Quran
Теймур Атаев
«Я, честно говоря, верю, что любой сюжет найдет того, кому он предназначен, вроде как завет древнейших времен потомкам»
Подход к сюжетной линии
Прекрасный сербский писатель XX–XXI веков Момо Капор — один из тех, чьи произведения читаются плавно и легко. Но при этом они далеко не свободно «проходимые», а призывающие задуматься. Наиболее рельефным подтверждением этому видится «Зеленое сукно Монтенегро. Повесть о Зуко Джумхуре и Осман-паше Сархоше» (1999 г.)
Вполне очевидно, что родившийся в боснийском Сараево и проживший там до 10-ти лет М. Капор не мог не впитать в себя сложившееся в Боснии разнообразие (если не сказать, сплетение) культур, верований и традиций. А значит, он прекрасно ориентировался в нравах и традициях конгломерата народов, населявших этот регион.
Данная тонкость отчетливо проявляется в его «Зеленом сукне…», хотя в названии повести фигурирует Монтенегро (Черногория). Но ведь и Черногория (впрочем, как все республики бывшей Югославии) — такой же своего рода разноликий и взаимопроникающий «людской сплав». Где, правда, в отличие от Боснии, мусульманский фактор практически не проявляется.
А причем тут исламский фон? — может спросить читатель. Все правильно, религиозная линия в повести напрямую не фигурирует, но она пронизывает произведение от начала до конца. И это имеет свою предысторию.
Дело в том, что Зулфикар (Зуко) Джумхур (1921–1989), чье имя запечатлено в названии повести, — это историческая личность. Известный писатель, сценарист, художник, искусствовед ХХ века из Боснии и Герцеговины, он был другом М. Капора. В конце 1960-х годов они совместно готовили сценарий фильма «Зеленое сукно Монтенегро», причем, по признанию Капора, он «старался открыть в образах турок как можно больше утонченности и достоинства, а Зуко в ответ наделял христиан чертами, присущими лишь прирожденным джентльменам». К сожалению, дело не было доведено до конца, но спустя 10 лет после смерти Зуко Джумхура М. Капор представил публике произведение с одноименным названием, ни на йоту не подвергнув корректировке собственную позицию.
Как конкретизирует писатель, в работе над книгой он «невольно представлял христианскую сторону, а Зуко — мусульманскую!». Действительно, в повести фигурируют два основных лица, представители христианского и мусульманского вероисповеданий. И хотя в произведении не выписан ярко выраженный образ боснийского приверженца ислама, одним из главных героев является османский паша XIX века.
Тонкость тут в том, что в книге переплетаются события из разных исторических периодов (вплоть до отражения отдельными мазками эпизодов югославской истории, когда Джумхур уже покинул земной мир). И это интереснейшая и нестандартная задумка автора. В повести отражается последствие битвы 1876 г. при Волчьем Доле, где черногорцы нанесли поражение османской армии, которое привело ко взятию в плен Осман-паши Сархоша. Но постепенно М. Капор переносит нас из века XIX к концу века ХХ.
Хотя, конечно, данную ситуацию можно воспринять и по-другому, в частности, как попытку осмысления кровавой вакханалии в Югославии на этапе рушения страны через призму описываемых нюансов из XIX века. С другой стороны, авторский подход позволяет взглянуть на описываемое в 1870-х годах не под одним углом зрения, а с разных позиций, то есть с высоты произошедшего практически на всей югославской территории в начале 1990-х.
Как бы то ни было, пусть и не напрямую, излагаемое рассматривается через призму межрелигиозного формата. Хотя, признаем, речь совершенно не идет об отражении тех или иных конфессиональных тонкостей.
Смрадный запах войны
Год 1876-й. Господарь Черногории зачитывает манифест об объявлении войны Османской империи. Из соседней Герцеговины «пламя восстания перекинулось к братьям нашим в Боснию и к народу болгарскому, брату нашему и по крови славянской, и по кресту православному».
Пик военных действий пал на лето 1876 г., когда в битве при Волчьем Доле «смертельный страх обуял турок, и побежали они назад, а черногорцы преследовали их, рубя налево и направо». «Четверо моих предков, Капоров», — пишет автор «Зеленого сукна», — погибли в том в сражении. Но если один из них похоронен на сельском кладбище, «прочих троих так и не нашли». «Предки Зуко Джумхура, герцеговинские мусульмане», естественно, воевали «с противной стороны».
Констатировав сей факт, М. Капор предоставляет жуткую картину поствоенных действий:
«Едва стали нам мертвые турецкие тела встречаться, гниющими повсюду валяющиеся, наши кони начали головами мотать и пятиться, словно и они не могут ужасный смрад одолеть».
«Голые, нагие тела человеческие, синие и вздувшиеся, ровно их миллионы пчел изъязвили, да к тому же во многих местах кожа на них от ужасного жара солнечного полопалась, и распались тела оные на части. Здесь человеческий труп без головы, там с головою, на которую даже глядеть страшно, а по телу — открытые раны от ружейных пуль и ударов ножа острого. Вон переломанные кости рук и ног валяются так, словно по ним фуры груженые проехали. А тут человеческую утробу псы разорвали и все кишки растащили».
И даже когда «далеко вправо на целые два часа отъехали, все еще нас смрад беспрерывно душил, и так мы им все надышались, что никто из нас не мог весь тот день ни единого куска проглотить. Да и на следующий день не в силах мы были избавиться от трупного духа, а еще больше — от самого вида невероятных ужасов битвы».
Но и это не все. М. Капор приводит такие нюансы:
«Когда герцеговинский повстанец убивал врага, то отрезал ему голову и носил ее в сумке, чтобы продемонстрировать потом своему воеводе. Бывало, носил такую мертвую голову дня по три, по четыре, вместе с хлебом и луком, а проголодавшись, вытряхивал из сумы все вместе: голову укладывал перед собой, чтобы любоваться и разговаривать с ней, и давился черствым хлебом с луком, несмотря на то, что пища эта была перепачкана смердящей головою».
Межрелигиозная дружба и взаимопонимание?
А параллельно вышеприведенным мотивам «Зеленое сукно» фиксирует идеологическое, так сказать, мусульманско-христианское столкновение. В частности, разозлившись в один из дней на коллег, поносивших турок, «Зуко принялся кричать», что турки, придя в здешние края, «стряхивали вас с деревьев» и что во всех немусульманах территории экс-Югославии «течет солидная доля турецкой крови». После взаимных поношений «случилась жестокая драка», но «стычка» (терминология М. Капора) завершилась миром: «противники продолжили посиделки за одним столом», что в мастерском художественном оформлении писателя совершенно неудивительно.
«В белградских нападках на все турецкое есть довольно много добродушной фамильярности, — пишет он, — с течением времени турки стали нам кем-то вроде родственников».
Однако, «тем не менее, мы почти не замечаем, как, вовсе не желая того, можем походя оскорбить людей другой веры».
Сербы, например, часто употребляют метафору: «Прошел, будто мимо турецкого кладбища», не задумываясь, по словам М. Капора, над тем, «насколько им самим было бы неприятно, если бы кто-то, проходя мимо чего-то совершенно ничтожного, заметил», что «прошел, будто мимо православного кладбища»!
Фрагменты образа Осман-паши
У Волчьего дола Осман-паша кричал: «Я не сдаюсь! Стреляйте в меня! — все еще держа в руке разряженный револьвер. "Стреляйте!" — потому как он предпочел бы погибнуть, но только не сдаться». И все же генерал попал в плен.
Но когда Осман-паша предстал пред князем, тот развязал кушак на его шее, троекратно расцеловался с ним, вслед за чем усадил рядом с собой. По той причине, что учились они в одном классе во французской военной академии Сен-Сир — «князь Никола как будущий господарь, а Осман-паша (тогда он еще не был Сархошем) в качестве единственного сына из богатой и уважаемой царьградской семьи». Ну и вскоре князь вернул пленнику «коня и те часы, что у него вместе с саблей отобрал» пленивший его.
Абсолютно без веры?
После битвы при Волчьем Доле в черногорском Цетине «было ровно столько же турецких пленных, сколько и жителей — тысяча!». Им «за государственный счет готовили пищу, не оскорбляющую их религиозные чувства». Ну а непосредственно Осман-паше было выделено жалованье, если можно так выразиться, в размере тысячи пятисот форинтов: «Похоже, мой господин хватил через край с галантностью; как будто побежденные выиграли битву!». Также плененному османскому генералу разрешалось «передвигаться по городу и носить на поясе саблю».
Ну а далее М. Капор во всех подробностях описывает тягу Осман-паши к «зеленому сукну», а именно, к покеру. Плюс — демонстрирует проявившийся к нему интерес со стороны британской журналистки, мисс Марджори:
«Встреча с Осман-пашой, с этой трагикомической личностью, отмеченной блудом и всеми прочими пороками, произвела на нее сильнейшее впечатление».
На фоне описываемого М. Капор приводит высказывание одного из участников происходящего:
«Говори, братец, о чем хочешь, только не о вере и не о политике, и ты никому не перебежишь дорогу».
М. Капор очерчивает, что Зуко Джумхур (а не подразумевается ли тут и Осман-паша?), «также придерживался этого золотого правила, но только в трезвом состоянии». Однако «чем ближе подступал рассвет, тем глубже он утопал в опьянении и, соответственно, тем сильнее становилось чувство вины, и все чаще Зуко поминал Аллаха»: «Аллах един!», — приводя после полуночи «святого исламского человека домой».
Как раз на этой ноте М. Капор подходит к «личностям, усевшимся за первую партию в покер, в которой Осман-паша утратил все, кроме выдержки», что и позволяет в очередной раз провести параллель между ним и Зухо Джумхуром.
И вновь Капор выводит на поверхность религиозный оттенок — на этот раз христианско-мусульманский формат.
«Игроков, увлеченных покером, прервал отдаленный звон колоколов, зовущих к заутрене», и «будто по молчаливому уговору, православные отложили карты».
— Пресветлый паша, мы все-таки христиане, и колокола призывают нас на молитву.
— Вас вышвырнут из храма Божия! Вы набили свои карманы моими золотыми.
«К сожалению, я лишен возможности молиться! — произносит через некоторое время Осман-паша, — наконец-то я попал в город, где нет ни одной мечети!».
«Он видел все чудеса света: прекраснейшие города и парки, моря и реки, пил лучшие вина, курил замечательные табаки и дурманящие травы, но во всем этом он участвовал всего лишь как равнодушный созерцатель собственной жизни, надеясь, что, может быть, окончательный смысл и избавление в один прекрасный день найдет в вере, которая в конце концов принесет ему полный покой», — такую интереснейшую характеристику Осман-паше дает М. Капор.
Но «разве можно еще надеяться получить в этой жизни что-то, чего он не попробовал, не испытал, не коснулся, не присвоил или не отнял, не выпил, не истратил, не выкурил, превратив в дым!». Покой «никак не приходил», а Коран «был все так же далеко, как и детство, прошедшее на берегу Каспийского моря в родной Шемахе», где он «заучивал наизусть суры, не понимая их сути».
Согласимся, столь тончайший акцент, придаваемый М. Капором Осман-паше, не случаен, а вытекает из образа генерала. Да, немало читателей воспримут Осман-пашу беспробудным пьяницей, не отказывающим себе в удовольствиях даже после поражения на поле битвы. Но писатель далек, во-первых, от вынесения собственного приговора чьему-либо образу жизни, а во-вторых, он полностью отходит от оценки своих героев через призму их представления только в черных или белых тонах. В каждом из них — черно-белые клавиши жизни, а потому выводимые автором образы реальны. И актуальны вплоть до дня сегодняшнего.
Но можно ли уверенно назвать Осман-пашу человеком без веры? Без Бога в сердце? Кто даст стопроцентный ответ на сей счет? Быть может, Осман-паша просто-напросто стыдится говорить о Всевышнем всуе, задумываясь о своем образе жизни только тогда, когда перестает бояться оставаться наедине с самим собой? Да и кто гарантирует, что он не беседует с Создателем в определенные периоды жизни, выпрашивая прощение?
Другое дело, о чем он может делиться с Богом? Просить заново склеить разбитую жизнь? Оказаться на родине? А нужно ли это ему?
Как бы то ни было, М. Капор тонок на протяжении всего повествования, пытаясь раскрыть своих героев, каждого из которых он любит по-своему, с различных сторон. Потому и вкладывает в уста Осман-паши мысль о том, что «если на человека обрушиваются несчастья, то они продолжаются до тех пор, пока не доведут его до полного отчаяния. И тогда уже не может быть хуже. Только лучше!».
После чего, сообщив о нюансах, «которые западный человек постичь просто не в состоянии», Осман-паша затрагивает тему «закономерности в человеческой судьбе». На вопрос о происхождении этой мысли «паша ответил, что автор ее — человек, написавший самую читаемую книгу в мире, зовут его Мухаммед, а книга называется — Коран».
Так куда стремится Осман-паша? Навстречу чему (кому) он бежит, да к тому же с неимоверной скоростью? Скорее, он пока бежит безадресно, ибо от себя убежать невозможно. А потому вновь и вновь окунается в свое зеленое сукно, ставшее уже родным для него:
«Всего лишь короткая утренняя прогулка отделяла пашу от игорного стола, от очаровательной мисс Марджори и маленького европейского оазиса в "Локанде", от отрезвляющей действительности и назойливого гудения мух вокруг отрезанных голов его солдат».
Что же вмещается в карточный столик?
И все же…Что помещено внутри капоровского зеленого сукна? Подогреваемый интерес к покеру? Образ Осман-паши? Душа черногорцев?
Наверное, чтобы хотя бы отчасти дотронуться до глубоких идей М. Капора, с повестью важно знакомиться не только внимательно вчитываясь в строчки и дисциплинированно следя за развитием фабулы, но и пытаясь воспринять находящееся за буквами. То есть стараться подступить к подводным камешкам «сукна» с зеленым оттенком.
Так ли однозначен Осман-паша? Зомбирован он на карточный стол или перед нами всего лишь сломленный генерал, не просто уступивший в сражении, но утерявший значительно большее? Не заворачивает ли Осман-паша сам себя в карточные страсти, чтобы забыться и не ставить перед собой страшнейшие для него вопросы?
Осман-паша прогуливается ранним утром по городу.
«Видел ли он турецкие головы, насаженные на длинные жерди, видел ли, с каким укором смотрят они оттуда, с высоты, своими выпученными, налитыми кровью глазами?».
Генерал не признается вслух и не высказывается о своем четком понимании — Османская империя дышит на ладан, в унисон чему исчезает и его смысл жизни. Некогда великая империя рушится далеко не только под воздействием внешних сил, а изнутри, в свете чего никакие отдельные успехи уже не смогут способствовать укреплению государства осман.
А потому «ему казалось, что жизнь и мир для него теперь — судьбоносное зеленое сукно», ведь «только здесь все просто и ощутимо». Он «держал в руках выигрыши (которые не так уж и радовали его) и отдавал проигрыши, которые доставляли ему мазохистское наслаждение, чувствуя, что может в любой момент обратить приобретения и потери в победу и избавление». В основе же такого взгляда на вещи — ощущение некогда бравого паши, что «с картами в руках он был неприкасаемым хозяином жизни и смерти»; ничто «не могло сравниться» с этим новым для него чувством.
Но ведь помимо тяги к азартной карточной игре Осман-паша выпивает, позволяя себе расслабляться и в других направлениях. Значит, он далек от веры — вынесут вердикт немало читателей. Однако разве в этом контексте талантливейший М. Капор не демонстрирует все тот же побег османского военачальника от самого себя к спиртному? Хотя побег данного рода уже не из военно-политической области, а духовной.
Жестокость — норма жизни?
«Осман рассказывал мне, что много слышал о нас, черногорцах, о том, что мы маленький, но героический народ, однако кое-что он никак не мог понять». «В чем дело, Осман?». «Почему мы такие жестокие и зачем сажаем их, турок, на колья? Их старики рассказывали им те же самые истории, что и наши — нам!».
Исходя из этих строчек, можно ли однозначно соглашаться со столь часто тиражируемым в мировом сообществе убеждением о взаимном неприятии мусульман и христиан?
«На Цетине в то время, — писал король Никола уже в изгнании, — не было иных разговоров, кроме как о турках и о войне. Стал бы я тогда предателем Родины, если бы пожалел турок?!».
Многочисленное войско и частые бои привели к тому, что люди «с радостью отрезали вражеские головы и проносили их перед моими глазами. Даже и не знаю, кого я жалел, турка или человека; да нет, больше человека, кажется мне. И когда пожелали мы подняться на Таблю посмотреть на головы, иные принялись издеваться, узнавая в этих головах каких-то знакомых им людей с дурной репутацией и некрасивыми лицами. Я этого стерпеть не мог, жаль мне было, что эту турецкую или, иными словами, человеческую голову палит жаркое солнце, поливает холодный дождь или черные вороны клюют. Думал я о матерях их, об отцах и роде ихнем, и жалостью обливалось сердце мое. Отвратительно мне зло, кровь и любое несчастие».
Вот интересно, только ли королю Николе были отвратительны зло, кровь и иже с ними? А если нет, то по какой причине никак не прекращаются все эти нескончаемые войны, караваны беженцев и т. д.?
От века XIX к веку ХХ, или М. Капор о несменяемости мировой геополитической палитры
Одну из бесед героев «Зеленого сукна» М. Капор плавно ориентирует на геополитические рельсы: когда Осман-паша среди причин происходящего в регионе Ближнего и Среднего Востока обрисовывает тот факт, что, скажем, «Англия вместе с великими державами всегда выступала в защиту христиан». Но при этом Лондон избегал поддержки линии, которая могла спровоцировать войну с Османской империей. Перед Британией Турция «ни в чем не провинилась», однако, «пребывая в вечном страхе» от использования Россией сопротивления «своих собратьев» на Балканах «как повод для развязывания агрессии против» Константинополя (Стамбула), европейские державы «по первому сигналу бросаются подавлять эту борьбу!».
В контексте обсуждаемого, М. Капор перебрасывает невидимый, на первый взгляд, канат к началу 1990-х, не просто разваливших Югославию, но и унесших жизни огромнейшей массы невинных жертв в регионе, вне зависимости от национально-религиозной принадлежности.
«Поддержанные Германией, Австрией и Венгрией, хорваты летом 1991 года решили истребить православие и напали на сербов в Крайне», — набираются строчки в «Зеленом сукне».
Герцеговинцы, «как и в прошлом, поднялись на их защиту, на помощь пришли и черногорцы». Но вместо прекращения резни, «западные державы принялись плести дипломатические интриги». Православная Россия, «сама по горло в собственных бедах, воздержалась, осталась в стороне».
Принц Никола II выступил за «демилитаризацию Черногории», что, «на мой взгляд, прозвучало как призыв к дезактивации солнечной радиации». Принц вернулся в Париж, в декабре 1991 г. газеты напечатали его письмо на имя министра иностранных дел Черногории, «в котором он отказывался от участия в торжествах по случаю 150-летия со дня рождения, 130-летия коронации в Черногории и 70-летия со дня смерти единственного черногорского короля Николы I Петровича Негоша, его прадеда». Возмущаясь «бессмысленной войной», принц призвал всех черногорцев «немедленно вернуться в свои дома», помянув «известия о черногорском участии в акциях, даже в военное время позорящих солдат, — грабежах и преступлениях в отношении невинных людей».
«Зеленое сукно» перечисляет отдельные акции хорватов, в частности, разрушение исторических памятников, операцию против Дубровника:
«Эта осада, плод старой и долгой взаимной ненависти, была абсолютно бессмысленной с военной точки зрения, в ней чувствовался архаичный привкус средневековых баталий». Как «в древние времена, бедный народ спустился с гор к морю, чтобы ограбить своих счастливых и богатых соседей», вместо звуков пианино и электрогитары, «вошли в силу молодые гусляры, воспевающие войну».
«Познакомился» М. Капор и с «кровавыми рейдами кавалерийской бригады турок "Зуко Джумхур", которая оперировала между Брадиной и Невесине». Оставшиеся в живых после боев с ними рассказывали, что «исламские фанатики носили зеленые головные повязки» с надписью «Аллах акбар».
Как же печально, однако, знакомиться с этими строками, не так ли? Ладно еще с XIX веком, там-де цивилизация, как нередко утверждается, еще не достигла уровня конца ХХ века. Но ведь и в 1990-х по всей Югославии творилось практически то же самое, что в дни пленения Осман-паши. А сегодняшние бомбежки жилых кварталов во многих регионах, практически легализованные супер-демократическими странами? В какой разряд поместить эти факты?
Как фиксировал на рубеже XX–XXI веков в преломлении к территории бывшей Югославии известный югославский диссидент, ученый и публицист Михайло Михайлов, в Боснии Радован Караджич, первый президент Республики Сербской, международным трибуналом по бывшей Югославии признанный виновным в геноциде, военных преступлениях и преступлениях против человечности, «на самом деле проводил этнические чистки, там были взорваны все мечети». В свою очередь, вооруженные столкновения в Косово начались после возникновения Косовской освободительной армии, на действия которой полиция отвечала очень жестоко. «Из-за одного выстрела» со стороны какой-нибудь деревни «изгоняли все» ее население.
Но «кульминация трагедии наступила после начала бомбардировок силами НАТО».
«Если бы целью США было только лишь вернуть албанцев в их дома, тогда, может быть, события развивались бы иначе, — фиксирует М. Михайлов, — но вряд ли это было их единственной целью». И вот «мы видим, как уже сербское, цыганское, прочее неалбанское население бежит из деревень и городов». В столкновении «двух национализмов Североатлантический союз не остался объективным, он принял сторону одного из них. Еще лучше это видно на примере Хорватии, где альянс вооружил туджменовскую армию, и в 1995 году из Хорватии выбросили 300000 сербов. НАТО спокойно позволило это сделать».
«Порыв к национальному возрождению, — резюмирует М. Михайлов, — удобнейший и доступнейший инструмент манипулирования массовым сознанием, которое как данность включает этнический фактор, изначально несущий момент противопоставления себя другим».
Однако, такова этническая психология, которой, как показал опыт Югославии, Кавказского региона и других ареалов, «можно сознательно управлять».
«Во время Второй мировой войны генерал Михайлович, лидер сербского антинацистского движения, имел у себя в руководстве и хорватов, и даже боснийских мусульман, — конкретизирует М. Михайлов, — а в боснийской войне такое было уже немыслимо» [1].
Заключение
Так что делать: оставаться молчаливыми статистами? Или пытаться, как стремился осуществлять художественными средствами Момо Капор, воздействовать на общество в ином формате?
«О люди! Воистину, Мы создали вас из мужчины и женщины и сделали вас народами и племенами, чтобы вы узнавали друг друга, и самый почитаемый перед Аллахом среди вас — наиболее богобоязненный», гласит Коран (49:13).
Почему бы в таком случае нам самим не двигаться в этом направлении и не призывать к нему мировое сообщество?
Да, безусловно, М. Капор очень грамотно приоткрывает подковерные тонкости нежелания такого подхода к миропорядку со стороны мировых монстров, но ежели продолжать всего лишь отслеживать данную ситуацию, что ждет человечество в ближайшем будущем?
М. Капор блестяще продемонстрировал, насколько прогресс общества (как и путь в никуда) зиждется на человеческом характере. На Личности. На внутреннем мире каждого индивидуума. И этот оттенок не обосновывается конфессионально-национальной принадлежностью носителя движения в том или ином направлении.
Так попытаемся все же прислушаться к кораническому акценту о взаимопознании как пути ко взаимопониманию всех со всеми в общемировом пространстве!
Add new comment