Кто сказал, что христиане и мусульмане не могут жить вместе?

Иветт Хури

В ливанской деревушке, где прошло мое детство, бок о бок жили люди разных вероисповеданий и помогали друг другу даже во времена конфликта.

Я молюсь Аллаху, но я не мусульманка. Я праздную Ид, но не мусульманский праздник. Я училась в медресе, но это не была мусульманская школа. Как такое возможно? — спросите вы.

Аллах, ид, медресе – арабские слова, которые переводятся как «Бог», «праздник», «школа». Поэтому, как и для всех арабоязычных христиан, эти слова были частью моей жизни и с тех далеких лет навсегда остались в моей памяти. 

Впрочем, в последнее время слова «Аллах», «ид», «медресе» стали ассоциироваться в СМИ только с исламом и мусульманами, а временами даже используются в пропагандистских целях.

Постепенно я начинаю уходить от арабского, хотя он неразрывно связан с периодом моего культурного взросления. Язык меняется, это обычное явление, и со временем его слова приобретают другое значение. Я не единственный человек, утративший связь с языком и культурными ассоциациями своего детства.

Гораздо важнее в развитии вышеупомянутых терминов, что их эволюция, по-видимому, пришлась на период упадка таких ценностей, как взаимодействие между представителями разных культур, религиозная толерантность, гармоничное сосуществование людей разных религий.

Я выросла в деревне Ярун в Ливане. Тогда, да и сейчас, в ней жили и христиане, и мусульмане. В Яруне были церковь и мечеть. 

Когда мусульманки деревни отправлялись в хадж, они возвращались в платках. Поэтому маленькой я знала, что хаджи – это мусульманка, которая покрыла голову, потому что совершила паломничество в Мекку. В нашей деревне хаджи пользовались уважением за свою веру, и они никогда не проявляли никакой враждебности к немусульманкам за то, что те не носят платки. Более того, хотя «хадж» и «хаджи» — арабские слова, обозначающие мусульманских паломников мужского и женского пола, их часто употребляли христиане: например, самые набожные христианские пары в Ярун с нежностью называли «хадж и хаджи».

Ярун – маленькая деревня, ничем не отличающаяся от других. Она находится недалеко от ливанско-израильской границы. Хотя деревня была основана еще финикийцами, ее история, должно быть, утрачена в глубинах веков. На моей памяти, деревня Ярун единственный раз упоминалась в западной прессе, когда первой подверглась бомбардировке израильтян в июле 2006 года. Но, мне кажется, она достойна славы вовсе не поэтому: в конце концов, обстрелы не сделали ее уникальной, потому что потом они происходили регулярно (и после моего отъезда в Лондон).

Деревня всегда гордилась тем, что в ней бок о бок живут христиане и мусульмане – даже после пятнадцати лет кровопролитной гражданской войны (1975-1990 гг.).

Примечательно, что жители Яруна стойко перенесли все тяготы войны, не пролив ни капли мусульманской или христианской крови; единственными жертвами войны здесь стали либо те, кто погиб за пределами деревни, либо те, кого убили израильтяне. Что это значит? Это значит, что в основе гармоничного сосуществования лежит все-таки религиозно-культурная традиция, а не политические убеждения.

 

Под ударом

В связи с событием, благодаря которому Ярун попала на «мировую карту масс-медиа» в 2006 году, жители деревни (и христиане, и мусульмане) бежали от израильских обстрелов в соседнее селение Рмаиш.

В отличие от Ярун, Рмаиш – небольшой городок, но нам удобнее называть его деревней. Израиль обстреливал Ярун, потому что некоторые его жители-мусульмане были якобы связаны с Хезболлой. Вооруженная группировка, базировавшаяся на юге Ливана, похитила двух израильских солдат, в ответ израильтяне воздали сторицей, устроив жестокую месть всей стране. Мусульмане из Яруна вместе с христианами бежали в Рмаиш, надеясь спастись, смешавшись с христианским населением городка.

Но израильские бомбардировки продолжались, и в Рмаиш стали прибывать беженцы из окрестных деревень. Мои родители нанимали на работу мусульман, которые работали на полях вместе с христианами.

Когда я росла, мне никогда не казалось, что я должна относиться к мусульманам как-то иначе, выделять их среди других. Наши друзья-мусульмане приходили к нам по праздникам. В Яруне каждая христианская семья отвечала за празднование того или иного праздника по католическому календарю, например, Ид аль-Милад – Рождество, Ид аль-Гьяма – Пасху. 

Моя семья была ответственной за Ид аль-Гитас – Крещение. После праздничной мессы христиане шли в наш дом, где мои родители устраивали всеобщее угощение и для христиан, и мусульман. Я думаю, их тоже приглашали на мусульманские праздники, хотя я никогда не ходила с ними: я была слишком мала и слишком непоседлива для взрослой компании.

Зато я очень хорошо помню нашу повседневную жизнь. Например, мусульмане покупали свежие продукты в магазине христиан, который работал по пятницам, кроме Страстной пятницы, а в воскресенье христиане приходили за покупками в мусульманский квартал.

У нас в деревне был огромный котел – наверное, два с половиной метра в диаметре и метр в глубину – и им по очереди пользовались обе общины. В этом медном котле варили пшеничную крупу – главный продукт ливанцев. Эту огромную посудину передавали из дома в дом в христианском и мусульманском кварталах, и каждая семья варила себе пшеницу и заготавливала ее на долгую зиму.

Мы жили не только работой, молитвой и выполнением обязанностей. Был и социальный элемент, например, традиционная заготовка пшеничной крупы. Учитывая, что она приходилась на конец сбора урожая, а варка зерен в гигантском котле длилась всю ночь, пока варево в котле кипело, мы танцевали, пели, рассказывали истории – и все это под звездным небом. Утром мы раскладывали отваренное зерно на плоских крышах домов, чтобы оно подсохло, а заодно завтракали свежеприготовленной пшеничной кашей. Когда зерно высыхало на солнце, его мололи, и полученной крупы хватало до следующего урожая.

Другим «общественным мероприятием» было исполнение национальных танцев. Парни и девушки становились в ряд, клали руки друг другу на плечи и начинали зажигательный народный танец дабка. Взрослые проводили немногие часы свободного времени за игрой в шахматы, прогулками, охотой. 

Мое поколение еще помнит эту слаженную жизнь общины, но, к сожалению, унаследовав ее, оно не смогло передать ее потомкам: теперь такой образ жизни – большая, можно сказать, уже утраченная, редкость. 

 

Растущая изоляция

Многонациональные общины находятся на грани исчезновения не только в Ливане, но и во всем мире. В нашу эпоху глобализации, которая, казалось бы, предполагает взаимосвязанность, мы удаляемся друг от друга все дальше: вместо социальной интеграции, национальной и религиозной толерантности мы пропагандируем изоляцию и обособленность. 

Жаль, что мое поколение не сохранило традиции гармоничного сосуществования людей разных вероисповеданий.

В Ярун я вернулась в 2008 году и не узнала свою деревню. Выехав из Бинт-Джбейля на юг, по дороге я поражалась тому, сколько вилл выросло здесь за последние годы. Простых одно- и двухэтажных домов просто не было видно за четырех- и пятиэтажными особняками. Я столкнулась с откровенной демонстрацией исключительного достатка, который пришел в Ярун с тех пор, как ее бомбили в 2006 году. Владельцы вилл пытались перещеголять друг друга в экстравагантном убранстве фасадов, хотя я не заметила никаких признаков внутренних украшений: ни занавесок, ни жалюзи. Наоборот, мне сказали, что почти во всех этих домах живут только на первом этаже, некоторые вообще живут только в холлах, а спят на матрасах под лестницей – как будто не могут расстаться с воспоминаниями о прежнем скромном существовании. Ночью особняки зажглись огнями и засияли, как новогодние елки: хозяева пользуются генераторами, чтобы их дома освещались, несмотря на перебои с электричеством, нередкие в южном Ливане.

Эта неприличная до вульгарности демонстрация благосостояния выглядела предельно неуместно на окружающем фоне. Некоторые дома еще носили на себе следы обстрелов двухгодичной давности, и большинство обзавелись массивными заборами, став похожими на крепости, из которых можно отразить вторжение незваного завоевателя или нападение врага.

Кто же этот враг, от кого они так защищаются? Конечно, не Израиль – Израиль обстреливает с воздуха. Может быть, христиане чувствуют угрозу со стороны своих соседей-мусульман? Или держат на расстоянии других христиан? Исчез дух единства. Теперь жизнь в Яруне можно назвать раздельным сосуществованием, а не сердечной дружбой. Жителям деревни удалось отстроить свои дома, но они не смогли восстановить особый дух, некогда присущий этой общине.

Израильские стратегические бомбардировки Ливана в июле 2006 года воздвигли стену между местными христианами и мусульманами. Израильская армия обстреливала мусульманские районы 35 дней, утверждая, что там скрываются боевики, которые пускали ракеты по их стране. Мусульманские районы сильно пострадали. Впрочем, христианский квартал в Яруне также бомбили из-за того, что оттуда, по утверждению Израиля, боевики Хезболлы пускали ракеты, так что Израиль ответил огнем на огонь.

Большинство зданий христианского квартала, в том числе церковь, были серьезно повреждены израильскими ракетами.

И все же мы не можем полностью обвинять Израиль в расколе между двумя общинами. Некоторые районы страны так и не оправились после 15-летней гражданской войны. В Бейруте это видно, как нигде: зеленой линии давно нет, но невидимый барьер между христианами на востоке и мусульманами на западе по-прежнему существует и крепок, как никогда.

 

Жить с достоинством

На проповедь межрелигиозной терпимости (если уж не мирного сосуществования!) и межнациональной гармонии тратятся огромные деньги. Многие международные агентства помощи прикладывают максимум усилий на реализацию образовательных проектов в развивающихся странах, которые должны, наконец, научиться ценить собственную культуру. Мне кажется, что эти организации пытаются вернуть что-то вроде той жизни, которую я помню по детству, и которая теперь быстро исчезает.

Хотя я твердо верю в образование как одну из форм развития – и учусь всю мою жизнь, – сомневаюсь, что образование поможет вернуть в Ярун гармонию. Оглядываясь назад, на поколение моих родителей, могу сказать, что они не имели университетских дипломов и не учились общественным наукам, чтобы жить в мире с соседями. Предыдущие поколения не имели такого высокого уровня образования, как мы. Они просто жили рядом друг с другом, с терпимостью относясь к отличиям других. Мне кажется, самым важным для них было жить с достоинством. 

С помощью положительных намерений, открытого диалога и упорного труда христианам и мусульманам из Яруна удалось научиться дышать одним воздухом и говорить одним языком, не нарушая ничьего пространства и не оскорбляя ничью веру. Им удалось веками жить такой жизнью, может быть, больше тысячи лет. Хотя, как и их предки, христиане и мусульмане из Яруна все еще существуют в одной деревне, демографическое соотношение претерпело серьезные изменения: мусульманская община намного опережает христианскую и по численности, и по достатку.

Не буду настаивать, что прошлое Яруна обязательно должно быть взято за образец религиозной терпимости. Не желая преуменьшать огромные достижения международных организаций и их усилия по повышению уровня образования в развивающихся странах, я хочу подчеркнуть, что последние все-таки больше нуждаются в стимуле, а не помощи. Народу развивающихся стран не нужны академические знания, ему важнее мотивация, чтобы он сам занялся своим развитием.

Поэтому вместо того, чтобы просто раздавать помощь, благотворительным организациям следует требовать взамен, чтобы местные жители создавали собственные программы развития, составляли их бюджет и получали соответствующие средства с учетом сильных сторон проектов. Это подтолкнет к диалогу между членами общины и сделает местных жителей хозяевами своих проектов. 

Если мы будем просто давать, мы рискуем создать культуру, которая привыкнет рассчитывать на постоянные подачки, что приведет к раздражению и недовольству в обществе.

Иветт Хури (Yvette Khoury) — уроженка Ливана, сбежавшая из охваченной насилием родной страны в подростковом возрасте. Она нашла убежище в Австралии, потом жила в США, а в конце 1980 года поселилась в Великобритании. 

Источник: Guardian