Война vs диалог. Как суннитско-шиитский конфликт меняет лицо мусульманского мира

 

 Михаил Якубович

Сегодня объяснить разницу между суннитским и шиитским исламом — это, можно сказать, самый популярный тренд среди тех, кто претендует на осведомленность в ближневосточных вопросах.

В 1683 году известный украинский полемист Иоанникий Галятовский издал в Чернигове антимусульманский трактат «Аль-Коран Магометов», где рассказывал, как турки воюют с персами, потому что первые почитают Мухаммада, а вторые — Али. Конечно, эта мысль несколько искажена, но она отражает тот факт, что европейцы довольно давно заметили в ближневосточных противостояниях собственно внутриисламский фактор.

 

Как различить

Любой учебник по исламу обязательно расскажет, что в учении есть три направления: сунниты, шииты, хариджиты. С последними, правда, трудности: сами хариджиты, которые сейчас представлены лишь оманскими и североафриканскими ибадитами, тоже причисляют себя к суннитам. А термин «хариджизм» в популярном использовании служит для обозначения деструктивных явлений, в частности, насилия в отношении других мусульман.

Провести универсальную границу между суннитами и шиитами довольно сложно, но есть определенная логика, на которой основываются эти два толкования ислама.

Для суннитов откровение завершилось в Коране и личности Мухаммада (мир ему и благословение) (исторически отраженной в Сунне, преданиях о том, что делали он и его сподвижники). У шиитов откровение продолжается и после ухода Пророка; так, его уровня уже не достигнет никто, но имамами станут его двоюродный брат Али, внуки Хасан и Хусейн и так далее по родословной до седьмого или двенадцатого колена, в зависимости от того, о каком течении в самом шиизме идет речь.

Итак, религиозным авторитетом для шиитов является не только Коран и то, к чему призывал сам Пророк, но и тот большой «текст», который формировался несколько веков и которого сунниты, в свою очередь, не признают. Для суннита истина уже открыта в Коране и Сунне; у шиитов ее искали и ищут до сих пор, ожидая возвращения «скрытого имама», который спасет мир от несправедливости.

Между шиитами и суннитами немало также обрядовых различий, начиная от совершения молитвы и заканчивая праздниками и паломничеством к «святым местам». Правда, во многих из этих вопросов есть расхождения и между самими суннитами: скажем, представители маликитского мазхаба (правовой школы) в молитве держат руки так же, как шииты, а вопрос о том, допускается ли посещать места захоронения «приближенных к Богу» праведников, уже несколько веков делит суннитов на традиционных и салафитов.

В шиизме история еще сложнее: здесь есть и имамиты-«двунадесятники» (по количеству имамов), и исмаилиты, и друзы, и алавиты, и еще несколько мелких групп.

Можно ли сегодня говорить о глобальной войне шиизма и суннизма? С одной стороны, ее контуры очерчены событиями последних 10‒15 лет. Фактически во всех государствах, где присутствует значительная доля шиитов, идут военные конфликты. Йемен, где шииты-зейдиты (известные как хуситы) ведут борьбу против суннитского правительства; Сирия, где алавиты — сторонники Башара Асада при поддержке шиитской же «Хезболлы» и иранских сил противостоят суннитской оппозиции и ИГИЛ; Ирак, где с 2003 года продолжается суннитско-шиитский конфликт. Сохраняется напряженность в Пакистане, Саудовской Аравии, Бахрейне; в целом, антишиитская риторика стала массовым трендом многих ближневосточных СМИ — и это в дополнение к крайне проблемным отношениям Ирана и арабских стран Персидского залива.

За пределами Ближнего Востока, впрочем, ситуация несколько более спокойна: здесь приходит в голову и постсоветское пространство, в том числе Азербайджан, где отношения между шиитами и суннитами складываются намного лучше.

Другой вопрос — действительно ли именно религия является движущей силой этих конфликтов, или противостоит суннитский мир шиитскому. Как в Ираке, так и в Сирии и Йемене на религиозную жизнь накладывается немало политических и экономических факторов. Еще в 2011 году, в начале сирийского конфликта, я встретил в Варшаве одного сирийца из Эль-Камышлы, который направлялся в Швецию. Когда я спросил, действительно ли возможен прямой конфликт между шиитами-алавитами и суннитами, Амир (так его звали) ответил: «Да эти вопросы, шииты или сунниты, здесь ни при чем... Это все политика, просто политика». Более ангажированные в конфликт мусульмане, впрочем, более однозначны в суждениях: сунниты приписывают шиитам пророссийскую и проиранскую ориентацию, а шииты видят в действиях суннитских сил «сговор с Америкой».

Исламские организации многих стран распространяют полемическую литературу, а в мусульманском мире (по обе стороны «баррикад») довольно популярны доработки «специалистов по Иному» — суннитских критиков шиизма или шиитских критиков суннизма. В последнее время по объему изданных работ эта полемика даже не уступает традиционным дискуссиям с христианством.

 

Аятолла или эмир

Шииты и сунниты действительно воспринимают идею власти несколько по-разному. Для шиизма исторически характерен идеал правителя, который будет не светским, а прежде всего духовным авторитетом, то есть иметь полноценное право толковать ислам. Исторически этими личностями, как считают шииты, были потомки Пророка (мир ему и благословение) — имамы, а в наше время, например, популярна концепция «власти законодателя» (вилаят е-факих).

В суннизме, напротив, халиф довольно рано стал просто «эмиром верных», двигателем военно-политического аппарата, а вот религиозный авторитет имеют ученые-улемы, за которыми признана определенная преемственность в передаче знания от Пророка (мир ему и благословение) и его сподвижников.

Для шиизма, как следствие, более характерен культ личности. Если для суннитов завершенным полноценным идеалом для подражания является только Пророк Мухаммад (мир ему и благословение), то у шиитов есть «семья Пророка», его потомки-имамы, которые обладают «врожденным знанием» и «непогрешимостью». В современной политической культуре встречается еще и почитание единоличных авторитетов (например, «знаков Божиих» — аятолл), что стало особенно заметным в период после так называемой исламской революции в Иране.

Для многих направлений политизированного шиизма лояльность к какому-либо лидеру становилась чуть ли не признаком принадлежности к вере вообще. Так, вспоминаются видео и свидетельства очевидцев из Сирии, где провластные силы заставляли противников режима становиться на колени, целовать портрет Башара Асада и говорить: «Ля илляха илля Асад» («Нет бога, кроме Асада»). В Иране, например, на каждом шагу можно увидеть портреты аятолл Хомейни и Хаменеи; собственно, едва ли не первое, что замечаешь в Тегеране, выйдя из аэропорта (имени «имама Хомейни», конечно), это огромный мавзолей самого Хомейни.

В дополнение к этому для шиизма характерен еще и культ мученичества; это едва ли не единственная мусульманская группа, которая чтит память о Хусейне, внуке Пророка, причинением себе телесного вреда — так называемый тадриб (самобичевание), когда верующий-шиит наносит себе кровавые удары цепью. Идея мученичества имела и свое идеологическое измерение: Али Шариати (1933‒1977), один из руководителей «исламской революции» в Иране, писал, что, погибая во имя веры, мученик утверждает свое имя, придает ему истинный смысл.

В политическом шиизме, прежде всего, тех идеях, которые официально пропагандируются в Иране, сформировался определенный культ насилия на экспорт — исламизации всего мира по собственному образцу. Несмотря на все реформы и сближение с Западом, Иран остается главным центром антиамериканизма и антизападничества на Ближнем Востоке, не говоря уже о постоянной антиизраильской риторике. Помню, как в Центре международных конференций в Тегеране, где я участвовал в Конференции по разнообразию культур и прав человека, под портретом Хомейни был помещен большой шкаф с книгами «мировой философской сокровищницы»: переводы Гегеля, Шопенгауэра, Ницше, но выше всех стояла «Mein Kampf» Адольфа Гитлера.

На самом деле, Иран пережил заметные интеллектуальные потери в постреволюционный период: многие представители интеллигенции, в том числе, и религиозной элиты, покинули страну, потому что не считали «исламскую революцию» действительно исламской.

 

Геополитические ориентиры И союзники

Итак, наблюдаем политизацию как шиизма, так и суннизма. И трудно сказать, что является сегодня большим злом для Ближнего Востока: шиитский режим Асада вместе с «Хезболлой» и иранскими наемниками или суннитское ИГИЛ, к которому присоединились комбатанты из десятков стран мира.

Понятно, что как первые не представляют всех шиитов, так и другие не отражают мнения суннитов (более того, многие суннитские религиозные деятели провозгласили «игиловцев» «хариджитами»). Интересно, впрочем, как в этом случае шиитский и суннитский миры находят поддержку сторонних сил: если сунниты, в основном, ориентируются на Запад (прежде всего, США), то для шиитов в последние годы союзником стала Россия.

Развивая логику Хантингтона, можно говорить о «шиитско-православном» и «суннитско-протестантском» противостоянии в регионе. Идеолог евразийства Александр Дугин недавно заявлял, что «российско-шиитский альянс — это не просто геополитика, это глубинное родство религиозного типа».

Каким бы маргинальным ни казался Дугин, за последние годы Россию (и местных мусульман-суннитов) много раз посещали шиитские религиозные лидеры. На различных конференциях и других мероприятиях звучала риторика «традиционных ценностей», заветной «духовности», которой якобы так отличаются Россия и Иран, и которую так давно утратил «материалистический» Запад.

«Права человека — это не право на разврат, наоборот... это право глаз видеть прекрасное, право ушей слышать хорошее, право языка говорить достойное», — рассказывала в одной из своих программ официальная радиостанция Ирана.

Не так давно и предстоятель РПЦ Кирилл прямо заявлял, что права человека — это «идолопоклонство» и «глобальная ложь». Как видим, риторика и некоторых шиитов, и некоторых православных созвучна и означает своеобразное продолжение политического альянса.

Сунниты, в свою очередь, также балансируют между антизападничеством и поиском поддержки ЕС и Штатов; если бы не американское присутствие в странах Персидского залива (который арабы называют Арабским), местным монархиям было бы сложно удержать ситуацию, ведь шиитские силы действуют и в Бахрейне, и в Саудовской Аравии. То же касается и Сирии, где Запад поддерживает нерадикальную оппозицию; собственно, эти «умеренные суннитские силы», которые представляют «исламизм», демонстрируют определенную готовность к политическому диалогу, рассматривают возможность демократизации (проведения выборов) и пр.

После того как некогда мощный арабский национализм, социализм и другие силы уступили в суннитском мире исламистам, Запад оказался перед выбором, с кем работать далее: будут это либералы, которых «арабская улица» практически не слышит, или все-таки умеренные силы — единственные, кто может выбить почву из-под популистского радикализма.

В разных странах, впрочем, ситуация не одинакова. Чем дальше от «парада независимости» середины ХХ века, когда территориально сформировалось большинство государств мусульманского мира (до того колонизированных Западом), тем сильнее видоизменяются границы. Мы находимся где-то на пути к новым переговорам и соглашениям, после которых, вполне вероятно, получат другие границы такие государства, как Йемен, Сирия, Ирак. А точнее, то разделение, которое уже есть сейчас и которое становится все более ощутимым, формализуется на бумаге. И обусловлено оно будет именно этноконфессиональным фактором, противостоянием арабов и курдов, шиитов и суннитов.

На этом фоне многие в исламском мире будут ностальгировать по былым империями, например, Османской, тем более что руководство Турции, уже ангажированное в военное противостояние в Сирии и Ираке, все чаще заявляет о необходимости пересмотра «навязанных» ей границ. Еще лет 10 назад вполне светское государство сегодня на всю мощность задействовало религиозный фактор, особенно на фоне противостояния Эрдогана и Гюлена, когда Анкара призывает соседние мусульманские государства признать сторонников последнего «террористами».

«Дефрагментация» Ближнего Востока, как видим, стала кровавой ареной и для внутренней, и для геополитической борьбы. В этих реалиях голосов, которые призывали бы к объединению, сравнительно немного; например, в середине 1950‑х были попытки выстроить своеобразный «исламский экуменизм» (такарруб — «приближение»), подписывали соответствующие декларации, прежде всего, с участием ведущих центров суннизма и шиизма-имамизма.

Сегодня ситуация изменилась: для многих суннитских правительств шииты стали прямой угрозой государственному строю, а для шиитских меньшинств сунниты — агентами «мирового империализма» и врагами веры.

Мероприятия, посвященные диалогу между шиитами и суннитами, проводимые в последние годы, часто имеют откровенную политическую цель. Например, ключевыми фигурами на недавнем форуме «Единство ислама — единство мусульман» (Москва), были представители иранских шиитов и российских суннитов. Понятно, что официальные суннитские организации РФ, поддержавшие агрессию в Сирии, а также шиитские круги Ирана (в этом случае союзники Кремля и режима Асада) находятся на «одной волне», осуждая всех своих оппонентов как экстремистов. В то же время в Сирии представители различных направлений ислама ежедневно видят друг друга в прицелы автоматов. Следует, очевидно, говорить именно об этом, а не просто декларировать какие-то «общие ценности» или «общечеловеческое благо».

И все-таки делать выводы о глобальном суннитско-шиитском противостоянии нет смысла. По улицам европейских городов ходят и шииты, и сунниты, эмигрировавшие из Сирии и других стран. В Украине, где также есть шииты, антишиитской риторики от суннитов практически не слышно. Там, куда еще не докатилась война, где, собственно, нечего делить материально, отношения между шиитами и суннитами остаются вполне толерантными.

Нельзя не вспомнить и шиитов-исмаилитов, центр которых сейчас базируется в Лондоне, известных своими гуманитарными проектами в некоторых шиитских регионах, например, в Таджикистане. На постсоветском пространстве даже существуют духовные управления мусульман, объединяющих шиитские и суннитские общины (в Беларуси).

Парадоксально, но для некоторых суннитских деятелей диалог с шиитами может быть более легким делом, чем с суннитами иного толкования ислама, как, скажем, это происходит со сторонниками суфизма. Но, опять же, в тех случаях, когда религиозные лидеры не видят угрозы в другом, когда тот другой не претендует на чужую «каноническую территорию».

Что будет дальше — покажет время, но, судя по тенденциям, в ближайшие годы борьба шиитов и суннитов станет одной из определяющих для современного ислама. А внешние силы традиционно будут «разделять и властвовать», корректируя взаимный огонь далеко от линии внутримусульманського фронта.

Источник: Тиждень.ua