Философские трактаты и рубаи Омара Хайяма как поиск ответов на вечные вопросы

 Теймур Атаев

Эй, путник! Не проспи, не проморгай свой путь,
Стрелою, без толку порхающей, не будь. 
Жизнь твоя — на стекло нанесенный рисунок, 
Неподвижно застывший внутри фонаря. 
(Омар Хайям)

Содержание

• О причине подхода к теме
• Блестящий математик
• Проявление таланта Омара Хайяма в других областях науки
• Философские рассуждения Омара Хайяма (через теологический формат)
• Зло — от Всевышнего?
• Поэтический фон восприятия Омаром Хайямом окружающей действительности
• Об ученых и чиновниках от религии. Эпиграммный почерк хайямовских рубаи
• Причина отсутствия в обществе социальной справедливости — в предопределенности всего и вся?
• «Винный» почерк как пропаганда спиртного?
• Рай и Ад только в душе?
• Где же связка между земными и потусторонними Раем и Адом?
• Так как воспринять?

 

О причине подхода к теме

Некоторое время назад, работая над одним из материалов теологической направленности, автор неожиданно столкнулся со строками, принадлежащими знаменитому Омару Хайяму:

Ад и рай – не круги во дворце мирозданья, 
Ад и рай – это две половинки души.

Великолепие процитированных строчек, их широта, красота и глубина потрясли! Настолько, что автор решил попытаться «прикоснуться» к ракурсу прозвучавшего — т. е. более детально «взглянуть» на Рай и Ад в «характеристике» Омара Хайяма.

Но почти одновременно с этим желанием проявилось сомнение: а насколько однозначно верно воспринимается образ Омара Хайяма основной массой читателей его рубаи (четверостиший)? Не сложился ли в отношении него определенный миф, изжить который не представляется возможным?

Данный вопрос далеко не праздный, как это может показаться на первый взгляд. Ведь очень часто можно встретить такую оценку поэта (каковым его преподносят практически повсеместно), что это самый, что ни на есть, безбожник, хулитель религии, не соблюдавший общепризнанных нравственных норм. Здесь совершенно нелишне привести высказывание российского ираниста, руководителя Отдела научных исследований Института восточных культур и античности (ИВКА) РГГУ, сотрудницы Лаборатории востоковедения и сравнительно-исторического языкознания Школы актуальных гуманитарных исследований (ШАГИ) РАНХиГС при Президенте РФ Натальи Чалисовой о возникновении «такого явления», которое она называет «культом Хайяма». С последующим заступлением на его место «бренда Хайяма» и постепенным «рождением, в основном в Интернете, такого масс-культурного персонажа», тоже именуемого «Хайям» [1].

С другой стороны, не исключено вкладывание переводчиками в смысловое звучание переводимых ими строчек Хайяма неких субъективных ноток. Например, знаменитый российский богослов, проповедник, протоиерей Русской православной церкви (РПЦ) Александр Мень с пониманием высказался об одном из переводчиков хайямовских рубаи в том смысле, что тот «искал созвучия своим мыслям у Омара Хайяма» [2].

Вместе с тем, говоря о поразительном разнообразии числа четверостиший О.Хайяма «в известных рукописных кодексах и изданиях», русский востоковед-иранист XIX-XX веков, авторитетный исследователь в области персидского языка и литературы, фольклора, этнографии и истории Ирана Валентин Жуковский пишет, что «списки более древние содержат меньшее количество рубаи». По словам В. Жуковского, во время его пребывания в Иране он занялся «вопросом о подлинности того или другого числа рубаи Омара». Причиной чего явился тот факт, что одно из приписываемых Хайяму четверостиший «читалось в индийском издании». Рубаи данного рода В.Жуковский назвал «странствующими», каковых, по его подсчету, оказались 82. Они «странствуют» по «разным антологиям, сборникам, диванам, историям — как рукописным, так и печатным — и приписываются 39 различным авторам». Третья часть от этого числа посвящена «любви, вину и наслаждениям», а в целом, наибольший процент «странствующих» рубаи «входит в область Омарова эпикурейства, скептицизма и пессимизма» [3].

Вслед за ознакомлением с вышеприведенными строками Хайяма об Аде и Рае автор, попытавшись чуть глубже окунуться в его жизнедеятельность, столкнулся с интереснейшей и выдающейся личностью, поэтическая направленность которой начала высвечиваться совершенно иными тональностями. На фоне чего вызрело намерение порассуждать о творчестве Омара Хайяма вслух, а уже затем возвратиться к теме Ада и Рая через хайямовскую стихотворную формулировку.  

 

Блестящий математик

Прежде всего, Омар Хайям — прекрасный ученый. Знаменитый географ второй половины XIV — начала XV века аль-Бакуви (из Ширвана, Азербайджан) относит его к числу «мудрецов», т. к. он — «философ, знаток различных мудростей, особенно математики» [4]. Известный советский иранист, филолог Зинаида Ворожейкина, серьезный исследователь жизнедеятельности Омара Хайяма, называет его «выдающимся математиком, астрономом и философом» [5].

В данном аспекте речь, прежде всего, идет о книгах Омара Хайяма «О доказательствах задач алгебры и алмукабалы» и «Комментарии к трудностям во введениях книги Евклида». В этих произведениях «изучение наук и постижение их с помощью истинных доказательств» О. Хайям называет необходимым для добивающихся «спасения и вечного счастья». Это относится «к общим понятиям и законам, к которым прибегают для изучения загробной жизни; доказательства [существования] души и ее вечности; постижения качеств, необходимых для существования Всевышнего и Его величия, ангелов, порядка творения».

Математику и геометрию он включает в «раздел философии», впервые в мировой практике предоставляя определение алгебры как науки. «Искусство алгебры» ставит целью «определение неизвестных, как числовых, так и измеримых» посредством знания «методов изучения». Благодаря чему «можно постичь способ определения числовых и геометрических неизвестных». Геометрия «сообщает нам гибкость, укрепляет соображение», приучая «ненавидеть недоказанное». Хотя «геометрия в некоторых своих доказательствах нуждается в числах», О. Хайям «изучение числа» называл отдельной наукой.

Желая «тщательно рассмотреть эти науки и исследовать их», Хайям подверг критическому осмыслению работу древнегреческого ученого III в. до н. э. Евклида «Начала» (первый из дошедших до нас теоретических трактатов по математике). Данный труд Хайям называет «основанием всей математики», поскольку в ней, в частности, Евклид впервые озвучил пятый постулат, или аксиому параллельности, лежащей в основании классической планиметрии. Но, по словам Хайяма, постулат приводится «без доказательств». Детально описав выявленные им некоторые «недостатки» в исследованиях Евклида, Хайям, по его признанию, «решил их исправить». Не будем утомлять читателя подробным освещением хода размышлений Омара Хайяма для доказательства V постулата Евклида, обратив внимание лишь на формулировку им принципа, являющегося базовым для этого: «две сходящиеся прямые пересекаются, и невозможно», чтобы они «расходились в направлении схождения» [6, 7].

Данные изыскания ученого позволили авторитетным советским математикам и историкам науки Борису Розенфельду и Адольфу Юшкевичу вывести, что «исследования Хайяма, впервые открыто заменившего V постулат более простым и наглядным и по существу доказавшего первые теоремы неевклидовых геометрий Лобачевского и Римана о его четырехугольнике при гипотезах острого и тупого углов, были, хотя их автор этого и не подозревал, первыми шагами к доказательству независимости V постулата от остальных аксиом Евклида и к открытию неевклидовых геометрий».

Б. Розенфельд и А. Юшкевич обращают внимание на актуальность разработок Хайяма, посвященных «двум важнейшим проблемам математики — теории параллельных линий и теории отношений, дальнейшее развитие которых впоследствии привело к первостепенным открытиям математиков Европы».

Советские ученые также отмечают, что Хайям положил начало «подлинному перевороту в учении о числе, уничтожив принципиальную грань, отделявшую иррациональные величины от чисел» [8].

Исследователями вклада Хайяма в мировую науку подчеркивается, что он впервые в истории математических дисциплин представил полную классификацию всех видов уравнений — линейных, квадратных и кубических (всего двадцать пять видов), обосновав теорию геометрического решения алгебраических уравнений, что подводило математическую науку к идее переменных величин. В основе разработанного им метода извлечения корней любой степени из целых чисел лежала формула, получившая впоследствии название бинома Ньютона [5]. Параллельно Хайям первым высказал мысль о том, что уравнения третьей степени не решаются с помощью «свойств круга» (т.е. при помощи циркуля и линейки). Он фиксировал, что их можно решить только с привлечением конических сечений [9].

Российский историк науки Андрей Щетников, говоря об исследовании первым крупным математиком средневековой Европы Леонардо Пизанским (Фибоначчи) известного кубического уравнения, предложенного ему на математическом состязании при дворе императора Фредерика II (XIII век) Иоанном Палермским, подчеркивает, что последний «почти наверняка заимствовал это уравнение» из трактатов Хайяма, где оно «приводится как пример одного из видов в классификации кубических уравнений» [10].

Как резюмируют Б. Розенфельд и А. Юшкевич, исследования О. Хайяма «по теории параллельных вместе с работами других математиков стран ислама — его предшественников и последователей — сыграли важную роль в подготовке великих геометрических открытий XIX столетия». Труды этих ученых, «и в особенности Хайяма», стали «важными звеньями более чем двухтысячелетней цепи исследований, которые завершились введением всей области действительных чисел и созданием ныне классических методов их теоретического построения и исследования» [8].

 

Проявление таланта Омара Хайяма в других областях науки

Трудясь в Исфахане на службе у султана Малик-шаха, Омар Хайям управлял дворцовой обсерваторией. Под его началом был разработан новый солнечный календарь («Маликшахово летосчисление») — на семь секунд точнее ныне действующего григорианского календаря, появившегося в XVI в. Однако это открытие не было в свое время доведено до практического внедрения[5].

Б. Розенфельд и А. Юшкевич также признают, что Хайям «стоял на пороге создания замечательной системы календаря с 33-летним периодом, значительно более точной, чем наша, но ему не удалось довести это дело до конца» [8].

В любом случае, при участии Омара Хайяма был разработан астрономический солнечный календарь, который используется в качестве официального календаря в Иране и Афганистане.

Работал Омар Хайям и над водяными весами. В частности, он подготовил труд на эту тему [11]. Его ученик — блестящий механик, физик, астроном, математик, философ ал-Хазини (XII век) [12] в своей знаменитой «Книге о весах мудрости» пишет об исследованиях Хайяма в этой области, в результате которых тот «уточнил сказанное» о водных весах, доказав с их помощью «истинность наблюдений и действий с ними» при пользовании «определенной водой, без градуированных весов». Одну из глав своего труда ал-Хазини озаглавил: «О правильных весах шейха Омара Ал-Хаййами» [13].

Также Хайям владел знаниями по метеорологии.

 

Философские рассуждения Омара Хайяма (через теологический формат)

Значительное место Омар Хайям уделил и философским изысканиям. Своим учителем он называл знаменитого персидского ученого, философа X-XI вв. Ибн Сину (Авиценну).

По словам Хайяма, «среди сущего могут быть такие» вещи, на которые не распространяется вопрос «почему». Ибо они «не могут не существовать, и если мы предположим их несуществующими, то из этого необходимо вытекает нелепость». Вещь, «обладающая этим свойством», не имеет причины и вопроса «почему», т. к. существует «по самой своей сущности». Вещь, «существование которой всегда и во всех отношениях необходимо, — это Творец». Он — «Единственный и вечно Живой, являющийся причиной существования всего сущего». «Щедрость и мудрость» Всевышнего «дарует всяческое благо и справедливость; велико Его величие и священны Его имена».

Что касается причины «абсолютного бытия, то существующие вещи последовательно происходят в виде нисходящей цепи, от Первого истинного начала, всемогущего и великого как по ширине, так и по длине». От «Его истинной чистой щедрости происходит все возможное», истинное, «достоверное доказательство» чего основывается на том, что «существующие вещи не созданы Всевышним Аллахом все вместе». Он сотворил их «в нисходящем порядке, отправляющимся от Него в виде цепи».

Первое творение — это «чистый разум, являющийся самым благородным среди существующих вещей, вследствие своей близости к Первому истинному началу». Создав «более благородное», Он спустился «к более и более низкому», вплоть до «праха разложившегося» сущего. Согласно промыслу Создателя, «всем существующим вещам» предоставлено «присущее им совершенство без уменьшения доли хотя бы одной из них». Наиболее же «близким к Творцу среди благородных созданий и самым удаленным от праха среди сложных благородных существующих вещей» является человек.

Рассмотрев эти нюансы, Хайям озвучивает новый термин — «долженствование», под которым понимает исходящее от Аллаха «повеление», подгоняющее «людей к предназначенным для них совершенствам в их жизни, как первой, так и другой», отвращающее создания Господа «от несправедливости и гнева, совершения злодеяний, приобретения пороков; стремления к следованию силам тела, мешающим им следовать силе разума».

Другое дело, согласно замыслу Аллаха, «люди не могут приобрести свои совершенства иначе, как посредством сотрудничества и взаимной помощи», ведь никто не в состоянии «самостоятельно произвести» необходимое для удовлетворения его нужд. Потому каждый «должен» принять на себя выработку чего-либо «одного из необходимых средств жизни». Но в таком случае творения Всевышнего вынуждены создать «справедливый закон, по которому они делились бы между собой по справедливости».

Однако этот закон «может быть установлен только таким человеком, который наиболее силен разумом и наиболее чист душой, которого не занимают дела мира, помимо самых необходимых для жизни, который не стремится к господству и не подвержен страстям и гневу». Его забота состоит в стремлении исполнить повеления Создателя — т. е. «установлением справедливого закона». Этот индивидуум, верша суд между людьми «на равных началах», становится «истиной, душе которой внушено Божественное вдохновение и созерцание ангелов, что не внушается людям более низкой степени». Его отличие — в заслуженности «повиновения», проявляющегося «знаками», свидетельствующими о его послании Творцом.

Люди, в свою очередь, различаются «по своей способности к добру и злу и к приобретению добродетелей и пороков, что объясняется как состоянием их тел, так и состоянием их душ». Большинство из них, будучи убеждены, что «им должны другие», не осознают того, что «они должны другим». Происходит это по причине восприятия ими своей души «лучше душ многих» и «более достойной блага и власти».

В связи с этим актуализируется ощущение законодателем поддержки Аллаха для осуществления им законного суда — побуждением «одних проповедью, других — доказательством и рассуждением», третьих — «сердечным или телесным примирением», четвертых — «устрашением и предупреждением, а некоторых — жестокими ограничениями или казнью». Но из-за невозможности существования подобного пророка «во все времена», необходимо, «чтобы установленные им законы оставались бы в течение некоторого времени, до тех пор пока им не предназначено исчезнуть». Однако и в этом случае «справедливые законы не могут» функционировать без того, «чтобы люди постоянно не вспоминали законодателя», в свете чего «им предписано молиться» с упоминанием законодателя и Господа.

Повинующийся дозволенному и не следующий запрещенному достигает «пользы» в трех аспектах:

• воспитание «души приучением ее к воздержанию от страстей и обузданию силы гнева, помрачающей силу разума»;
• приучение «души к рассмотрению Божественных деяний и Воскресения» в качестве ее «побуждения» к молитвам, приводящим «к истине»; размышлениям о небесном царстве; к признанию Истинности, являющейся «причиной существования всего сущего»: Нет Божества, кроме Аллаха — Создателя всеобщего «порядка»;
• посредством того, что люди помнят о Творце и Его установлениях, «между ними устанавливается справедливость и взаимопомощь», а мировой порядок поддерживается в соответствии с требованиями Всевышнего.

Во всем этом польза от «долженствования» и молитв. Соблюдающий постулаты «получит награду» в земной и Следующей жизнях.

В то же время, по Хайяму, непосредственно «существование относительно и распадается на два смысла, совершенно не совпадающие друг с другом»:

• «бытие в вещах» (по всей видимости, подразумевается материальный фон жизни человека, — прим. Авт.);
• «существование в душе, т.е. чувственное, фантастическое, воображаемое и разумное представление» (духовный фон, — прим. Авт.) [14, 15, 16, 17].

 

Зло — от Всевышнего?

Наверняка, читатель уловил, что одним из важнейших факторов (проявлений) Божественного порядка Омар Хайям определял социальную справедливость, которая, в его понимании, должна наличествовать в обществе на законном основании (базируясь на исполнении людьми постулатов Творца). Именно отсюда акцент на взаимопомощь между жителями социума, хотя невозможно избежать приобретения людьми «добродетелей и пороков».

Вполне вероятно, исходя (в том числе) из этого контекста, Хайям писал, что среди «существующих вещей», проистекающих «из Святого Сущего в правильном порядке», наличествуют противоречащие «друг другу по необходимости». «Необходимо сущее сотворило черноту, и необходимо появилось противоречие», но нет никаких сомнений в сотворении Необходимо сущим противоречия «в вещах случайно и не по Своему существу», т. к. Высшая цель («вечная истинная милость») состоит «в создании блага». Однако этот вид блага «невозможен без зла», присущего ему «только случайно».

Вновь задаваясь вопросом, «почему Он сотворил это», следствие чего проявляется и во «зле», ученый подчеркивает: «существующее в творениях Аллаха» зло «случайно, а не по существу», ведь очевидно, «что зла в Первой философии очень мало, его отношение к благу с точки зрения количества и качества отсутствует». «Все сущности сами вытекают из сущности Первого истинного начала, — велико Его величие! — в последовательности цепи порядка, и все они являются благами, никоим образом не содержащими зла, — резюмирует Омар Хайям, — поистине, зло, являющееся хулой, или его необходимость происходит от необходимости противоречия» [14, 15, 16, 17].

Наверное, в последних рассуждениях Хайяма сложно не уловить акцент на происхождении зла на земле «свыше», пусть он и фиксирует возникновение этой линии на основе «случайности» и «необходимости противоречия», а не вследствие сознательной деятельности Творца. В контексте рассматриваемого целесообразно вспомнить, что Господь одарил людей (в лице Адама и его супруги) исключительно благами, установив лишь единственный запрет на приближение к конкретному дереву. Однако дьявол «стал наущать их» нарушить установление Аллаха, и они прислушались к Сатане (Коран, 7:19–22).

Конечно, здесь сразу может быть проведена нить к коранической констатации о фактическом позволении (допустимости) для Иблиса (сатаны) со стороны Господа сбивать людей с пути истины (Коран, 7:11–18), в свете чего не исключено восприятие кем-либо данного сюжета из Корана в качестве свидетельства одобрения Бога на возникновение зла (в людях или вокруг них): посредством предоставления Всевышним дьяволу отсрочки для его изгнания из Рая. Автор довольно подробно рассматривал описываемый нюанс [18], поэтому в рамках данного исследования заостряет внимание лишь на том факте, что в озвученных аятах речь совершенно не идет о создании Аллахом зла для людей, пусть и в обрамлении формулировки о его «случайном происхождении». Да и может ли в творении Аллаха быть что-то случайным или спонтанным, а тем более против Его воли?

Тонкость тут в том, что Аллах совершенно не нуждается в механическо-бездумном поклонении со стороны Его творений, желая разумно-чувственного (чувственно-разумного) проявления веры. Потому и позволил Иблису отрицательно воздействовать на людей, ибо «ты не властен над Моими рабами, за исключением заблудших, которые последуют за тобой» (Коран, 15:42). К слову, при таком раскладе «необходимое противоречие» (терминология Омара Хайяма) просматривается в столкновении между мраком и светом (чернотой и белизной, по Хайяму) в душе человека, т. е. в борьбе каждого из нас с собственными страстями [19].

В любом случае, факт остается фактом: Омар Хайям попытался с различных сторон подойти к глубинному разбору темы зла в земной жизни. Но удивительно ли это для лиц, наделенных интеллектом и философским складом ума? Разве не стремились приблизиться к разгадке столь значимого для человечества вопроса многие выдающиеся умы, намереваясь, в частности, получить достоверный ответ, скажем, о причинах ухода из жизни безвинных жертв в результате войн или природных катаклизмов? В этом же векторе признаем и наличие у многих сомнений по поводу их столкновения с вопиющей несправедливостью по отношению к себе или своему ближайшему окружению. Вопросов аналогичной направленности немало, но на многие из них однозначный ответ найти не представляется возможным (во всяком случае, на нынешнем историческом этапе), что вполне обоснованно, ибо лишь Аллаху ведомо все и вся.

Омар Хайям же пытался своими рассуждениями как-то приблизиться к пониманию ситуации или, как минимум, хотя бы озвучить мучительные внутренние вопросы и неприятие некоторых, на первый взгляд, «несуразностей жизни». Осуществлял он это не только «внутри» философских трактатов, но и через реализацию своего поэтического дара, а именно, посредством озвучивания наболевших мыслей через строчки четверостиший-рубаи.

 

Поэтический фон восприятия Омаром Хайямом окружающей действительности

К сожалению, поэтическое творчество Омара Хайяма нередко оценивается очень поверхностно. Хотя в реальности, пусть немалое количество его четверостиший звучат напрямую и адресно, отдельные из них читаются между строк, затрагивая как тончайшие струны человеческой души, так и окружающую ученого действительность.

Попробуем разобраться, предварительно отметив, что в целях цитирования ряда хайямовских рубаи автор принял решение воспользоваться переводами двух советских, российских исследователей — Германа Плисецкого и Игоря Голубева [20, 21] — без конкретизации принадлежности того или иного перевода.

Также подчеркнем, что в одних случаях может слышаться перевод дословный, в других — через призму иносказательности. Говоря иными словами, присутствует то «буква», то «дух» рубаи Хайяма. Но вне зависимости от этого, в строчках мыслителя однозначно слышатся все из интонаций, уловленных нами в его воззрениях, изложенных в философских трактатах (правда, иногда в значительно более резких формулировках).  

Величие Бога и Его недосягаемость для Божественных творений ученый описывает в следующем ключе:

Не в силах наш язык воспеть Твое величье, 
Не может разум наш измерить Благодать!

Господь! Вникающий во все желанья — Ты, 
Вознаграждающий за все страданья — Ты.

Ты можешь обойтись без частых слез моих, 
Но мне не обойтись без Твоего участья.

Ты безнадежного больного исцелишь, 
Ты в самый горький час печали утолишь.

Сиянье Истины увидел сердцем я, 
И мрак безбожия сгорел до основанья.

Помещая на высочайшую ступень из всего созданного Аллахом человека, Омар Хайям неимоверно красиво говорит обо всех нас:

Светоч мысли, сосуд сострадания — мы. 
Средоточие высшего знания — мы. 
Изреченье на этом Божественном перстне, 
На бесценном кольце мироздания — мы!

Как дивно вылепил мой облик бренный — Ты, 
И сердце подарил, и дух нетленный — Ты.

Но, признавая уникальность человека и, как мы помним, называя его венцом творений Господа, Хайям, ратовавший в своих философских трудах за социальную справедливость, пытается при помощи рубаи донести, что не видит ее проявлений в обществе:

Мельницу, баню, роскошный дворец 
Получает в подарок дурак и подлец, 
А достойный идет в кабалу из-за хлеба.

Правитель ест кебаб из сердца бедняка. 
Вгляделся б: сам себе он обглодал бока! 
Притворись дураком и не спорь с дураками. 
Каждый, кто не дурак, — вольнодумец и враг!  

В этом мире глупцов, подлецов, торгашей 
Уши, мудрый, заткни, рот надежно зашей, 
Веки плотно зажмурь — хоть немного подумай 
О сохранности глаз, языка и ушей!

Лучше впасть в нищету, голодать или красть, 
Чем в число блюдолизов презренных попасть. 
Лучше кости глотать, чем прельститься сластями 
За столом у мерзавцев, имеющих власть.

Если труженик, в поте лица своего 
Добывающий хлеб, не стяжал ничего — 
Почему он ничтожеству кланяться должен 
Или даже тому, кто не хуже его?

Для достойного — нету достойных наград, 
Я живот положить за достойного рад. 
Хочешь знать, существуют ли адские муки? 
Жить среди недостойных — вот истинный ад!

Много мыслей в моей голове, но увы: 
Если выскажу их — не сносить головы! 
В наше время доходней валять дурака, 
Ибо разум сегодня в цене чеснока.

Миром правят насилие, злоба и месть. 
Что еще на земле достоверного есть? 
Где счастливые люди в озлобленном мире? 
Если есть — их по пальцам легко перечесть.

Милосердия, сердце мое, не ищи, 
Правды в мире, где ценят вранье, — не ищи, 
Нет еще в этом мире от скорби лекарства. 
Примирись — и лекарств от нее не ищи.

Были б добрые в силе, а злые слабы — 
Мы б от тяжких раздумий не хмурили лбы! 
Если б в мире законом была справедливость — 
Не роптали бы мы на превратность судьбы.

В этом мире не вырастет правды побег. 
Справедливость не правила миром вовек. 
Не считай, что изменишь течение жизни. 
За подрубленный сук не держись, человек!

 

Об ученых и чиновниках от религии. Эпиграммный почерк хайямовских рубаи

Отдельной строкой Омар Хайям говорит об ученых и чиновничьем аппарате в сфере религии. Но прежде взгляда на изложение им мыслей в этом направлении в стихотворной форме, обратим внимание на сказанное мыслителем в предисловии к цитированному выше трактату об алгебре:

«Мы были свидетелями гибели ученых, от которых осталась небольшая многострадальная кучка людей, — пишет он, — суровости судьбы в эти времена препятствуют им всецело отдаться совершенствованию и углублению своей науки».

Большая часть из имеющих «в настоящее время имеют вид ученых, одевают истину ложью, не выходя в науке за пределы подделки и притворяясь знающими». Накопленный ими «запас знаний» они используют «лишь для низменных плотских целей». А если «встречают человека, отличающегося» поиском истины, любящего правду, старающегося «отвергнуть ложь и лицемерие», отказавшись «от хвастовства и обмана», они «делают его предметом своего презрения и насмешек» [6].

Эти же мысли Хайям озвучивает в формате четверостиший:

Трудам ученого цена невелика. 
Увы! Доишь козла и хочешь молока? 
Халат невежества взирает свысока, 
За весь твой ум не даст и дольки чеснока.

Как известно, учеными в современный Хайяму период считались и религиозные деятели. О некоторых из них мыслитель высказывается в особо уничижительном тоне:

Дай благости, ходжа, хотя б немного нам: 
Примолкни, чтоб разок расслышать Бога нам. 
Мы вроде прямо шли, но ты так косо смотришь. 
Иди лечи глаза. И дай дорогу нам.

И церковь, и михраб, и крест, и четки. Боже! 
Все показное — корень зла: вот рабство, вот!

Шейх блудницу стыдил: "Ты, беспутная, пьешь, 
Всем желающим тело свое продаешь!" 
"Я, — сказала блудница, — и вправду такая. 
Тот ли ты, за кого мне себя выдаешь?".

Ходжа! И как дельцу тебе мешает рок, 
И проповедью ты прославиться не смог. 
Стань весел — просто так! Ведь даже власть над миром 
Для алчности твоей — лишь на один зубок.

И лев, кормящийся с поборов на мечеть, 
Лисицей пакостной становится, заметь.

Медресе — вот рассадник невежд с подлецами! 
Я без жалости их повелел бы снести.

В семидесяти двух ученьях все подряд 
О сущности Творца так много говорят! 
Уж ладно б чепуху болтали меж собою — 
Словами складными народ они дурят.

Параллельно Хайям использует такие выражения, как «молитвы ханжей» и «не молящимся грешником надобно быть».

Сколько колкости, не так ли? Поэтому, по субъективному восприятию автора, рубаи Омара Хайяма — в большей степени, скорее, эпиграммы. Согласно Большому толково-фразеологическому словарю Михельсона, эпиграмма — это колкая насмешка [22]. Также эпиграммы характеризуются как один из видов сатирической поэзии, представляющий собой небольшое стихотворение, обычно высмеивающее какое-либо лицо; отдельное произведение такого вида поэзии [23].

Невозможно не согласиться, что внешне эпиграммы Омара Хайяма (автор оставляет за собой право иногда так именовать рубаи мыслителя) направлены против религии. Но если постараться поглубже вчитаться (вникнуть) в его четверостишия, то здесь усматривается своего рода протест против системы подавления личности посредством религии. Возможно, соответствующие строки подвели арабского историка XII-XIII вв. аль-Кифти, на которого ссылаются Б. Розенфельд и А. Юшкевич, к заключению, что «сокровенное (внутренний смысл)» четверостиший Хайяма — побуждающего «к познанию Единого Воздаятеля посредством очищения плотских побуждений ради чистоты души человеческой» и призывающего «обязательно придерживаться идеальных» отношений между людьми — «жалящие змеи для мусульманского законоположения» [8].

Обратим внимание, аль-Кифти не ведет речь о Коране или Божественном миропорядке. Речь, скорее, именно о нюансах, позволяющих правителям на «законном основании» держать население в узде, к тому же посредством запретов под прикрытием религиозной оболочки.

При этом строчки Хайяма — не только сатира или ирония, а нескрываемая насмешка (сквозь слезы) над общей ситуацией в социуме. Будучи приближен ко двору, Омар Хайям видел реальную картину происходящего в обществе, сталкиваясь с лицемерием, показными действиями и т. д. Быть может, потому своими эпиграммами он пытался ужалить власть предержащих. Одновременно он желал раскрыть глаза соотечественникам и разбудить их, призывая (иногда напрямую, а в ряде случаев, иносказательно) разуметь реальную действительность, в которой массы людей становились фактически управляемыми игрушками правителей и чиновников на местах:

Безволье пред Творцом пресечь бы — ну никак; 
Из ханжества народ извлечь бы — ну никак. 
Уж и хитрили мы, и к разуму взывали: 
Осиливая рок, налечь бы! Ну никак!

 

Причина отсутствия в обществе социальной справедливости — в предопределенности всего и вся?

Насколько можно заметить, во многих из процитированных выше четверостиший проявляется несогласие Омара Хайяма с фактом оправдания чиновниками от религии отсутствия социальной справедливости в обществе ссылкой на предопределенность судьбы подданных Аллахом. Т. е. усматривается неприятие им «официального обоснования» бедности, нищеты и т. д. предопределением «свыше». Здесь, по мнению автора, корни его поэтических зарисовок на данный счет. Но наряду с эпиграммной колкостью, фигурирует своего рода печаль. Хотя вряд ли это безысходность. Наверное, просто боль. Боль столкновения с действительностью, когда массы людей не видят просвета в жизни:

В Книге Судеб ни слова нельзя изменить. 
Тех, кто вечно страдает, нельзя извинить. 
Можешь пить свою желчь до скончания жизни: 
Жизнь нельзя сократить и нельзя удлинить.

Благородство и подлость, отвага и страх — 
Все с рожденья заложено в наших телах. 
Мы до смерти не станем ни лучше, ни хуже — 
Мы такие, какими нас создал Аллах!

Все, что будет: и зло, и добро — пополам 
Предписал нам заранее вечный калам. 
Каждый шаг предначертан в небесных скрижалях. 
Нету смысла страдать и печалиться нам.

Если я согрешил — то не сам по себе. 
Путь земной совершил я не сам по себе. 
Где я был? Кто я был? Жил впотьмах, исполняя 
Все, что Он предрешил, а не сам по себе.

Фигурки — ты да я, а небеса — игрок; 
И в этом истина, таков наш общий рок. 
Вот коврик Бытия; зевак позабавляем, 
А отплясал свое, и снова в сундучок.

Много ль проку от наших молитв и кадил? 
В Рай лишь тот попадет, кто не в Ад угодил. 
Что кому на роду предначертано будет — 
До начала творенья Господь утвердил!

Одни слова, слова! Вот на Скрижали — Слово: 
Там все расписано несчетно лет назад.

В этом мире на каждом шагу — западня, 
Я по собственной воле не прожил и дня. 
Без меня в небесах принимают решенья, 
А потом бунтарем называют меня!

Наверняка, определение «бунтарь» звучит из уст Омара Хайяма неслучайно, т. к. в строках явно просматривается недовольство мыслителя окружающей его действительностью. На фоне его явного несогласия с круговоротом жизни, выраженного в поэтической форме, вспоминаются рассуждения Хайяма о «необходимости противоречий» и «случайном» появлении элементов зла в созданном Аллахом миропорядке. Эти свои мысли (неприятие социальной несправедливости) он также обыгрывает посредством рубаи, но уже со штрихами «подводной» постановки щепетильных вопросов. Почему Господь допускает наличие зла? По какой причине не останавливается имеющее место беззаконие (в различных проявлениях) против людей? Неужели нужно молча и безоговорочно соглашаться со всякого рода неправедливостью, т. к. она-де является обязательной вследствие ее предопределения:

Как нищета меня терзает, знаешь Ты. 
Боль сердца как бальзам мне назначаешь Ты. 
К чему выплакивать Тебе терзанья сердца? 
Леченье так идет, как намечаешь Ты.

Я ежеутренне одно твержу Тебе, 
Так будь же милостив к единственной мольбе: 
«Цари не снизойдут к несчастной голытьбе — 
Ты лучше Сам, Господь, склонись к моей судьбе».

О колесо небес! Пытать меня — доколе? 
Клянусь Создателем, с меня довольно боли! 
И так-то каждый миг — ожог. А ты еще 
На каждый мой ожог спешишь насыпать соли.

Вслед за чем реально проявляются бунтарские идеи, практически направленные на переустройство мира:

Если б мне всемогущество было дано — 
Я бы небо такое низринул давно 
И воздвиг бы другое, разумное небо, 
Чтобы только достойных любило оно!

Но при этом здесь не чувствуется безбожия. Возможно, наличествует какая-то внутренняя обида на «мир», ибо Хайям желает видеть свет жизни для всех. Однако... не видит. И все же в нем теплится надежда на Всевышнего, пусть она и проявляется в несколько ином ракурсе:

Вы, злодейству которых не видно конца, 
В Судный день не надейтесь на милость Творца! 
Бог, простивший не сделавших доброго дела, 
Не простит сотворившего зло подлеца.

Давайте обратим внимание: О. Хайям говорит о злодействе людей. То есть речь идет о зле не как промысле Бога. Зло — в нас, людях. Это, наверняка, и есть то, что Хайям определяет как «случайное» зло в мироздании. То есть оно от людей, а не от Всевышнего!  

Как бы то ни было, не исключено, что на фоне предшествующих строчек, кто-то посчитает упование Хайяма на Аллаха «декоративным». Но если быть объективными, не можем же мы забыть констатацию ученым в своих трудах наличия в мире Божественного света? Непосредственно его перу принадлежит и фиксация в книге об алгебре помощи Всевышнего «нам во всех случаях, Он наше прибежище», «наша надежда, наш лучший помощник». «Я, — писал Омар Хайям, — опираюсь на Его прочную поддержку, потому что он Господин исполнения молитв и к Нему нужно прибегать [во всех случаях]» [6].

Конечно, кто-то может сказать, что в тот период было принято так писать во введении к трудам, однако анализ направленности начальных строк Хайяма свидетельствует о необязательности непосредственно такого подхода учителя (или же он мог написать то же самое в иной форме).

По мнению автора, в этих внутренних метаниях Хайяма все же фигурирует поиск его Эго, поиск ответов на вечные вопросы. Мы ведь приводили его высказывания об обязательности противоречий в жизни и даже акцентировали внимание на отражении им факта функционирования в человеке материального и духовного миров. Это убеждение мыслителя о двойственности человеческой души проявляется и в рубаи. Так, по его словам, сердце «то впадает в соблазн, то молитву творит».

Мы источник веселья — и скорби рудник, 
Мы вместилище скверны — и чистый родник. 
Человек, словно в зеркале мир, — многолик. 
Он ничтожен — и он же безмерно велик!

Тобой руководит ликующая плоть. 
Забытая душа — отрезанный ломоть — 
Еще пытается твою осилить похоть, 
Еще надеется беду перебороть!

Если низменной похоти станешь рабом — 
Будешь в старости пуст, как покинутый дом, 
Оглянись на себя и подумай о том, 
Кто ты есть, где ты есть и — куда же потом?

И, как следствие этих мыслей, звучит вывод Хайяма:

От безбожья до Бога — мгновенье одно. 
От нуля до итога — мгновенье одно. 
Береги драгоценное это мгновенье: 
Жизнь — ни мало ни много — мгновенье одно!

Согласимся, что все последние четверостишия озвучивают важнейшие положения Корана. Отражает Омар Хайям и ракурс важности добрых дел, но в данном случае звучит нескрываемый сарказм (не по отношению к добрым поступкам, отнюдь):

Если ты не впадаешь в молитвенный раж, 
Но последний кусок неимущим отдашь, 
Если ты никого из друзей не предашь — 
Прямо в рай попадешь... Если выпить мне дашь!

И вот здесь высвечивается та самая «винная» линия в поэзии Омара Хайяма, на которую, к сожалению, более всего реагируют поклонники его поэтического дара, оставляя за бортом глубочайшие исследования выдающегося ученого.

 

«Винный» почерк как пропаганда спиртного?

В целом, насколько усматривается, «винный» оттенок возник в творчестве Хайяма далеко не спонтанно. Так, в своем трактате «Науруз-наме» он подошел к теме потребления вина с медицинской точки зрения, т. е. в контексте полезности и вреда этого напитка для организма. Подчеркнув наличие в Раю реки из вина (наряду с другими), он привел коранический аят об опьяняющих напитках и азартных играх, в которых «есть большой грех, но есть и польза для людей, хотя греха в них больше, чем пользы»(Коран, 2:219).

Действительно, общеизвестно, что одна из райских рек состоит «из вина, дарующего наслаждение пьющим» (Коран, 47:15). И «поить» обитателей Рая «будут из чаш вином, смешанным с имбирем, из источника, названного Салсабилем» (Коран, 76:17–18). При этом конкретизируется, что «их будут обходить с чашей родникового напитка (вина), белого, доставляющего удовольствие пьющим», не пьянящего и не лишающего рассудка (Коран, 37:45–46).

В свете коранических аятов, Омар Хайям изложил свое видение описанного: «Мудрому нужно пить [вино] так, чтобы его вкус был больше греха, чтобы не мучиться; упражнением он доводит свою душу до того, что с начала питья вина до конца от него не происходит никакого зла и грубости ни в словах, ни в поступках, а только добро и веселье». Лишь при достижении человеком «этой ступени, ему подобает пить вино». Вслед за чем Хайям предоставил информацию о разновидностях вина, остановившись на полезности и вреде каждого из его видов для человека [24].

Следовательно, подход мыслителя к отражаемому в Коране ракурсу вина был довольно серьезным. И его очень подробное изложение «винной» темы, возможно, исходило из реального интереса к напитку с точки зрения неслучайности наличия в Коране любого из аятов.

Нельзя ведь не согласиться, что в своих философских рассуждениях Хайям очень основательно затронул важнейшие коранические положения, пытаясь рассмотреть их с различных сторон. Потому нет ничего удивительного, что его интересовал и аспект вина, тем более что этот райский напиток (не пьянящий человека) приравнивается к меду, воде и молоку.  

Однако в стихотворных строках ученого ракурс вина, наверное, абсолютным большинством читателей воспринимается как противопоставление Исламу, т. е. безоговорочным и бесповоротным подтверждением «безбожия» Хайяма. Но, по мнению автора, вся структура (линия) подхода мыслителя к попытке осознания Божественного в жизни (природе, во Вселенной), что можно почерпнуть из его рассуждений, свидетельствует о думах ученого обо всем происходящем с ним и вокруг него. Ставящиеся им вопросы ярко демонстрируют искренние попытки талантливой Личности разобраться в сложнейших жизненных хитросплетениях. Но он явно не может найти ответы на многие свои сомнения. Однако будем откровенны, разве нам удается достичь этого? И если мы не задаемся определенными вопросами вслух, а некоторые из них опасаемся озвучить даже для самих себя, разве это означает, что мы полностью владеем знаниями по всем кораническим нюансам и безошибочно правильно рассуждаем?  

Наверное, все-таки нет. Но тогда как мы можем уверенно утверждать, что полностью понимаем взгляды интеллектуала Омара Хайяма? И насколько верно считать, что все его строки воспринимаются нами в том ключе, в котором он освещал проблемы?

Вполне очевидно, что ученый прекрасно знал Коран; был не просто знаком с хадисами, но и проштудировал их; разбирался в фикхе; изучил биографию пророка Мухаммада (мир ему и благословение); владел историей развития Ислама. И, как мы видели в его исследованиях, в своих аналитических выкладках он исходил из аятов Корана, опираясь и на хадисы. Это также просматривается из его четверостиший. А потому вполне можно предполагать (во всяком случае, не исключать), что Хайям мог, о чем мы уже говорили, беседовать поэтическими строчками иносказательно. А почему нет, ежели Аллах свидетельствует о нахождении в Коране как «ясно» изложенных аятов, составляющих «мать Писания», так и иносказательных (Коран, 3:7), с констатацией изложения коранических знамений «для людей разумеющих» (Коран, 30:28).

Потому автор предполагает (на основе внимательного прочтения рубаи с «винным» акцентом), что «образ» хайямовского вина — это также в основной массе эпиграмма (насмешка), в которой этот напиток противопоставляется ни в кой мере не постулатам Ислама, а тем самым «ханжам», о которых говорил Хайям:

О законник сухой, неподкупный судья! 
Хуже пьянства запойного — трезвость твоя. 
Я вино проливаю — ты кровь проливаешь. 
Кто из нас кровожаднее — ты или я?

Не предстает ли здесь вино не «чисто» спиртным, а проявлением некоего протеста против устоев для закабаления народа?

В свою очередь, если продолжить основательно вчитываться в строки Хайяма, не является ли его «поэтическое» вино отображением вынужденного ухода (побега) среднестатистического человека в некий «придуманный» Омаром Хайямом мир от безысходности из-за нерешаемости проблем, позволяющего забыться и отдалиться (хотя бы на время) от жизненных невзгод:

Друзей в рассаднике стяжанья не ищи.
Пощады за свои страданья не ищи. 
С мученьями смирись, лечения не требуй. 
Глуши весельем боль. Вниманья не ищи.

Хотя возможен и такой контекст воспевания Хайямом вина, что, быть может, муллы (имамы), призывая верующих смириться с жизненными сложностями и молчаливо воспринимать царящую несправедливость, прельщали их райскими наслаждениями в Следующей жизни (с гуриями и вином):

В объятья гурии в раю, мол, попадешь,
Потоки меда там, ручьи вина.

Вновь про мечетей свет и про молелен чад,
Вновь как пирует рай и как похмелен ад?

 

Рай и Ад только в душе?

На этой ноте можно уже подойти к потрясающим словам Омара Хайяма, сподвигшим автора к попытке более объемно взглянуть на его жизнедеятельность (или творчество):

Ад и рай — не круги во дворце мирозданья, 
Ад и рай — это две половинки души.

Наверное, ознакомившись, пусть даже в общих чертах, со взглядами мыслителя, мы можем позволить себе утверждать, что немало внимания он уделял аспекту человеческой души. А потому его фраза о двух ее половинках читается и воспринимается под особым углом зрения, становясь идентичной по смыслу другим прекрасным строкам ученого:

Для верующих есть к двум Каабам пути:
Иль в Мекке Каабу, иль в сердце обрести.

Какое красивое и многозначное звучание, не так ли?! Омар Хайям ставит душу человека на высочайший уровень, тем самым высказываясь в том направлении, что все земные деяния людей — это проявление их внутреннего мира, подхода к жизни. Т. е. в шагах человека — осознанность (разум, деятельность мозга) и чувственность (духовная ипостась). На фоне чего невооруженным глазом проявляется стыковка хайямовских мыслей с приведенными авторитетным мусульманским ученым ХХ века Мухаммадом Насыруддином аль-Албани словами «одного из проповедников»: «Постройте Исламское государство в своих сердцах, и оно установится на вашей земле» [25]. (В скобках отметим, что согласно ряду источников, процитированная аль-Албани фраза принадлежит Хасану аль-Худайби (Hassan al-Hudaybi), возглавившего организацию «Братья-мусульмане» после смерти основателя структуры Хасана Аль-Банны [26]).

Здесь вспоминается сказанное пророком Иисусом (мир ему!): «Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своем, которое, хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его» (Библия, Мф. 13:31–32).

Наши деяния, мысли, действия, шаги. Это наши зерна, благодаря которым мы можем искренне радоваться или печалиться (в зависимости от того, что именно сажаем, какие поступки). Это — биение нашего сердца — то ли ровное, то ли беспокойное. Ведь все мы прекрасно осознаем, что совершаем или, наоборот, чего избегаем. Отсюда и формирование наших внутренних Рая или Ада, о которых говорит О. Хайям, применяя определения: белизна либо чернота.

А уже эти наши реальные земные завоевания (положительные или отрицательные) приоткрывают путь к Раю или Аду в Следующей жизни. Так что нельзя не признать не просто красоту хайямовской характеристики Рая и Ада как половинок души личности, но и реализм сказанного. Ибо непосредственно в нашем сердце формируется будущее каждого из нас. Потому один из отцов экзистенциализма Альбер Камю назвал Ад особой милостью, «которой удостаиваются те, кто упорно ее домогались» [27].

Да, в устах французского писателя звучит ирония, но разве сказанное далеко от истины? И не совпадает ли оно с хайямовским подходом, что «мысли» и деяния нашей души предоставляют нам «пропуск» ввысь или в пропасть? Ведь действительно, скатываясь в омут греха, мы сами себя подталкиваем в неземной Ад.

 

Где же связка между земными и потусторонними Раем и Адом?

Вспоминается притча о том, какими Всевышний показал Ад и Рай человеку, попросившему Его об этом. За дверями Ада и Рая находились идентичные друг другу столы со вкуснейшими яствами. Вокруг сидели люди, к рукам которых были прикреплены ложки с длиннющими ручками. Но если за «адской» дверью все выглядели больными, умирающими от голода, т. к. не могли поднести ложки ко рту, оказавшиеся за «порогом» Рая виделись сытыми, счастливыми и погруженными в приятные разговоры друг с другом. На восклицание столкнувшегося с этой картиной человека: «Я не понимаю», Господь произнес: «Все просто. Сытые научились кормить друг друга. А за предыдущей дверью думают только о себе» [28].

Не о нашей ли жизни на земле эта притча? Давайте подумаем, не к добру ли (милостыне, милосердию, взаимопомощи) призывает Аллах? Не обращается ли Он к нам с назиданием кормить бедняков, делиться друг с другом, состязаться в добрых делах? И, в зависимости от нашего прислушивания ко Всевышнему, Ад и Рай первоначально оказываются у нас в душе и сердце, что создает наше состояние в настоящем: здесь и сейчас. Нас может поглотить отчаяние либо недовольство собой или же светлое настроение с радостью. Значит, убеждаемся мы, каждый наш шаг приоткрывает те самые двери из притчи. С нескрываемой нами надеждой на попадание в ту, о которой мечтаем.

Хотелось бы привести в сокращенном варианте коротенький рассказ (в форме небольшого диалога) очень талантливого советского писателя Юрия Бондарева:

— Степь — это закаты, рассветы, тишина без конца и края. Запах полыни. Летние или осенние ночи с миллионами километров звезд над головой! Тюльпаны-красавцы охорашиваются перед восходом.

— А я помню другую степь — мокрую, неуютную. В степи от лунного света стояли сумерки. Мне было скучно.

— Скучно? Простите. Я, видимо, не понял — о чем Вы? [29].

Да, пусть здесь диалог вроде как не понимающих друг друга людей в плане отношения к степи. А если взглянуть на этот рассказ как на диалог с самим собой по отношению к жизни (назовем ее бескрайней степью) в тот или иной период? Не от нашего ли состояния зависит ее (жизни) восприятие? Не видим ли мы «степь» улыбающейся или мрачной (и не ощущаем ли таковыми самих себя?) вследствие наших поступков?

Продолжая же «прозаический» оттенок статьи, навеянный особенными строчками из творчества Омара Хайяма, автор позволяет себе вспомнить еще один рассказ, на этот раз из жемчужин японской литературы авторства Акутагавы Рюноскэ (первая треть ХХ века).  

В один из дней Будда шел «по берегу райского пруда», доходившего «до самых недр преисподней», где «кишело великое множество грешников». Взор Будды упал на некоего Кандату, совершившего массу злодеяний, вплоть до убийств, но у которого «на счету нашлось одно доброе дело»: как-то он готов был раздавить в лесу паучка, но пощадил его. «В воздаяние за одно лишь это доброе дело» Будда решил «спасти грешника из бездны ада». Тут на глаза Будде попался райский паучок. Он сразу же опустил конец паутинки вниз, до «отдаленнейших глубин преисподней». Спустя некоторое время, Кандата, вместе с другими грешниками терпевший мучения, увидел паутинку. Ухватившись за нее, он изо всех сил начал карабкаться вверх. Но путь был далек, и Кандата, решив чуть отдохнуть на полдороге, взглянул вниз, во мрак «адской бездны». И вдруг перед ним раскрылась картина, что «другие грешники без числа и счета облепили паутинку и, как шеренга муравьев, ползут вслед за ним все выше и выше». Испытав испуг, что паутинка порвется, Кандата завопил: «Эй вы, грешники! Это моя паутинка! Кто вам позволил взбираться по ней? А ну, живо слезайте!». И в этот момент «паутинка, до той поры целая и невредимая, с треском лопнула как раз там, где за нее цеплялся Кандата». И он полетел вверх тормашками «в самую глубь непроглядной тьмы». Будда, наблюдавший за происходящим, «с опечаленным лицом опять возобновил свою прогулку». Сердце Кандаты, как раскрывает А. Рюноскэ, не знало сострадания, он думал лишь о том, как бы самому спастись из преисподней, и за это был наказан по заслугам: снова ввергнут в пучину Ада. «Каким постыдным и жалким выглядело это зрелище в глазах Будды!». А «в раю время близилось к полудню» [30].

Какой поразительный по воздействию рассказ, не так ли? Сколько идей, озвученных и прочувствованных! Но, самое главное, опять просматривается, что Ад и Рай формируются (во всяком случае, изначально) в нашем сердце — посредством наших поступков.

Вспомним кораническое обещание, что «ни с кем не поступят несправедливо. Если найдется нечто весом с горчичное зернышко, Мы принесем его. Довольно того, что Мы ведем счет!» (Коран, 21:47). Разве не об этой мельчайшей частичке рассказ японского писателя? Даже спасение жизни одного паучка оказалось достаточным для его последующего высвобождения из Ада. С другой стороны, как повел себя Кандата?

Наверное, каждый сам может сделать определенные выводы после столь мощнейшего и столь же кратчайшего рассказа, которые, вполне очевидно, могут в корне разниться. Но факт остается фактом: если следовать потрясающему определению Омара Хайяма, как раз две наши «внутренние половинки» (праведные и греховные поступки) — суть формирующиеся в нас «земные» Рай и Ад. Они и есть составляющая нашей жизни — как нынешней, так и Следующей, что отражал и глубокомысленный Хайям:

Рай — блаженный покой после страстных усилий. 
Адский пламень — лишь отблеск угасших страстей.

Потому остается лишь надеяться, что «чистое дыхание» наших сердец перевесит нередко скапливающийся на его стеночках негатив от собственных недоброкачественных поступков, чтобы в будущем оказаться не в бездне (мраке), а в радости Света!

Как бы это кому и не показалось неожиданным или странным, но Омар Хайям также с немалым трепетом размышлял о том, что ждет человека (или конкретно его?) за «поворотом», какими могут оказаться конец земной и начало Новой жизней:

Каждый молится Богу на собственный лад.
Всем нам хочется в Рай и не хочется в Ад. 
Я не знаю, куда, умерев, попаду: 
Райский сад меня ждет или пекло в Аду.

Я раскаянья полон на старости лет. 
Нет прощения мне, оправдания нет. 
Я, безумец, не слушался Божьих велений — 
Делал все, чтобы только нарушить запрет!

Раб страстей, я в унынье глубоком — увы! 
Жизнь прожив, сожалею о многом — увы! 
Даже если простит меня Бог милосердный, 
Стыдно будет стоять перед Богом — увы!

Пусть я плохо при жизни служил небесам, 
Пусть грехов моих груз не под силу весам – 
Полагаюсь на милость Единого, ибо 
Отродясь никогда не двуличничал сам!

О происхождении последнего четверостишия Б. Розенфельд и А. Юшкевич пишут, со ссылкой на писателя XV в. Яр-Ахмеда Табризи, что при посещении Хайямом могилы аль-Бухари, его осенило вдохновение, и он двенадцать дней и ночей блуждал по пустыне, не произнося ничего, кроме этих четырех строчек. Правда, заключительная строка этого рубаи исследователями предоставляется в другом переводе: «Двойным единое не называл» [8]. Смысловая нагрузка чего может восприниматься как неприравнивание Хайямом ко Всевышнему «сотоварищей», что является наибольшим грехом в Исламе. Говоря иными словами, в произнесении данной фразы может видеться мольба Омара Хайяма к Создателю простить его грехи, ибо он не нарушил основной заповеди Ислама.  

Согласно же известному хадису, когда верующие обратятся с просьбой ко Всевышнему спасти «их братьев, которые будут введены в Огонь», Аллах призовет вывести «тех, у кого в сердце была вера весом хотя бы с пылинку» [31].

 

Так как воспринять?

Возможно, читатель будет ждать определенных авторских выводов об Омаре Хайяме. Но, подходя к предлагаемому на суд интересующихся исследованию, автор совершенно не ставил перед собой цель вынести некий вердикт (оценку) этому уникальному человеку. Да и кто вообще может уверенно высказаться на сей счет, спустя тысячелетие после его пребывания на земле, если мы даже в себе не можем разобраться до конца?  

По мнению автора, Омар Хайям — неоднозначная Личность. Сложная. Но не являются ли таковыми все выдающиеся люди? Можно лишь восторгаться объемом знаний, носителем которых был этот ученый; проникаться к нему уважением за значимый вклад в мировую науку, а также с пиететом относиться к его попыткам выискать ответы на мучительнейшие для всего человечества вопросы. Вопросы, ответы на которые известны лишь Аллаху, приоткрывающему их для нас порционно, в сроки, известные только и только Ему!

Наверняка, для одних Хайям навсегда останется «безбожником», для других — чуть ли не оппозиционером властям, для третьих — исключительно великим ученым и т. д. Но разве можно одной-двумя формулировками охватить жизнедеятельность глыбы, прекрасно ориентирующегося как в точных науках, так и в гуманитарной сфере; имеющего значительные знания в теологической сфере?  

В относительно недавнем времени, в XIX веке, однозначным безбожником считался блестящий просветитель азербайджанского народа Мирза Фатали Ахундов, вплоть до отказа предоставить место для погребения его тела на мусульманском кладбище. Но насколько справедливо безапелляционно приравнивать эту уникальную личность к хулителям Ислама? [32].

А насколько истинно оценивать в аналогичном векторе жизнедеятельность столь глубочайшего мыслителя, как Омар Хайям?

Потому автор и предпринял попытку, по возможности, подойти к его фигуре через призму изысканий и размышлений ученого. А уже исходя из широчайшего спектра рассуждений Хайяма, постараться вникнуть в смысловое звучание его бессмертных рубаи. Автор посчитал, что благодаря такому подходу могут приоткрыться отдельные мотивы «происхождения» из-под пера маститого мыслителя тех или иных умозаключений.

Звучит субъективно? Естественно? А как может быть иначе в преломлении к неординарным личностям, каковым предстает и Омар Хайям? Вполне очевидно, что у каждого может быть собственное отношение к этому человеку, тем более что многие оценивают его исключительно через формат всего лишь нескольких десятков четверостиший. Но продуктивен ли этот путь?

Наверное, все же, исключительно глубокое погружение в «научно-художественное» творчество О.Хайяма может приблизить (да и то на несколько шагов) к более вдумчивому взгляду на эту фигуру.

Возможно, как раз скурпулезное изучение биографии ученого и ознакомление с его трудами подвели того же В.Жуковского к тому, что он увидел в Хайяме «глубокого мудреца, последовательного в своих убеждениях», явившегося «проповедником нравственной чистоты, созерцательной жизни и теплой любви к Богу»; стремившегося «к царству вечного светлого и прекрасного». В глазах этого исследователя Омар Хайям воспринимается «желчным неуживчивым врагом всякого лицемерия»; человеком, исцеляющим других «от ран земной пошлости, грязи и греховной суеты» [3].

Как бы то ни было, завершить зарисовку об Омаре Хайяме хотелось бы отрывком из посвященного ему стихотворения автора свыше тридцати книг для детей и взрослых Ефима Ефимовского (без каких-либо дополнительных комментариев):

О параллельных он закончил труд. 
Пройдут года. 
Столетия пройдут. 
И скажут люди: 
— Первым был Хайям, 
кто истину приблизил смело к нам. 
Ведь теоремы доказал поэт, 
что станут через много-много лет 
основой геометрии иной. 
Мир новый — не Евклидов, не земной — 
понятней и доступней станет нам. 
Так звёзды к людям приближал Хайям. 
Две параллельных — 
рифма и число. 
И, может быть, Хайяму повезло, 
что он легко владел — и тем, и этим... 
У лодки жизни — не одно весло [33].

1. Как сказал Омар Хаййам? (об истории русских переводов). Лекция Натальи Чалисовой

2. Александр Мень. К переводу Экклезиаста Г. Плисецкого

3. Жуковский В. Омар Хайям и «странствующие» четверостишия //Сборник статей учеников профессора барона Виктора Романовича Розена ко дню двадцатипятилетия его первой лекции, 13 ноября 1872-1897, Санкт-Петербург, 1897,  с. 325-364

4. Абд ар-Рашид аль-Бакуви. Сокращение книги о «Памятниках» и чудеса царя могучего

5. З. Н. Ворожейкина. Омар Хайям и хайямовские четверостишия

6. Омар Хайям. О доказательствах задач алгебры и алмукабалы

(Здесь и далее цитаты из трудов Омара Хайяма приводятся по: Памятники литературы народов Востока II. Тексты. Малая серия. Москва, 1961 (скачать))

7. Омар Хайям. Комментарии к трудностям во введениях книги Евклида

8. Б. А. Розенфельд, А. П. Юшкевич. Омар Хайям

9. Омар Хайям — математик

10. Щетников А. И. К реконструкции итерационного метода решения кубических уравнений у ал-Бируни и Леонардо Пизанского // Труды третьих Колмогоровских чтений. Ярославль, 2005

11. См. Весы мудрости или об абсолютных водяных весах имама Омара Ал-Хайями. Способ их применения и его доказательство, когда обе чаши или одна из них находится в воде.

12. Об ал-Хазини см. подр.: Теймур Атаев. «Весы мудрости» ал-Хазини, вдохновленного кораническими аятами о справедливости

13. Абу-л-Фатх Абд ар-Рахман ал-Хазини ал-Мансур ал-Хазини. Книга весов мудрости //Научное наследство. Из истории физико-математических наук на средневековом Востоке. Трактаты ал-Хазини, ал-Бируни, Ибн ал-Хусайна, аш-Ширази (скачать)

14.Омар Хайям. Трактат о бытии и долженствовании

15.Омар Хайям. Ответ на три вопроса: необходимость противоречия в мире, детерминизма и долговечности

16.Омар Хайям. Трактат о существовании шейха Имама

17.Омар Хайям. Трактат о всеобщности существования

18.См.: О заложенных в Коране правах человека и плюрализме

19. О противоречиях такого рода см. подр.: Теймур Атаев. Единство и борьба противоположностей – как проявление нашей внутренней борьбы со страстями

20. Хайямиада. Рубаи (перевод: Герман Плисецкий)

21. Омар Хайям. Рубаи. Полное собрание (перевод: Игорь Голубев)

22. Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)

23. Исторический словарь галлицизмов русского языка

24. Омар Хайям. Науруз-наме

25. Мухаммад Насыруддин аль-Албани. Смута обвинения в неверии (Фитна ат-Такфир)

26. JacobOlidort. The Politics of “Quietist” Salafism

27. Камю Альбер. Записные книжки

28. Ад и Рай устроены одинаково. Притча

29. Юрий Бондарев. Степь

30. Акутагава Рюноскэ. Паутинка

31. «Сахих» Аль-Бухари, 7439

32. См. подр.: Теймур Атаев. Мирза Фатали Ахундов — воинствующий атеист или радетель национальных интересов?

33. Ефим Ефимовский. След колесницы