Мухаммад Асад о сущности проблем современной уммы

 

Мы продолжаем публикацию переводов статей выдающегося мусульманского мыслителя и общественного деятеля Мухаммада Асада. Данная работа является ключевой для понимания его позиции. В концентрированном виде она отображает, как М. Асаду представлялись главные проблемы мусульман, и какое решение для них он предусматривал.

Конечно, с момента написания статьи, а она была написана в 1946 году, прошло уже немало времени. Исламский мир во многом изменился. Тем важнее для нас сейчас оглянуться назад и проанализировать пройденный путь. 

К сожалению, мы видим, что многие проблемы, обозначенные Мухаммадом Асадом, остаются нерешенными, а некоторые даже усугубились. 

В ближайшее время планируем опубликовать комментарий на эту статью М. Асада в целях актуализации и адаптации ее содержания для современных читателей, а также для объяснения некоторых острых моментов, затронутых в ней...

«Воистину, Аллах не меняет положения людей, пока они не изменят самих себя» (Коран, 13:11) 

 

Содержание:

•  Хвастовство нашим прошлым
• Разговор о мусульманском возрождении
• Наш медленный отход от Шариата
•  Чья вина?
• Новый подход
• Будем ли мы продолжать совершать ту же ошибку?
• Основа нашей цивилизации

 

Хвастовство нашим прошлым

Если вы просмотрите книги и неполитические журналы, напечатанные в любой точке мусульманского мира на протяжении последних нескольких десятилетий, то увидите, что большая часть их содержания посвящена описанию былой славы мусульман.

Авторы яркими красками рисуют картину того, что сделали мусульмане, и какие идеи они отстаивали, тринадцать веков, тысячу лет или восемьсот лет тому назад; также, неоднократно они сравнивают это величие с жалким и примитивным состоянием Европы в соответствующее время. Что за сладостное развлечение, такое чтение! Просто не верится, сколько удовольствий может доставить простое применение прошедшего времени

Снова и снова мы вспоминаем, что мы были (были) великими в то время, когда Европа ничего из себя не представляла (не представляла) в культурном плане.

Мы не устаем слушать о том, что именно мусульмане внедрили экспериментальный метод в науку, и это случилось еще тогда, когда образованные мужья Европы не знали ничего лучшего, кроме бесконечного цитирования работ «древних», при возникновении любого научного вопроса; что мусульманские ученые составили астрономические таблицы, исследовали проблему вращения Земли вокруг своей оси и определили координаты широты и долготы – и это в то время, когда в Европе даже не догадывались о том, что Земля круглая.

Нас очень радует мысль, что мусульмане первыми организовали больницы, и начали бороться с эпидемиями посредством изоляции инфицированных – тогда, как в Европе эпидемии рассматривались в качестве Божьего промысла, коему люди должны слепо подчиняться.

И, конечно, вряд ли проходит какой-либо день без упоминания того факта, что даже беднейший мусульманский дом имел, по крайней мере, одну ванную комнату (не говоря уже о множестве общественных бань в каждом мусульманском городе) тогда, как в Европе даже короли и знать рассматривали мытье как нечто экстравагантное…

Нет сомнения в этих историях о нашем прошлом. Это правдивые истории. Однако, проблема с ними заключается в том, что они никак не связаны с нашим настоящим: поэтому их эффект является скорее наркотическим, чем тонизирующим.

Во времена, когда даже самые невежественные мусульмане осведомлены о том, в какую пропасть сползла мусульманская цивилизация, очень приятно думать о том периоде, когда она была мощной и процветающей; но это удовольствие является сомнительным, поскольку подобные мечтания не налагают никаких обязательств на мечтателя, а, с другой стороны, подстегивают его самомнение и создают у него очаровательную иллюзию того, что он сам, каким-то мистическим образом, является причастным к славе своих предков.

Разве мы не великие люди? Посмотрите на Ибн Сину и аль-Фараби с Ибн Рушдом, на университеты Кордовы и Багдада, обратите внимание на величину мусульманского халифата в период наибольшего расширения – от Атлантического океана до границ Китая! У мусульман был слабый и подтачиваемый общественный дух?! Разве не Ислам дал человечеству подлинно практичную схему прав человека еще тогда, когда в Европе царил мрачнейший феодализм и простые люди обречены были быть всего лишь «естественными» слугами знати? 
Мусульмане отставали в культурном плане? Нелепица – разве они не достигли вершин культуры за много столетий до того, как дикари из Европы узнали само значение слова «культура»?

И так далее, и тому подобное, в бесконечном повторении, до тех пор, пока многие из нас обретают уверенность в том, что, даже сейчас, мы являемся, в некотором смысле, привилегированными людьми просто потому, что наши предки были так великолепны: это похоже на то, как евреи считают себя избранным Богом народом, потому, что их предок Авраам был таким великим.

Мы живем в состоянии постоянной оргии воспоминаний, наши глаза все время смотрят в прошлое; и за это наши современные, «либеральные» мусульманские писатели во многом в ответе. Они любят отравлять себя и своих читателей дешевым пойлом воспоминаний; они потчуют нас бесконечными рассказами о прошлом, что (могло бы казаться) не является пороком: это светозарный и мечтательный мир истории, в который нам нельзя входить, чтобы не забыть жалкое настоящее.

Очевидно, такая эмоциональность не является здоровой. Она не может быть здоровой, позволяя нашим мозгам погрузиться в туман легкого и самого себя подстегивающего энтузиазма, питающегося от славы прошлого. Многие пришедшие в упадок нации имеют воспоминания о славном прошлом: но разве хоть когда-нибудь они обеспечили гарантии от нынешнего их жалкого положения, и являются ли они необходимым залогом светлого будущего?

Воспоминания о великом прошлом являются животворным фактором только тогда, когда порождают в нас чувство ответственности в связи с нынешними делами; в противном случае, они являются бесплодными для жизни, подобно пению ветра над песками пустыни, который приходит ниоткуда и уходит в никуда, будучи обреченным на исчезновение. Так и наши современные мусульмане, самодовольно удовлетворенные ролью «наследников великой цивилизации», выглядят полностью лишенными осознания.

Нет сомнения в том, что эта цивилизация была поистине великой; и наша гордость ею является оправданной – до определенной степени: то есть, она является оправданной до тех пор, пока служит стимулом для наших собственных свершений.

Если наше нынешнее было бы способно вынести сравнение, хотя бы в усилиях, с тем прошлым, о котором мы так настойчиво говорим; если бы мы могли притязать, в виду отсутствия сравнимых достижений, хотя бы на общность цели у нас, и у тех великих людей, которые вдохновлялись ею в прошлом, – тогда, и только тогда, у нас было бы право сказать: «Это была наша цивилизация; и хотя мы многое из нее утратили, мы все еще прилагаем усилия для ее продвижения в созидательном духе, и, поэтому, мы являемся ее подлинными наследниками!»

Но, к сожалению, сегодняшнее положение дел совсем иное. Большинство из нас утратило, какую бы то ни было, общность цели. Мы не чувствуем никакого созидательного побуждения, хотим только работы и комфорта. И если мы вообще используем мозги, то только для того, чтобы сделать карьеру или разбогатеть.

Мы не заботимся по-настоящему о культурных ценностях – а когда и проявляем такую заботу, то, главным образом, ради показухи. И только немногие из нас осознают, какую ответственность на ныне живущих налагает память о великом прошлом.

Для большинства современных мусульман воспоминания об Исламской цивилизации служат, главным образом, в качестве орудия хвастовства в их отношениях с другими общинами; а, в своей личной жизни, они смакуют эти воспоминания в точности так, как гашишеед смакует свой наркотик: как средство избавления от осмысления неприглядной действительности.

Ибо наша действительность является неприглядной. Она испорчена и унизительна до крайности: старая, старая история о сыне богатого человека, который промотал свое богатое наследство и теперь валяется в сточной канаве. Столетия интеллектуальной летаргии, слепой приверженности к формальностям, подлых междоусобных разборок, лени, суеверий, общественной коррупции сильно контрастируют и являются почти невозможными для понимания в виду того, что нам предвещало наше блестящее и славное начало.

Столетия тому назад мы прекратили упражнять наш разум в поисках знания (не смотря на то, что наша религия вменяет нам это в обязанность); мы говорили об Ибн Сине и аль-Фараби, аль-Баттани и Ибн Хаййяне – и, погрязнув в самодовольстве, забываем об их достижениях.

Мы говорили об удивительной социальной программе Ислама, о равенстве и естественности ее постулатов – а в действительности мы перегрызали друг другу глотки, эксплуатировали друг друга или, в виде альтернативы, подчинялись, довольствуясь собственным ничтожеством, любым видам эксплуатации со стороны беспринципных правителей.

Мы всегда притязали на веру в то, что Коран является истинным руководством во всех делах, касающихся нашей жизни и, тем не менее, мы все более привыкали смотреть на него, как на просто «назидательную» литературу, достаточно хорошую для того, чтобы цитировать во время молитв или церемоний, и, обернутой шелковым чехлом, украшать самые верхние полки в наших комнатах: но не достаточно хорошую для того, чтобы следовать ей на деле.

Мы заявили, что Ислам – это религия разума (как оно и есть на самом деле) – и, тем не менее, безвольно согласились, иногда даже приветствуя это, на то, чтобы разум угнетался теми, кому пришлось оказаться у кормила власти: ибо большинство наших улемов говорили нам, что независимое суждение в делах религии является ересью, и что только тот может считаться настоящим мусульманином, кто слепо повторяет формулы, выведенные в давно минувшие дни (выведенные учеными, которые были людьми, и, следовательно, могли ошибаться) подобно попугаю, выучившему свой урок раз и навсегда.

Каков же результат всех этих ошибок и неудач (список которых можно продолжать до бесконечности)?

В современном мире проживает около 350 миллионов мусульман – но среди всех этих миллионов нет ни одной общины, которая в действительности жила бы в соответствии с предписаниями Ислама; ни одной общины, которая могла бы показать миру пример того, как Ислам решает социальные проблемы, которые так сильно беспокоят человечество сегодня; ни одной общины, которая могла бы произвести в сферах науки, искусства или промышленности хоть что-нибудь лучшее, чем на Западе; или которая могла бы, в культурном и политическом плане, хотя бы соревноваться на равных с Западным обществом сравнимой величины.

Все хвастливые разговоры о «нашем» великом и славном прошлом, все утверждения относительно того, что «теоретически» отстаивает Ислам, не могут ни на йоту изменить наше нынешнее унизительное положение.

Таковы факты – некоторые из фактов – и ничего не следует за ними. 

 

Разговор о мусульманском возрождении

Вы можете поддаться искушению и сказать: «Хорошо, эти факты относятся к нашему вчерашнему дню. Правда, что мы пребывали в состоянии застоя и коррупции на протяжении долгого времени. Но вы не можете отрицать, что сегодняшний день обещает начаться иначе. Вы не можете отрицать, что сейчас есть много людей среди нас, которые осознают все недостатки нашего недавнего прошлого: это люди, которые горят любовью к Исламу и работают над его возрождением.

Обратите внимание на многочисленные публикации нашего времени, которые затрагивают все вопросы повседневной жизни – мораль, образование, политику, экономику – и обсуждают их с Исламской точки зрения; обратите внимание на все речи, книги, памфлеты и периодику, стремящиеся сделать послание Ислама доступнее широким массам; обратите внимание, в частности, на пакистанское движение, целью которого является построение мусульманского государства, управляемого законами Шариата. Можете ли вы отрицать, что мусульмане сейчас становятся более сознательными?»

Конечно, я не собираюсь отрицать, что приведенные примеры являются признаками того, что мусульмане становятся более сознательными. Никто не может отрицать, что есть признаки нового возрождения в сознании мусульман: новые надежды связаны со старыми, вечными истинами Ислама.

Бок о бок с определенной частью нашей интеллигенции, которая вырастала, будучи очарованной яркой и обманчивой внешней оболочкой Западной цивилизации, есть и другая, увеличивающаяся в числе, часть, которая начинает рассматривать Ислам в качестве руководства.

Многие из этих людей смущены, или же просто невежественны, и могут только ждать и надеяться; некоторые из них обладают большей ясностью ума и способны определить для себя некое направление приложения своих усилий; и немногие из них, дополнительно, могут выразить свои мысли в виде речей или письменно. С такими людьми связаны надежды Исламского возрождения – надежды, прошу отметить, а не ставшие реальностью факты.

Мы еще не достигли состояния подлинного возрождения, пока еще нет. Все еще не произошло значительных изменений в практическом аспекте наших жизней: я имею в виду изменения в направлении исламизации. Таким образом, речь идет о большом количестве разговоров: богобоязненных разговоров, прекрасных разговоров, невежественных разговоров или глупых разговоров. Мусульмане, кажется, являются большими мастаками в искусстве говорить…

Здесь я не собираюсь говорить, что разговор – к которому я отношу и письменное слово – является ненужным (если бы это было так, я бы не обращался к вам теперь). Разговор и обсуждение являются очень нужными для прояснения существующего смятения в наших мыслях и для выработки правильного взгляда на проблемы, с которыми общине пришлось столкнуться. В частности, они необходимы в мусульманской общине, и настоящий мусульманин обязан исполнять важнейшее предписание Ислама:«…совещаются между собой о делах…» (Коран, 42:38)

Но одно только совещание, одни разговоры не могут нас к чем-либо привести. Это могло бы нас привести куда-то: то есть, к новой реальности Исламской жизни, если бы сопровождалось изменением нашей ментальности и смогло бы обусловить восприятие Шариата, как серьезного предложения.

Однако, лишь немногие мусульмане серьезно воспринимают Шариат, а именно – в качестве практической схемы, которая налагает на нас обязательства оставить гибельные пути и работать над реконструкцией общественной жизни.

Теперь я могу услышать, как вы говорите:

«Подождите минутку. Вы говорите о необходимости работы над реконструкцией мусульманского общества. Но разве не очевидно, что мусульмане уже начали работать в этом направлении? Разве вы не видите этого оживления практически во всех мусульманских странах – отказ от старой лени, новое желание учиться, мыслить и быть сильными?

Неужто вы ни во что не оцениваете все недавние признаки развития в мусульманском мире, все те новые школы и колледжи, промышленные предприятия, газеты, докторов, инженеров, общественные реформы, борьбу за политическую свободу? Что же это еще, если не всестороннее пробуждение мусульман?»

На это я отвечу:

«Вы уверенны в том, что это является пробуждением в Исламском смысле? Хоть одна мусульманская страна, в наше время, хотя бы попыталась серьезно реализовать пусть единственную Исламскую цель, общественную или моральную, во время этого фестиваля «всестороннего» пробуждения?

Разве принципы Ислама не были полностью пренебреженными, и, часто, беззастенчиво отталкиваемыми в сторону, для того, чтобы сделать мусульманское общество похожим на Западное? Разве не являются ваши школы, газеты, так называемые общественные реформы и национализмы всего лишь копиями (причем, копиями второсортными) внешних атрибутов Западной цивилизации?»

Нет, друзья мои: если речь идет об Исламском возрождении, нам нужно кое-что еще. Факт, что Турция имеет некое количество самолетов и танков, или, что в Каирском университете есть медицинский факультет, или, что Саудовская Аравия представлена в ООН, не имеет ничего общего с Исламом, кроме того, что жители этих стран признают себя мусульманами – подобно тому, как современный Запад не имеет ничего общего с христианством, кроме того, что большинство его жителей в расплывчатой форме признает свою приверженность догмам христианства (не позволяя, однако, этим догмам реально влиять на свои практические решения).

Если политическое и экономическое восстановление некоторых современных мусульманских государств рассматривать, как защиту Ислама, мы, в равной степени, можем описать политическую и экономическую мощь Запада, как защиту христианства; а это полная бессмыслица, что вы и признаете.

Те современные мусульманские страны не делают ничего другого, кроме того, что «плывут по течению», как гласит популярное выражение: так получилось, что течение это оказалось Западным, как по происхождению, так и по направлению.

Представляется почти невероятной наивностью усмотрение «Исламского возрождения» во всей этой имитации развития, порожденной экономическим соревнованием, националистическими амбициями и комплексами неполноценности.

Но именно в этом заключается наша трудность: многие мусульмане так наивны. Они ошибочно принимают эти подражательные достижения за возрождения Ислама и предвещание хорошего будущего. Ибо, как они утверждают, нельзя отрицать того, что последние десятилетия засвидетельствовали большой прогресс мусульман; а разве Ислам не отстаивает прогресс?

Конечно, отстаивает, друзья мои. Ислам определенно стремится к прогрессу – только не в том смысле слова, в котором оно обычно понимается. Например, Ислам ни в коей степени не касается того, есть ли самолеты в стране или их нет, иллюстрированные журналы, больше кинотеатров, больше поездов с кондиционерами; с точки зрения Ислама безразлично, построили люди свои дома из стали и бетона или из обожженных на солнце глиняных кирпичей; готовят ли они себе пищу на древесном угле или на электроплитках.

Учение Ислама полностью равнодушно ко всем этим вещам, как таковым, его заботит только эффект, хороший или плохой, который они могут оказывать на человеческую жизнь: другими словами, увеличивают они или приуменьшают достоинство и безопасность человеческой жизни.

Ислам жизненно сосредоточен только на одном виде прогресса: на духовном и общественном – росте моральной праведности в нас, на способности жить в гармонии с тем, что многие называют Природой, и что мы, мусульмане, называем Божьей Волей – это постепенная победа над несправедливостью, невежеством, бедностью, голодом и болезнями, наше достижение большей справедливости, большей свободы, большей мудрости и большего счастья. 

Исходя из этой точки зрения, Ислам одобряет каждое техническое и экономическое преимущество, которое может послужить для усовершенствования духовных качеств человека и для большей полноты и удовлетворения в общественной жизни; короче говоря, он рассматривает технический прогресс только как средство достижения цели, а не как самоцель. 

В этом заключается смысл лозунга «Ислам отстаивает прогресс». Но то, что имеют в виду многие наши современники, когда говорят о прогрессе мусульман, не касается духовного роста, становления равноправного общества на позициях Ислама, оно касается только простого увеличения количества используемых технических средств и изобретений и – прежде всего – приближения наших общественных устоев к таковым Западного общества. 

И, естественно, когда требования Шариата вступают в противоречие (как это часто должно быть) с требованиями Западной цивилизации, последней безоговорочно дается преимущество во имя «прогресса». Оказание такого предпочтения наивно рассматривается многими мусульманами как синонимичность их бытия современными. 

 

Наш медленный отход от Шариата

Обо всем этом не приходилось бы говорить, если бы Ислам представлял собой только «духовные принципы»; ибо, если они не определяют практические правила поведения, духовные принципы подвержены самым разным толкованиям, часто противоречивым, как и социальные (и несоциальные) условия.

Типичным примером является христианство. Его содержание заключается в проповедовании верований и морали, без того, чтобы они воплощались в определенную социальную схему; получается тогда, что оно может сопутствовать и сосуществовать с такой социальной и экономической системой, которая не имеет ничего общего с христианской этикой.

Но, в отличие от христианства, Ислам не замыкается в рамках одних только духовных принципов, которые могли бы быть приспособлены к любым культурным, социальным и экономическим условиям, а настаивает на том, чтобы верующий принял его собственную схему практической жизни, наряду с духовными принципами.

В рамках этой схемы, которая называется Шариатом, Ислам имеет собственные взгляды на прогресс, собственное определение общественного блага и собственную модель общественных отношений.

В той мере, в которой концепции, заимствованные у других цивилизаций и иных мировоззрений, становятся доминирующими в формировании нашего общества, они лишают Ислам его функции общество формирующей силы; и по мере того, как мы добровольно подчиняемся таким посторонним влияниям, мы предполагаем, что Ислам и не должен в действительности притязать на выполнение такой функции.

В этом суть нашей проблемы. В готовности стольких многих наших братьев и сестер наследовать общественные, политические и экономические формы Запада кроется молчаливое признание того, что Ислам не должен притязать на выполнение роли общество формирующей силы.

Естественно так: ибо если ваши взгляды на то, как человек должен обустраивать свои дела, выводятся из иного источника, чем Ислам, то вы не можете признавать за последним право диктовать вам жизненную схему. Наибольшее, что вы можете уступить Исламу в таком случае (в действительности, во многих «современных» мусульманских общинах так оно и есть) – это обеспечение некоего духовного сопровождения при полностью неисламском образе жизни, и эти две составляющие не должны взаимодействовать при этом. 

Подобный подход со всей очевидностью вступает в противоречие с Исламом, который и является ни чем иным, как всеобъемлющей жизненной программой. Сведенный до положения «духовной музыки» на задворках событий, лишенный первостепенной роли в определении нашего поведения и практических форм нашего общества, Ислам становится пустым словом. 

Это должно быть понятно для всякого, кто имеет хотя бы малейшее знакомство с его принципами. Однако, это кажется далеко не очевидным для многих из наших «интеллигентов», которые (по причине своего современного образования) являются наиболее влиятельными и наиболее слышимыми в современном мусульманском обществе. Они не понимают, что взлеты и падения Ислама связаны с тем, есть ли у него возможность формировать наше общество и направлять нашу деятельность. 

По причине нежелания большей части наших лидеров признать эту простую истину, Исламская цивилизация (имеется в виду цивилизация, в которой Шариат был фундаментальным и руководящим элементом) стала полностью иллюзорной, и не важно, насколько та или иная мусульманская страна «прогрессирует» в современном смысле этого слова, и насколько все еще значительна эмоциональная привязанность к Исламу в мусульманских массах. 

Ибо среди всех людей, которые любят рассуждать о надежде на возрождение Ислама, почти никто не рассматривает Шариат, со всеми его далеко идущими истечениями, в качестве серьезного социального и политического предложения для сегодняшнего дня и для дня завтрашнего (и это при том, что подходы и положения Шариата способны решить злободневные проблемы). 

Мы многословно говорим о «мусульманской культуре» – вероятно, имея в виду культуру Аббасидского периода или мусульманской Испании, или Индии эпохи Моголов – и забываем считаться с социальной идеологией Шариата, на которой и основывались все те проявления культуры. А пересмотр этого сущностного базиса Исламской цивилизации, сопровождаемый переориентацией мусульман на Западные концепции, рассматриваемый как признак их культурного возрождения, – это либо тупость, либо интеллектуальная нечестность. 

Несомненно, мусульмане поздно обрели многие образовательные и технические средства, коими не обладали еще вчера, но говорить в этом контексте об «Исламском пробуждении» – это просто смешно. Практически без единого исключения, все эти новые средства были скопированы с Западных моделей, и ни одно из них не используется в целях приближения к идеалам Ислама. Они используются в целях приближения к Западным концепциям общественной и экономической организации. 

Какое бы поверхностное изменение мы не взяли: будь то изменения в одежде или общественных манерах, или важные экономические нововведения вроде банков, или замену европейским кодексом кодекса Шариата, или принятие Западной политической системы: в каждом из этих изменений мы видим однозначную тенденцию к подавлению традиционных ценностей мусульманской цивилизации ценностями цивилизации Западной – медленный отход от культурных форм и целей, связанных с Исламом, и замену их формами и целями неисламских (а часто и враждебных Исламу) социальных сущностей. 

В одной из таких, предположительно «перерожденных» мусульманских стран – Турции – это процесс сопровождался откровенным отрицанием права Ислама играть какую-либо эффективную роль в жизни нации; в других странах он быстро приближается к этой стадии; в некоторых же, он только начинается под покровом националистических побуждений; однако, этот тренд выявляется повсюду, где проживают мусульмане. 

По сути, нет различия между тем, что произошло в Турции и тем, что происходит в остальной части мусульманского мира. Разница заметна только в степени. Ибо даже в тех двух-трех странах, в которых Шариат еще формально признается законом, всякое административное и экономическое продвижение (действительное или мнимое) почти неизбежно осуществляется за счет пренебрежения соответствующими законами Шариата. 

И нет смысла в связи с этим разбирать вопрос о том, действительно ли традиционная мусульманская цивилизация, цивилизация нашего вчерашнего дня, соответствовала постулатам Ислама или нет. Мы знаем, что нет. Теперь большинство из нас осознало, что на протяжении последних нескольких столетий наша жизнь была лишь очень поверхностно связана с Исламом, а мусульманское общество не только сегодня, но и вчера, было далеко не зеркалом, отображающим постулаты Ислама, а, наоборот, во многом живым противоречием этим постулатам. 

Но (и это самое важное «но») каким бы ни было отклонение от пути, указанного Кораном и примером Пророка (мир ему и благословение), той нашей упадочной и ущербной цивилизации, по крайней мере формально, она признавала верховенство Ислама в качестве руководящего элемента ее существования: и это признание обеспечивало, и все еще обеспечивает, платформу для усилий по исправлению отклонений и возвращению к подлинной схеме Ислама. 

С другой стороны, тенденция к подчинению наших общественных и политических концепций, манер и обычаев, целей и идеалов – короче говоря, всего нашего мировоззрения – мировоззрению Запада исключает, что вполне логично, идею о руководящей роли Ислама как формообразующего элемента в нашей жизни и культуре; таким образом, мусульманской умме становится все труднее исправить ошибки своего прошлого в духе Ислама и начать работать для подлинного возрождения Исламской цивилизации. 

 

Чья вина?

Речь, однако, идет не о том, чтобы всецело возложить вину за это на плечи простых мусульман. Если простой мусульманин отходит от Шариата, то это не только его вина – в виду того, что в большинстве случаев у него нет выбора: ему, на самом деле, не позволено знать, что такое Шариат и каковы его цели.

Каждый из вас много раз слышал – и слышит каждый день – высказывания о том, насколько «прост» Ислам; и наши простые мусульмане, и интеллигенты также это слышали. Но – когда кто-то из них даст себе труд углубиться в этот вопрос, то обнаружит, что тысячелетие теологии и юриспруденции сделали эту простоту иллюзией.

Он увидит множество сект и школ мысли, которые часто остро противостоят друг другу, и каждая из которых притязает на то, что только она и есть законным выразителем Ислама. Наш рядовой друг интеллигент, не будучи факихом, естественно, оказывается сбитым с толку всей этой запутанной ученостью и обусловленным ею разнообразием религиозных концепций, превалирующих среди профессиональных факихов.

Очень скоро ему становится понятно, что взгляды на то, каковы цели Ислама, каким должен быть мусульманин и как он должен себя вести являются далеко не одинаковыми, скажем, у суннита ханафитского мазхаба, фундаменталиста салафита, шиита двунадесятника или суфия – не говоря уже о менее значительных школах мысли.

Будучи неспособным провести комплексный анализ теологических и юридических систем, присущих всем этим школам мысли, рядовой интеллигент-мусульманин очень часто отчаивается в своей способности решить для самого себя, что является «Исламским», а что «неисламским»; с другой стороны, будучи интеллигентным сформировавшимся человеком, он отказывается руководствоваться простыми заявлениями (высказанными как «за», так и «против») профессиональных улемов, которые претендуют на то, что «обладают знанием» – и эта претензия является полной противоположностью тому, что он часто сталкивался с их заурядностью и неосведомленностью об окружающем мире.

Чего он хочет (веря в то, что имеет на это право), так это личного осмысления программы Ислама; и поскольку он не способен этого сделать, то прекращает, во всех практических целях, рассматривать Закон Ислама в качестве руководства в делах жизни.

Иногда, такой человек полностью отвращается от Ислама и становится так называемым «агностиком»; в виде альтернативы, если он обладает традиционным складом ума, то становится приверженцем какой-либо традиционной формы Ислама – без того, однако, чтобы позволить ей влиять на практическое течение своей жизни.

Суть нашего заключения такова. Вместо получения истинной, простой – а потому и легко понятной – картины Ислама, мусульманам представляют изощренные и запутанные схоластические интерпретации – секондхэндовский Ислам, такой, каким он стал примерно тысячу лет тому назад, когда утвердилось его многообразие.

Эти интерпретации пошли, грубо говоря, по двум главным направлениям. Одно из них – это фикх, таким термином называется мусульманская юриспруденция (и которым сами факихи нередко, сбивая с толку других, называют Закон Ислама). Другое – это калам, который является частной ветвью теологии, выражаемой в аристотелевских и неоплатонических терминах.

Между тем, эти две дисциплины породили не одну, а множество систем – большинство из которых являются противоборствующими – того, что популярно, и совершенно неправильно, обозначается термином «Исламский Закон». Но эти системы не только велики числом: каждая из них, в свою очередь, подразделяется на множество школ в соответствии со сложным, от которого волосы встают дыбом, обоснованием, принятым их представителями.

Если вы заглянете в компендиум по фикху – например, в часто читаемый «Начало толкователя» Ибн Рушда (в котором автор беспристрастно цитирует взгляды различных правовых школ, не высказывая своих личных предпочтений) – вы обнаружите, что практически нет ни одного правового вопроса, большого или маленького, по которому сошлись бы взгляды различных школ и систем. Что касается калама, то в нем расхождения еще большие, и, как правило, выражены более нетерпимо, чем в фикхе.

Таким образом, принципы и практическое применение Шариата – который, как мы знаем, объемлет все аспекты человеческого существования и является самой сутью Ислама – были сделаны полностью недоступными для понимания никого, кроме высокоспециализированных ученых, да и для них они стали чисто академическим предложением, а не актуальным жизненным путем.

Было время, когда Ислам действительно был простым делом, схемой, по которой мог сознательно жить каждый мусульманин; но это время давно прошло. За очень немногими славными исключениями, улемы прошлых столетий поставили дело так, что никто не способен понять Ислам без того, чтобы просто принимать все, что ранние поколения мусульманских ученых думали об Исламе.

Как следствие, улемы делали и делают все возможное для того, чтобы убедить «простого человека» в том, что его моральной обязанностью является быть попугаем; что Закону Ислама (или тому, что сейчас под ним понимается) следует повиноваться, но не обязательно его понимать; что осмысление его принципов может быть достигнуто только после долгого специального обучения: другими словами, что Шариат, хоть и касается жизни каждого, тем не менее, не является делом каждого.

Когда-то (и это общепризнано) Коран и Пророк (мир ему и благословение) обращались к каждому – но благодаря некоему чудесному постановлению (которое, однако, невозможно обнаружить ни в Коране, ни в Сунне), этот принцип, кажется, подвергся изменению, и знание Шариата, которое когда-то было живой реальностью в повседневных мыслях и делах каждого мусульманина, стало прерогативой особой специализированной прослойки ученых.

Намеренно или нет, слишком запутанные обоснования, принятые мусульманскими факихами при толкованиях Закона, сделали его недоступным для живой мысли людей. «Простой человек» теперь ждет готовых решений от факихов, именно решений и заключений, безо всяких аргументов.

Результат может быть только один: отчужденность «простого человека», даже интеллигента, от духа учения, которому, как он утверждает, он следует. 

Очевидно, что кроме формулирования определенных положительных предписаний относительно нашего поведения и действий, Шариат выполняет, также, важнейшую психологическую функцию: он призван вырабатывать в человеке то, что лучше всего описывается словосочетанием «моральная привычка» – инстинктивную способность решать на каждом этапе жизни, является ли побуждение (а под этим термином я понимаю все желания и устремления, симпатии и антипатии) или не является в согласии с общей моральной схемой Ислама; и инстинктивное стремление следовать правильным побуждениям и подавлять неправильные. 

Но поскольку историческая эволюция фикха и калама обусловила отчуждение Закона от общественного сознания, представления о том, что является, а что не является Исламским, разошлись с «моральной привычкой» в подлинном смысле этого слова, и были превращены в чисто механическую привычку. 

Эта жесткость религиозной мысли (или лучше сказать, полное отсутствие всякой мысли) стала причиной полной стерильности в нашей общественной жизни: естественно – ведь изначально Исламское общество основывалось ни на чем ином, как на религиозной мысли. 

До тех пор, пока эта мысль была живой, программа Ислама была практической пропозицией; но когда религиозная мысль стала прерогативой «ученых-специалистов», практичность хШариата стала иллюзией: ибо, вместо того, чтобы быть образом жизни, теперь он стал лишь книжным занятием – мешаниной представлений об Исламе, так сильно перегруженной пылью декадентских условностей, что сам Пророк (мир ему и благословение), будь он живым в наши дни, едва ли смог бы узнать свое собственное учение. 

Прежняя простота и резонность Шариата была почти полностью погребена в лесу субъективных дедукций, нагроможденных несколькими поколениями ученых примерно тысячу лет тому назад. 

Таким образом, многие из так называемых «Исламских» понятий в действительности являются немым наследием неоплатонической философии, которая была так популярна в Средневековье; и многие из этих понятий являются безосновательными – поскольку они были основаны на ошибочных представлениях и неадекватном понимании как окружающего мира, так и изначального учения Ислама. (Это, в частности, справедливо и в отношении многочисленных мнений в социальных и моральных вопросах). 

Тем не менее, подобные ошибочные представления были одобрены религиозными лидерами, и, таким образом, обрели ореол религиозной священности: другими словами, общественное сознание привыкло некритически идентифицировать эти ложные мыслительные процессы как подлинную Исламскую мысль: и эта привычка привела к трагическим последствиям. 

Ибо, когда более наступило время, в которое люди более склонны к критике (каковым, несомненно, является наше время), начала обнаруживаться абсурдность стольких многих старых мнений, и общественное мнение начало ставить под вопрос ценность Ислама как такового. Это, однако, хоть и прискорбно, но естественно. 

Среднестатистический мусульманин никогда не учился размышлять самостоятельно, он очень легковерный. И насколько легко он может поддаваться псевдорелигиозным суевериям и лозунгам, настолько же он склонен впадать в другую крайность и развенчивать принцип Ислама, если какие-либо его личные привычные «убеждения» становятся поколебленными. 

 

Новый подход

Очевидно, мы не сможем жить как мусульмане в подлинном значении этого слова до тех пор, пока не будем полностью осведомлены относительно того, что требует от нас Ислам. Мы не сможем вернуться на наш религиозный и культурный путь (они объединены в Исламе) до тех пор, пока не будем знать, что это за путь.

Мы не сможем вернуть ту уравновешенность, которая была нам присуща в былые времена, до тех пор, пока не обретем нового, положительного, осознания программы Ислама – осознания, которое обесценено всеми отклонениями традиционной мысли (однако, «освящено» применением на протяжении столетий) и принимает в расчет только два источника Ислама – Коран и Сунну.

Простое положение на традиционные формулы не будет работать, потому что, помимо того, что многие из этих формул откровенно противоречат друг другу, большинство из них было обусловлено духом и опытом времени, которое очень сильно отличается от нашего.

Представляется необходимым это объяснить.

Как каждому известно, только часть законов, объединенных в том, что сегодня понимается под Шариатом, выведены непосредственно из прямых и недвусмысленных постановлений Корана и Сунны.

Намного большая часть этих законов является плодом субъективных рассуждений наших великих факихов прошлого – рассуждениях, вне сомнения, сознательно опирающихся на два источника, но, тем не менее, субъективных в том смысле, что они были обусловлены индивидуальным подходом каждого факиха к ним, и индивидуальным методом их толкования.

Сейчас, недвусмысленные предписания, которые называются насс, Корана и Сунны не могут, по своей сути, подвергаться более, чем одному толкованию, – по сути, они не нуждаются в толковании, будучи абсолютно понятными и самодостаточными в своем значении. Ибо, «Насс Корана и Сунны выражает предписания (ахкам), облеченные в ясные выражения (захир) этих источников» (Словарь «Лисан аль-Араб» («Язык арабов»), статья «Насс»).

Другими словами, насс определяется, как «утверждение (или нечто) ясно или недвусмысленно провозглашенное или манифестированное Аллахом и Его Посланником (мир ему и благословение);… выражение или фраза, или предложение отображающее частное значение, которое не может пониматься никак иначе:… постановление или предписание отображенное в манифестации, то есть, явном значении слов Корана и Сунны» (“Lane's Lexicon”, том 8, стр. 2798).

Читатель должен обратить внимание на то, что филологи постоянно повторяют и настаивают на том, что условием насса является «ясное выражение» (захир), которое «не может пониматься никак иначе» – то есть, это предписания Корана или Сунны, которые настолько недвусмысленны, что расхождение во мнениях относительно их понимания просто невозможно.

Поскольку мы верим в то, что Коран является Словом Божьим и Мухаммад (мир ему и благословение) – Посланник Бога, насс Корана и Сунны должен оставаться действительным для нас, и не может быть предметом никаких «поправок».

Но такая окончательность и завершенность не может быть законно присуща никакому толкованию или заключению – субъективно достигнутому кем-либо, кроме Пророка (мир ему и благословение) – касающемуся любой проблемы, не нашедшей отображения в нассе или двух источниках: другими словами, иджтихад (индивидуальное умозаключение) любого, даже самого великого, мусульманского ученого не может связывать нас.

Психология учит, что наше «представление» вещей или идей – базис любого суждения – является в высшей степени субъективным процессом и только в редчайших случаях (если вообще когда-либо) может быть отделено от черт нашего характера, наших привычек и антипатий, нашего социального окружения и ото всей суммы нашего сознательного и несознательного знания; короче говоря, ото всех неподдающихся учету влияний, которые действуют вместе, формируя то, что мы описываем как «личность». 

Представление, которое я формирую о вещи или об идее, неотвратимо несет на себе отпечаток моего предыдущего опыта: таким образом, оно не есть точным зеркальным отображением объекта рассмотрения, но скорее регистрацией воздействия данного объекта на меня. 

То, что в действительности происходит в моем разуме, напоминает фотографирование через объектив, состоящий из многих нерегулярных фасеток – при чем, форма и относительное положение фасеток обуславливаются складом и предшествующим опытом моего разума. 

Следовательно, таким образом, что, при данном объекте (или идее), образ, который у меня получается, не может быть полностью и во всех аспектах идентичен образу, который получился бы у вас: ибо ваши духовные «линзы» естественно должны отличаться, в некоторой степени, от моих. 

Если мы принадлежим к одному и тому же времени и имеем, поэтому, подобный опыт и похожий запас сознательного и несознательного знания, наши «линзы» – и картинки, которые они будут выдавать – будут во многом похожими: другими словами, наши ментальные процессы будут очень похожими. 

Несмотря на мелкие различия, обусловленные особенностями наших индивидуальностей, наши мысленные образы («представление») будут, во всех практических целях, почти одинаковыми и даже там, где у нас будут различия, мы сможем правильно судить о ходе мысли друг друга. Но так не всегда бывает с людьми, принадлежащими к стратам, далеко отстоящим друг от друга во времени или в культурном окружении. В этом случае расхождения часто становятся очень острыми. 

То, что для людей одного периода может казаться весьма резонным – возможно, единственно правильным – будь-то вывод или заключение, часто оказывается ложным выводом и, потому, неправильным заключением, для людей более позднего периода: просто потому, что люди более позднего периода прошли через иные комбинации ментального опыта и, таким образом, «линзы» их разумов устроены по-другому. 

Следует помнить, что это объяснение работы нашего разума является относительно недавним достижением психологии, и не следует ожидать, что мусульманские законоведы и философы тысячу лет тому назад могли им обладать. Но их неспособность – и еще более неспособность их последователей – признать то, что сегодня общепризнано, эту истину психологии, имела большие последствия для религиозной и культурной истории Ислама: ибо она обусловила деформацию многих Исламских концепций. 

Мусульмане стали верить в то, что все субъективные заключения ранних ученых являются «действительными» в абсолютном смысле и на все грядущие времена. С Исламской точки зрения, ничто не могло быть более губительным, чем это убеждение: оно привело к застою религиозной мысли и, таким образом, к постепенному упадку цивилизации, которая основывалась на этой мысли. 

Бесполезно отрицать, что в значительной степени Исламская схема была искажена по причине принятия нами вывода о том, что взгляды «ранних поколений» мусульманских ученых являются, во всех случаях, идентичны взглядам самого Законодателя и, потому, окончательными. Это заключение не обосновано ни доводом (включая научный опыт), ни Законодателем. 

Мы должны иметь смелость, и смирение, признать, что все знания, полученные посредством субъективных рассуждений, связаны со своим временем и, потому, относительны. 

На протяжении долгих столетий мы пренебрегали предостережением Пророка (мир ему и благословение) относительно того, что «знание подобно морю»: то есть, неистощимо и всегда открыто для новых духовных порывов. 

На протяжении столетий нам говорили (без наименьшей ссылки на Коран и Сунну), что здание Исламского учения уже завершено и запечатано навсегда изысканиями «ранних поколений»: и, таким образом, мы теперь вступили в противоречие с картиной Ислама, которая не только сильно усложнена – и поэтому не доступна для понимания обычного мусульманского интеллигента – но также часто сталкивается с нашим моральным и историческим опытом. 

Мы не можем игнорировать тот факт, что, во многих аспектах, эта картина выработалась на основе представлений, которые не имеют ничего общего с Исламом как таковым, но всего лишь отображали общий уровень знаний в те отдаленные времена: представлений, которые могли быть убедительными тогда, но совсем не обязательно являются убедительными сейчас. 

Ради справедливости, следует отметить, что великие ученые тех «ранних поколений» никогда не притязали на окончательность своих изысканий. Они просто подали, очень сознательно, результаты своих исследований. Стремясь сделать Ислам основой и краеугольным камнем нашего существования, они старались достичь индивидуальных заключений в духе намерений Законодателя: и в этом они руководствовались общим знанием, доступным в их время, не меньше, чем своим знанием двух источников Ислама; то есть, они старались толковать дела Ислама в свете собственного понимания. 

Их высокая степень учености, достигнутая обучением в течение всей жизни, подвижническим изучением предмета, дала тем ученым, называемых имамами, положение непревзойденного авторитета в глазах современников и побудила мусульманские массы последующих, более упадочнических, столетий поверить в то, что изыскания имамов представляют, объективно, наивысшую из возможных степеней религиозного знания и, поэтому, являются окончательными раз и навсегда. 

Такое папистское превознесение никоим образом не было санкционировано самими имамами. Они, подобно Сподвижникам, никогда не притязали на то, что окончательно выражают Закон; они преподносили свое мнение только как мнение, а не как вердикт. Например, записаны такие слова имама Абу Ханифы:

«Если вы обнаружите в моих словах что-то противоречащее Сунне Пророка (мир ему и благословение), то бросьте мои слова в колодец (то есть, предайте забвению) и следуйте Сунне»

Это свидетельствует о том, что он был отлично осведомлен об относительности, присущей всем человеческим рассуждениям. 

Это его последователи быстро пересмотрели элемент относительности и сформировали «школу» строгого подражания; подобное произошло и с несколькими другими великими учеными того периода: что обусловило то, что «ранние поколения» были постепенно и помимо их воли выведены за пределы досягаемости здоровой критики, а слепое следование их авторитету было сделано «постулатом Ислама». Короче говоря, мусульмане стали привычными видеть непогрешимость там, где нельзя было ее постулировать. 

 

Будем ли мы продолжать совершать ту же ошибку?

Мы не можем поступать таким образом, если хотим, чтобы Ислам выжил как религия и культуру порождающий фактор. Мы должны, снова, приблизиться к его двум источникам со свежим и непредвзятым разумом – так, если бы Коран был ниспослан в наши дни и голос Великого Человека был бы слышен среди нас, обращаясь к вам и ко мне, и к каждому проходящему на улицах: ибо, поистине, он был послан к вам и ко мне, и к людям нашего времени, в не меньшей степени, чем к людям, которые жили тринадцать веков тому назад.

Если мы желаем обрести былой культурный импульс, то не должны полагаться на формулы из вторых рук или позволять себе любой ценой сохранять приверженность ко вчерашним концепциям и воззрениям.

Также, несомненно, мы не можем позволить себе отбрасывать (как того хотели бы наши «прогрессисты») все без разбора старые формулы, концепции и воззрения – поскольку многие из них прекрасно отображают и соответствуют требованиям Исламской жизни. Но мы должны выступать против статического сохранения форм мысли, которые не могут предложить ничего, кроме старого возраста: другими словами, мы должны выступать против идеи, которая заключается в том, что четыре или шесть столетий тому назад Ислам лучше понимался, чем сейчас.

Со всей очевидностью, это не так. Как станет понятно в ходе наших исследований, Шариат, Закон Ислама, был искажаем, и подвергался манипуляциям не только сегодня, не только вчера, но на протяжении почти тысячелетия: с того времени, когда он перестал быть доступным для понимания простых мужчин и женщин, и стал – необоснованно – прерогативой ученых-«специалистов».

В некоторых будущих выпусках (издания) «Арафат» я постараюсь показать, как осуществилось такое фантастическое изменение; и как, диагностируя фундаментальную ошибку нашего прошлого, мы можем восстановить Шариат во всей его изначальной простоте.

Когда это будет сделано, и Шариат будет освобожден от нынешних уз «специализированного» изучения – тогда снова он станет живой действительностью в мыслях и делах мусульман – а без этого не может быть подлинного возрождения Исламской веры или цивилизации.

Я хотел бы подчеркнуть и прояснить, что речь ни в коем случае не идет о том, чтобы усовершенствовать или «реформировать» Шариат как таковой: ибо мы верим в его Божественное происхождение, совершенство, и в то, что он не нуждается ни в каких усовершенствованиях, которые и невозможны: более того, мы верим, что все аспекты человеческой жизни (общественной и частной) непременно нашли свое отображение в этом Законе, и, поэтому, он пригоден для всех времен.

Но именно потому, что он был задуман так широко, Закон должен быть доступен не только горстке ученых-специалистов, но каждому мусульманину среднего уровня интеллекта и образования: то есть, он должен быть доступен, выводясь только из Корана и Сунны Пророка (мир ему и благословение).

Теперь же, и вы это признаете, это полностью невозможно, до тех пор, пока наше представление о том, что такое Шариат, будет сохранять свою нынешнюю сложность и запутанность: таким образом, мы должны пересмотреть это представление и проверить, действительно ли оно соответствует целям Законодателя.

Мы обнаружим, что нет. Наш пересмотр, я уверен, докажет, что традиционная сложность и ужасающая разнообразность нашей юридической мысли, ее жесткость, и превращение ее в прерогативу прослойки специалистов, не санкционированы Законодателем.

Будет обнаружено, что социальная дисциплина, предписанная подлинным Шариатом, не является синонимом косности, но, наоборот, умножает и стимулирует все творческие силы, которыми, индивидуальными и общественными, обладает человек; и что этот подлинный Шариат является настолько кратким, ясным и не усложненным, что каждый мужчина, и каждая женщина, которым Аллах даровал трезвый разум (а не только алим-специалист) должны быть способными различать, что есть «Исламским», а что – «неисламским» – другими словами, как мусульманин должен жить.

И будет видно, что этот прямой подход к Закону, как иногда боятся, не откроет двери к бесконтрольному иджтихаду (то есть, к умножению произвольных «толкований» Закона) но, напротив, сделает понятным для каждого мусульманина то, что Шариат является единственным и неделимым – выше субъективных интерпретаций, и явно не нуждающимся в них – будучи фундаментом, неизменной конституцией мусульманской жизни; и, более того, что иджтихад, хоть и оправдан в своей подлинной сфере применения, не должен рассматриваться в качестве законного средства установления законов Шариата там, где они ясно выражены в нассе Корана и Сунны.

Это привело бы к обсуждению нашей проблемы здесь во всех ее аспектах. Но сейчас я попытался только выразить ее сущность, и отобразить направление, в котором должны прилагаться наши усилия: а именно, освобождение Шариата, Закона Ислама, ото всех не относящихся к делу и отягощающих его наростов, которыми он оброс на протяжении столетий нашего упадка, и делание его – снова – практическим предложением для жизни мусульман.

Ибо, нет сомнения в том, что подлинный Шариат (как он был преподан Пророком (мир ему и благословение) и понят его сподвижниками) в настоящее время почти полностью скрыт в лабиринте ученых взглядов и умозаключений – в сложнейшей структуре субъективных мнений, накопленных на протяжении столетий и облаченных сейчас в одежды фиктивной «авторитетности».

Удаление этой сложнейшей структуры является задачей нашего времени. И нас не должно ни в наименьшей степени поколебать то, что многие ее детали были освящены обычаем и традицией. Если стремимся снова открыть изначальную форму Закона (а мы должны, если хотим выжить), очевидно, что нас не должны заботить обычаи и традиции, а только сам Закон.

Здесь следует подчеркнуть, что мы не стремимся никоим образом отрицать любую ценность традиции как таковой – ибо, даже если она прямо не основана на Шариате, это не означает, что традиция непременно должна противостоять ему.

Нет противоречия в том, что многие традиционные представления, развившиеся на протяжении последнего тысячелетия и теперь превалирующие в мусульманском обществе, являются культурно приемлемыми и могут, поэтому, поддерживаться и в наше время. Но мы никогда и ни в коей степени не должны забывать, что пригодность этих представлений зависит от того, обнаружим ли мы их соответствие подлинному значению Шариата – который, в первую очередь, является сердцевиной и хребтом Ислама.

В каждом и любом случае, насс Корана и Сунны должен быть нашим главным руководством при отбрасывании или принятии той или иной традиции.

 

Основа нашей цивилизации

Восстановить Шариат в первозданной чистоте и простоте – это задача нашего времени. Неприятная, возможно, для той или иной группы мусульман, для которой приверженность любой ценой к определенным представлениям является более важной, чем возможность жить в соответствии с Исламом – тем не менее, это очень необходимое и крайне важное требование; в действительности, только его выполнение может спасти Исламскую цивилизацию от нынешнего сползания в пропасть и упадка, от забвения.

Мы не можем жить в соответствии с Исламом до тех пор, пока Шариат остается скрытым за оградой из запутанных умозаключений, возведенной вокруг него на протяжении столетий, которые отделяют нас от времени Пророка (мир ему и благословение) и его сподвижников. И только посредством сознательного возвращения к реалиям Шариата – этической, общественной и политической – мусульмане могут надеяться снова обрести утраченный культурный статус.

Ибо, с самого начала, наша цивилизация была возведена на основании одного Шариата. Она не касалась концепций нации или расы, поэтому в ней отсутствовал объединяющий фактор расового сознания, который был важнейшим во многих других цивилизациях. Наша цивилизация была идеологической – а идеология Корана служила ее истоком, более того, – единственным ее основанием.

Говоря о мусульманской «общности» (или общине), как о чем-то политически оправданном и культурно ценном (и, поэтому, лелеемом и защищаемом) и, в то же время, ставя под вопрос важность Шариата в качестве формообразующего элемента нашей жизни, проявляется лицемерие, или же, как альтернатива, тупость.

Ибо, какие ценности останутся от этой хваленой общности (общины/уммы) если мы уберем ее шариатскую основу? Определенно, не социальная философия: так как она основывается на концепции, выведенной из Шариата, о Божественно предписанном порядке в отношениях между людьми.

Определенно, это и не этика: ведь мусульманские представления о добре и зле всецело вытекают из Корана и учения Пророка (мир ему и благословение).

И даже не политическая идея: ибо, единственная политическая идея, которая отличила мусульман от всех остальных людей – это революционная концепция братства людей, объединенных не узами крови или расы, но осознанием и восприятием общего мировоззрения и общих побуждений. Концепция, реализованная тринадцать столетий тому назад в Исламской умме, организации, открытой для каждого – независимо от национальности или цвета кожи – кто разделял общий идеал, и закрытой для каждого, даже ближайшего родственника, который отказывался это принять.

Таким образом, если Шариат устраняется из наших ежедневных побуждений – если мы начинаем, по примеру Западных наций, делать четкое различие между «практической жизнью» и «религией», наша цивилизация, или то, что от нее остается, обрекается утратить не только свою идентичность, но и само оправдание (своего существования) – потому что, все, что делало вклад в ее рост на протяжении многих столетий, было связано, тем или иным путем, с созидательной силой религии.

Не все цивилизации имели такую простую и ясную мотивацию. В большинстве из них религия служила сопровождением других, более значительных, культурных сил – например, в Западной цивилизации, в которой христианство всегда было только одним из многих факторов развития, и никогда его корнем.

Поскольку это так, некто может хорошо себе представить, как однажды Запад может выбросить христианство за борт (или, таким же образом, любую институциональную религию) – и при этом остаться живой идентичностью, обладающей континуальностью своей культуры.

Пример этого подает Советская Россия, где христианство, хотя и терпится (то есть, не уничтожается полностью, как таковое, – примечание переводчика), было полностью отодвинуто из сферы общественной этики: и, несмотря на этот отказ от христианства, коммунистический эксперимент России не может рассматриваться, чем менее «западный», нежели, скажем, консерватизм Америки, в которой институциональное христианство все еще занимает (по крайней мере, теоретически) почетное положение.

Но тогда, как в других цивилизациях – Западная была только одним примером – можно или оставить, или отбросить институциональную религию, не подрывая при этом силу и континуальность цивилизации, у мусульман нет такой альтернативы. Для них религия была не просто «одним из созидательных факторов» культурного развития, – она была корнем и источником их развития.

Таким образом, если их это заботит, элиминация Шариата из экономической, политической и общественной жизни отображает нечто намного большее, чем изменение культурного направления. Она отображает утрату всякого культурного направления.

По мере того, как Шариат перестает быть практическим предложением в нашей повседневной жизни, Исламская цивилизация становится противоречивой в понятиях, а мусульманское общество становится обществом культурных ничтожеств и духовно неполноценных людей, треплющихся о миллионах квадратных километров, на которых простиралась империя Омейядов, и о количестве общественных бань, которые «мы» имели в Кордове восемь столетий тому назад.

Источник: «Ислам в Украине»

По материалам книни «Europe’s Gift to Islam» Muhammad Asad, pg. 741 – 762