Об исламе, антитерроризме и фашизме

 

Шарлотта Видеман (Charlotte Wiedemann)

Одной из причин столь незначительной волны возмущения репрессиями, которыми занимаются светские правительства в арабском мире, является недостаток симпатии к тем, против кого они направлены.

Каждый, кто проповедует теорию о том, что ислам в квази-религиозном смысле генетически близок к фашизму, может не сомневаться, что привлечет внимание. Однако чем горячее этот предмет обсуждается СМИ, тем чаще – в связи с недавними президентскими выборами в Алжире и грядущими президентскими выборами в Египте – возникает вопрос обратного свойства, а именно: где пролегает черта, за которой антиисламизм, который также скрывается под именем «антитерроризм», становится фашизмом?

Такой «обмен ролями» не является провокацией ради провокации. То, что происходит в Египте, где «Братья-мусульмане» были запрещены как тоталитарная организация и враг общества номер один, срочно требует анализа и использования соответствующей терминологии.

Так какими же словами следует описать новый антитеррористический закон Египта? Он основан на определении, беспрецедентном по своей широте: к теракту может сводиться любое нарушение «общественного порядка» - даже порча памятника. Это деспотичный закон репрессивного военного государства, где 16 тысяч человек уже брошены в застенки, где журналистов показывают в судах за решеткой на месте обвиняемых, где в течение двухчасового суда-фарса были вынесены сотни смертных приговоров, где «Братьев-мусульман» лишили права быть избранными в органы власти.

Игнорирование событий в Алжире

Египетские генералы игнорируют все уроки «алжирской травмы», когда 22 года назад часть армии Алжира заставила прекратить выборы, чтобы предотвратить победу происламских сил. Сегодня ослабевший президент Абдель Азиз Бутефлика, бывший военный, которому теперь отведена роль без слов, похож на персонажа затянувшейся трагедии. Но египетские военные еще менее осторожны в выборе средств совмещения политической и экономической власти, поскольку держат в своих руках 40% национальной экономики – сегмент с неизвестным бюджетом,  освобожденный от аудита и налогообложения.

Существуют разные мифы о том, почему Египет переродился в авторитарное военное государство. Недавно американские эксперты по Ближнему Востоку Шади Хамди (Shadi Hamdi) и Мередит Уилер (Meredith Wheeler) изучили период правления Мухаммада Мурси с использованием параметров, обычно применяющихся в политологии для оценки развития переходных обществ после свержения авторитарного режима. И они пришли к выводу, что, в соответствии с международными стандартами, Мурси балансировал где-то посередине между демократией и авторитаризмом, при нем Египет никогда не достигал этих крайних точек. Переворот, говорят исследователи, оправдывали «путем фундаментального извращения и фальсификаций ранее происходившего».

До арабских восстаний тривиализация террора светских режимов всегда была стандартной практикой Запада. После свержения Мубарака и Бен-Али, казалось, все изменилось. Однако, как видим, изменения длились недолго.

Асад как меньшее зло

В случае Сирии палач Асад уже воспринимается как меньшее зло. Мы продолжаем противиться всем намекам на существование теневых тактических альянсов между аппаратом светского государства и религиозно окрашенным терроризмом даже несмотря на то, что возникновение «аль-Каеды в странах исламского Магриба» с персоналом из алжирской тайной службы уже стало одним из таких примеров.

В недавнем интервью радиостанции «Голос Америки», которую нельзя обвинить в том, что она подыгрывает происламским силам, некий нигерийский солдат рассказал о военачальниках, действующих на стороне террористической секты «Боко харам»: во время одной военной операции он заметил среди боевиков своих бывших армейских преподавателей.

Следует отметить, что подобная информация не делает преступления «Боко харам» и других менее зловещими. Однако она ставит вопрос о том, насколько точную картину нам преподносят. А может быть, недостающие фрагменты головоломки объясняют, почему до сих пор кампания против «Боко харам» не увенчалась успехом?

Феномен общественного возмущения устроен так, что он подходит с разными мерилами к светским преступникам и тем, кого относят к мусульманам. Когда Эрдоган запретил Твиттер, возмущение было громче, чем когда Асад пытал детей. Аргументировалось это тем, что Турция не только ближе к нам, но и хочет вступить в Евросоюз – однако вряд ли это можно назвать убедительным объяснением столь разной реакции.

То же и в случае Ирана, который не так к нам близок: жертвы всегда пользуются большим сочувствием, потому что они являются «жертвами исламского режима», даже если казненный распространял наркотики.

Отсутствие симпатии к «Братьям-мусульманам»

Отсутствие симпатии к жертвам – одна из причин того, почему светские репрессии хронически не получают должной оценки. Одних только слов «Братья-мусульмане» достаточно, чтобы пресечь любое сочувствие. Более того, несложно рассчитать, что такие режимы будут партнерами Западу – какими они были до «арабской весны».

Однако есть один новый аспект: идея того, что «исламизм» – «враг номер один» ‒ понемногу проникает в стан левых сил как западных, так и арабских. Она обеспечивает непобедимую солидарность с сирийской революцией, подпитывает ошибочное прочтение событий в Египте и вызывает поляризацию в Тунисе. Возможно, это одна из разновидностей ложного интернационализма.

Но даже в Египте и Тунисе, переживших революции, факторов разобщения больше, чем объединения. Это относится и к уровню религиозности общества, и к характеру сторонников происламских сил. Помня о бедствии, постигшем «Братьев-мусульман», тунисская «Эннахда» отказалась от власти.

Три ведущих происламских партии и члены светской оппозиции бойкотировали выборы в Алжире. 

Во всем мире от Индонезии до Крыма политический ислам идет разными путями. Поэтому все модные теории о подъеме или спаде оказываются в какой-то момент беспочвенными.

 

Источник: Qantara.de