничными эмоциями, которые эта старая, трагическая история 13-ти столетней давности все еще могла вызывать среди иранцев; для этого достаточно было простого упоминания имен Али, Хасана или Хусейна.
Я начал удивляться: была ли изначальная меланхоличность и повышенная чувствительность иранцев причиной принятия ими доктрины шиизма? Или же это трагический оттенок происхождения самой доктрины обусловил такую интенсивную меланхоличность иранцев?
Постепенно, по прошествии месяцев, четкий ответ вызрел в моем мозгу.
Когда в середине седьмого столетия войска халифа Омара завоевали древнюю Сасанидскую империю, неся с собой Ислам, зороастрийский культ в Иране уже давно был сведен к простому формализму и поэтому был не способен противостоять эффективно новой динамичной идеологии, пришедшей из Аравии.
Но к тому времени, когда арабы завоевали империю, Иран как раз проходил через период социального и интеллектуального брожения, который, казалось, обещал национальное возрождение. Эта надежда на внутреннее, органическое, возрождение была потрясена арабским вторжением; и иранцы, отказываясь от собственной линии исторического развития, с тех пор приспособились к культурным и этическим концепциям, которые были привнесены извне.
Внедрение Ислама в Иране, как и во многих других странах, предоставляло очевиднейшее общественное преимущество; оно сокрушило старую иранскую кастовую систему и дало жизнь новому обществу равных и свободных людей; оно открыло новые каналы для культурной энергии, которая так долго дремала, будучи невостребованной; но при всем этом, гордые потомки Дария и Ксеркса никак не могли забыть, что историческая преемственность их национальной жизни, естественная связь между вчерашним и сегодняшним днями, внезапно была прервана.
Народ, чей менталитет находил свое выражение в дуализме зороастризма и в его почти пантеистическом поклонении четырем элементам – воздуху, воде, огню и земле – теперь столкнулся со строгим, бескомпромиссным монотеизмом Ислама и с его тяготением к Абсолюту.
Переход был слишком резким и болезненным, чтобы позволить иранцам подчинить свое глубоко укорененное национальное сознание наднациональному концепту Ислама.
Несмотря на их быстрое и совершенно добровольное принятие новой религии, они подсознательно приравняли победу Исламской идеи к национальному поражению Ирана; и ощущение того, что потерпели поражение и были безжалостно вырваны из контекста своего древнего культурного наследия – а это ощущение только усиливалось во всей своей неопределенности – стало тем, чему было суждено грызть национальное самосознание иранцев на протяжении грядущих столетий.
В отличие от столь многих наций, которым принятие Ислама дало практически сразу мощный толчок для дальнейшего культурного развития, первой – и, как оказалось, наиболее устойчивой – реакцией иранцев на это было чувство глубокого унижения и подавляемого негодования.
Негодование должно было подавляться и сглаживаться в мрачных потемках подсознания, ибо тем временем Ислам стал собственной верой Ирана. Но в своей ненависти к арабскому завоеванию, иранцы инстинктивно прибегли к тому, что психоанализ называет «сверхкомпенсацией«: они начали рассматривать веру, принесенную им их арабскими завоевателями, как нечто, принадлежащее исключительно им.
Они сделали это посредством тонкого изменения рационального, не мистического знания о Боге арабов в нечто полностью противоположное: в мистический фанатизм и мрачную эмоциональность.
Вера, которая для араба была реальностью и действительностью, источником самообладания и свободы, развилась, в разуме иранца, во мрачное стремление к сверхъестественному и символическому.
Исламский принцип непостижимой трансцендентности Бога был трансформирован в мистическую доктрину (которая имела много прецедентов в доисламском Иране) физической манифестации Бога в избранных смертных, которые способны передавать эту божественную сущность своим потомкам.
Такая тенденция нашла свое выражение в шиитской доктрине, которая предложила для этого наиболее приемлемый способ: ибо не может быть сомнения в том, что почитание шиитами, почти обожествление ими, Али и его потомков содержит в себе зародыш идеи о воплощении Бога и постоянного перевоплощения Его – идеи совершенно чуждой Исламу, но очень близкой иранскому сердцу.
Было не случайно, что пророк Мухаммад (мир ему и благословение) умер, не назначив преемника и, в действительности, отказался сделать это, когда к нему обратились с таким предложением незадолго до его смерти.
Посредством такого подхода он (мир ему и благословение) намеревался показать, во-первых, что духовные качества пророчества не передаются по наследству и, во-вторых, будущее руководство общиной должно быть результатом свободного выбора самих людей, а не результатом «повеления« Пророка (которое, естественно, могло бы воплотиться только посредством назначения преемника): и, таким образом, он сознательно отказался от идеи «апостолического наследования« власти в мусульманской общине, показывая, что власть, по своей сути, носит мирской характер.3
Но шиитская доктрина в качестве своего стержня имеет именно представление об «апостолическом наследовании» власти. Она не только настаивает – в противоположность самому духу Ислама – на принципе «апостолического наследования», но признает таковое исключительно за «Пророческим семенем», то есть, за его двоюродным братом и зятем Али, и за его прямыми потомками.
Все это хорошо сочетается с мистическими склонностями иранцев. Но когда они с энтузиазмом присоединились к лагерю тех, кто утверждал, что духовная сущность Мухаммада (мир ему и благословение) жила в Али и в его потомках, иранцы не просто удовлетворили мистическое желание: была еще одна, подсознательная, мотивация этого выбора.
Если Али был законным преемником и наследником Пророка (мир ему и благословение), то три халифа, которые предшествовали ему, со всей очевидностью, должны были быть узурпаторами – и среди них был Омар, тот самый Омар, который завоевал Иран!
Национальная ненависть по отношению к завоевателю империи Сасанидов теперь могла быть реализована в религиозных понятиях – в понятиях религии, которая уже перестала быть чуждой в Иране: Омар «лишил» Али и его сыновей – Хасана и Хусейна божественно предназначенного им права наследования Халифата Ислама и, таким образом, воспротивился Воле Аллаха; следовательно, подчиняясь Воле Аллаха, нужно поддерживать партию Али. Так национальными противоречиями была рождена религиозная доктрина.
В принятии Ираном доктрины шиизма я усматриваю тихий протест против арабского завоевания Ирана. Теперь понимаю, почему иранцы проклинают Омара с намного большей ненавистью, чем двух других «узурпаторов», Абу Бакра и Османа: с доктринальной точки зрения, первый халиф, Абу Бакр, должен рассматриваться в качестве главного и первичного преступника – но ведь именно Омар завоевал Иран...
Это, затем, стало причиной той нездоровой интенсивности, с которой почитается Дом Али4 в Иране. Его культ представляет собой символический акт иранской мести арабскому Исламу (который так бескомпромиссно относится к обожествлению любого человека, включая и Пророка Мухаммада (мир ему и благословение)).
Правда, доктрина шиизма изначально возникла не в Иране; были группы шиитов и в других землях Ислама: но нигде в другом месте она не достигла такого полного контроля над эмоциями людей и их представлениями. Когда иранцы беззаветно отдаются скорби по поводу гибели Али, Хасана и Хусейна, то оплакивают не просто крушение Дома Али, но также и самих себя, и утрату своей былой славы...
Что за меланхолики эти иранцы. Их меланхолия нашла отражение даже в иранском ландшафте – в бескрайних степях, в одиноких горных тропах и дорогах, в разбросанных тут и там деревнях с саманными домами, в отарах овец, серо-бурыми волнами бредущих вечерами к колодцам.
Жизнь в городах сочится медленными каплями, без суеты и веселья; все словно окутано саваном мечтательности, и каждое лицо словно несет на себе отпечаток ленивого ожидания.
На улицах никогда не слышится музыка. И если вечером татарский мальчик-конюший затянет песню в караван-сарае, то это вызывает невольное удивление. Прилюдно поют только многочисленные дервиши: и поют они всегда одни и те же древние баллады об Али, Хасане и Хусейне. Эти песни плетутся нитями смерти и слез и действуют подобно тяжелому вину на мозги слушателей. Террор печали, но добровольно, чуть ли не с жадностью, принимаемой печали, словно властвует над этими людьми.
Летними вечерами в Тегеране вы можете увидеть мужчин и женщин, которые недвижимо наблюдают за течением воды в канавах, расположенных с обеих сторон улицы, они сидят под тенью больших вязов и глазеют на то, как течет вода. Они не разговаривают друг с другом, а только слушают бульканье воды и шум веток над их головами. Когда бы я ни увидел их, мне всегда вспоминались слова из псалма Давида: «Сидели мы подле реки Вавилонской и плакали...»
Они сидели на краю канавы, как большие мрачные птицы, отрешившиеся от всего в процессе наблюдения за текущей водой. Обдумывали ли они некую думу-жвачку, очень долгую и принадлежащую только им? Чего они ждали? ... и зачем?
А в псалме Давида поется: «И повесили мы наши арфы на ивы в гуще их...»
Источник: книга «The Road to Makkah», стр. 274-280, издание 2004 года
Перевод с английского: Юрий Косенко (историк, переводчик, востоковед, африканист, журналист)
1 Автор подчеркивает, что знал об этом еще в дни своего странствования по Ирану потому, что в то время он еще не был мусульманином, – прим. Переводчика.
2 Так сказано в оригинале. Однако, существуют многочисленные свидетельства того, что сам Али не только добровольно признавал власть халифов-предшественников, принося им присягу, но и немало помогал им в государственных делах. Более подробно смотрите книгу Мухаммада ас-Салляби «Жизнь Абу Бакра». Эти сведения были известны и Мухаммаду Асаду. Скорее всего, данный пассаж является просто не совсем удачным оборотом речи автора. А вот относительно некоторых сторонников Али все сказанное является более чем справедливым, – прим. Переводчика.
3 Не следует путать с секуляризмом. Здесь имеется в виду не то, что религия не должна определять политическую жизнь или влиять на нее, а то, что процесс избрания руководителя относится к той сфере, в которой люди сами, применяя определенные правила Шариата, должны решать, кому быть их руководителем. В противоположность этому, кому быть Пророком решают не люди, а Бог, – прим. переводчика.
4 «Дом Али» (или, по-другому, «ахлю ль-бейт») – официальное в шиизме обозначение Али и его потомков, – прим. Переводчика.
