Юсуф Ислам: «Я никогда ни от чего не отрекался, только ради Господа»

Джереми Лоуренс (Jeremy Lawrence)

Юсуф Ислам рассказал изданию Esquire, почему он вновь вернулся на сцену.

Если бы у вас была возможность взять интервью у Юсуфа Ислама, о чем бы вы спросили? Возможно, вы хотели бы знать о его жизни, когда он еще был одним из крупнейших музыкантов и исполнителей на планете Кэтом Стивенсом, чьи альбомы продавались миллионными тиражами в 1970-х? Или вы спросили бы, почему он отвернулся от «звездной» жизни, принял ислам, продал все свои гитары и начал совершенно новую жизнь, полностью отличавшуюся от той, которую вел раньше?

Или, если вы мусульманин, то, возможно, знаете только филантропа Юсуфа Ислама благодаря его образовательным CD и религиозным школам. А может быть, вас больше интересует, почему он снова отправился в турне как Кэт Стивенс и теперь явно вполне примирился со своей прежней жизнью?

Дело в том, что у него много лиц, а о нем – много мнений. У меня было достаточно времени подумать над всеми ними.

Чтобы договориться с Юсуфом об интервью, потребовалось пять лет: в основном, потому что он постоянно разрывается между всеми перечисленными выше делами. Но, наконец, подходящее время настало…

 

«Я встал на буйный путь / И повстречал здесь всяких» (On the Road To Find out из альбома Tea for the Tillerman, 1970)

Урожденный Стивен Деметр Георгиу (Джорджиу) (Steven Demetre Georgiou), сын киприота и шведки, вырос в квартире над семейным ресторанчиком в лондонском Вест-Энде. Год рождения – 1948 – означает, что его юность и молодость пришлись на 1960-е, период взрыва молодежной культуры. Британская столица была эпицентром музыкальной, театральной, творческой жизни, средоточием молодежного протеста и глубоких социальных перемен – и все это происходило в нескольких шагах от его дома.

«Я сбегал из дома, из школы и прокрадывался на эти странные склады, где строили декорации для шоу, не вылезал из кинотеатров и театров, — говорит он сегодня, спустя годы. — Это был такой свободный, открытый дух. Мне не нужно было выбирать между своим я и профессией. Я мог быть кем угодно».

Он описывает музыку и легендарные теперь группы, которых видел в клубе 100 Club рядом со своим домом:

«Для тех, кто это пережил, это был непрекращающийся исступленный кайф. Постоянно происходили новые открытия, мы как будто открывали жизнь на Марсе. Песни накатывали на тебя одна за другой, и каждая была шедевром».

Он потчует меня этими историями за ланчем в скромном китайском ресторанчике рядом с его домом в Дубае. С нами сидит его сын Йориос – он помогает ему с бизнесом и благотворительностью – оба неизменно вежливы со мной и персоналом. Никто их не узнает, хотя большинство этих людей – официанты-филиппинцы, повара-китайцы, посетители заведения- арабы – должны знать хотя бы одну его песню, пусть даже без имени автора.

Я не знал, понравятся ли ему разговоры о его далеком прошлом, но, видимо, он достиг того этапа жизни, когда оглядываешься назад с удовольствием и признательностью. Это особенно заметно, когда я спрашиваю, действительно ли в те «свингующие 60-е» было так хорошо.

«О, было прекрасно», — отвечает он со смехом человека, который знает то, что не известно остальным.

За трапезой мы говорим о его первых попытках играть на гитаре и первых написанных им песнях. В 1966 году он взял имя Кэт Стивенс, заключил контракт на запись музыкального альбома и написал свои первые хиты, в том числе I Love My Dog и Matthew and Son – заглавную песню его дебютного альбома, занявшую второе место в британском хит-параде. За следующие два года он написал множество хитов и поиграл со многими музыкантами от Джими Хендрикса до Энгельберта Хампердинка.

Единственное, что было невозможно сделать ни тогда, ни сейчас, это привязать его к одному жанру или сцене.

«Через дорогу был магазин грампластинок, и у них у первых всегда появлялись новинки, — вспоминает он. — Бывало, слышишь что-то из Скотта Джоплина и думаешь: "Ух ты, что это?" Музыка была повсюду, и я собирал разные тональности, вкусы, тонкости… Испанская, русская хоровая музыка или армянская, или электронная… Я слушал все».

Поэтому он ощущал себя, по большей мере, соло-исполнителем, и его эклектические вкусы отражали его неутомимую натуру (возможно, неслучайно он выбрал тот же рекорд-лейбл, что и молодой Дэвид Боуи).

Итак, хотя ему нравилось происходящее вокруг него, по его собственному признанию, он все же был во многом посторонним в этих кругах, его песни отходили от привычного сценария о том как «парень встретил девушку».

«Ты хочешь быть с самой красивой девушкой в мире, которая тебя любит просто за то, кто ты есть, — мечтательно говорит Юсуф, — но если я сам не знаю, кто я, как это узнают другие?».

Это было очевидно, даже из его первых песен, что он ищет нечто большее, чем романтическую любовь, задается довольно серьезными вопросами – о себе и о жизни в целом.

 

«Хотел бы я сказать, хотел бы я сказать / Что такое рай, что такое ад» (I Wish, I Wish из альбома Mona Bone Jakon)

Вскоре у него появилось много времени, чтобы остановиться и задуматься над чем-то большим. В разгар гедонистического «кайфа» в 1969 году у Стивенса обнаружился туберкулез, от которого он едва не умер. Из подростка-звезды, у ног которого лежал весь мир, он превратился в больного, которому пришлось целый год бороться с болезнью.

Пока гремели 60-е, и группы вроде The Who с беспечностью молодости заявляли, что хотят умереть, пока не постарели, Стивенс вдруг абсолютно реально столкнулся со смертью. Лежа на больничной койке вдали от Лондона, он много думал о своей религии: в свое время он учился в католической школе и увлекся буддизмом и медитацией.

«Это был знак остановки, который заставил меня все переоценить, — говорит он, когда я спрашиваю, насколько большую роль сыграла та болезнь в его жизни. — И она напомнила мне о том, что всегда было внутри меня, что было поиском мира, места во вселенной, которое подходит именно тебе. И это сочетается с поисками себя».

«Многие люди, естественно, хотят понять, каким образом длинноволосый хиппи, кумир молодежи, который поет о ее мечтах и сам является их воплощением, вдруг становится мусульманином, молится пять раз в день, бросает алкоголь, вечеринки, обожание толпы и аплодисменты» (Юсуф Ислам, WISCAG)

В эти долгие одинокие месяцы Стивенс не только подводил итоги своей жизни, но и написал десятки новых песен. Это были более простые пьесы для гитары, «полные духовных вопросов, открытости и детской искренности», как выразился сам Юсуф, и они идеально вписывались в конъюнктуру музыкального рынка начала 1970-х, когда в чартах доминировали авторы-исполнители.

При поддержке босса звукозаписывающей компании Island Records легендарного Криса Блeквелла (Chris Blackwell) в 1970 году был выпущен альбом Mona Bone Jakon, а через полгода – альбом Tea For The Tillerman, сделавший Стивенса звездой мирового масштаба. Вальбомвошлитакиезнаменитыепесни, какFather and Son, Wild World, Where do the Children Play? и Hard Headed Woman. Блэквелл назвал его «лучшим альбомом из всех, что мы выпустили», что является очень высокой похвалой, учитывая, что он был менеджером самых востребованных артистов эпохи. Далее последовал альбом Teaser And The Firecat с хитами Peace Train, Morning Has Broken и Moonshadow, немедленно ставшими классикой.

Но никакое богатство и любовь почитателей, не могли утолить духовную жажду Стивенса.

«Глядя на мои альбомы, любой мог отчетливо увидеть во мне мятущуюся душу, которая не находит покоя, — писал он в WISCAG. — У меня внутри все равно были беспокойство и пустота».

 

«Чтобы быть тем, кем должен, ты должен отказаться от того, кем ты есть» (To Be What You Must из альбома Roadsinger).

Чтобы найти свой истинный духовный путь, Стивенсу потребовалось встретиться со смертью. Это случилось в Америке, однажды утром он плавал в океане у пляжа Малибу и не понял, как сильное течение подхватило его и понесло прочь от суши. Он описывает произошедшее в своей книге:

«Я понял, что выхода нет, и воззвал, взмолился всем своим замирающим сердцем: "Господи, если Ты меня спасешь, я буду трудиться ради Тебя". В этот момент меня подняла легкая волна, и я смог поплыть назад. Это был момент истины».

Чего он еще не знал, так это того, что его путем к Богу станет ислам. Зная, что младший брат интересуется духовной литературой, его брат Дэвид подарил ему Коран. Стивенс читал его год, но только история об Иосифе (Юсуфе), вызвала неожиданный отклик в его душе. Теперь он знал, что ему нужно.

В 1977 году Кэт Стивенс пришел в центральную лондонскую мечеть в Риджентс-парке, где произнес шахаду и стал частью уммы – общины верующих. С тех пор он ни разу сознательно не пропустил намаз. Быстро поняв, что не сможет примирить свою новую жизнь с музыкальным бизнесом, он выпустил последний альбом Back To Earth под именем Кэта Стивенса, а 4 июля 1978 года взял имя Юсуф Ислам и начал новую жизнь.

«Я был бы окончательным лицемером, если бы открыл то, что открыл, и ушел от этого. Это было бы предательством всего, что я всегда отстаивал».

Трудно переоценить значение этого абсолютно нового опыта для Стивенса. Это было еще до той поры, когда события в мире поставили ислам в центр всеобщего внимания, тогда эта религия была относительно малоизвестна на Западе. До того как стать мусульманином, он даже не видел ни одного мусульманина.

Вскоре Юсуф женился на мусульманке Фавзие Мубарак Али (Fauzia Mubarak Ali) и обзавелся семьей (у него пятеро детей и семеро внуков), отпустил бороду, стал придерживаться исламского стиля в одежде и пожертвовал свои гитары на благотворительность. Он же самостоятельно принимал решение, какие свои песни считать харам, какие халяль, и брал авторские гонорары только за песни последней категории, занялся изучением арабского, открыл благотворительную организацию и несколько образовательных проектов. Я спрашиваю, как он справился со столь глубокой перестройкой, а он пожимает плечами.

«Если уж ты решил прыгнуть в воду, то ничего не остается, кроме как учиться плавать», — отвечает он.

Сегодня, когда мы сидим в китайском ресторанчике в Дубае, у него подстриженная борода и европейская одежда, к которой он давно вернулся. Он одевается скромно и по возрасту, хотя винтажные очки модели «авиатор» и стильный пиджак смотрятся как легкие намеки на то, что вчерашняя поп-звезда не полностью рассталась с артистическим образом.

Говоря об уходе от прежней жизни, он признается, что не жалеет ни о чем, кроме того, что огорчил своих истинных поклонников. Тем не менее, он убежден, что у него не было выбора. Его музыка всегда была о поисках истины и, найдя эту истину, он уже не мог жить во лжи.

«На самом деле, у меня никогда не было никакого дела, кроме как заниматься самовыражением, и я просто не хотел потерять такую возможность. Поэтому я ушел из музыкального бизнеса, — говорит он, вдруг сильно посерьезнев. — То, что я искал, было не миражом, а истиной. Я не шучу».

 

«Вы знаете, я всегда сплетал слова в путаный клубок / Поэтому надеюсь, вы поймете, когда я устану» (Dying to Live из альбома Tell ‘Em I’m Gone, 2014)

Юсуф говорил, что любит тот период жизни, когда он открывал новую общину, обзаводился семьей, изучал себя и религию. Но мир менялся. Через год после его обращения грянула Иранская революция, имевшая резонанс во всем мире, и мусульманам на Западе вдруг пришлось выбирать, на чьей они стороне, сетует Юсуф. Почти в одну ночь благословенное безразличие сменилось чем-то темным и неизбежным.

«Вокруг нас выросла стена. Нас накрыла долгая темная ночь», — пишет он в WISCAG.

Одна беда сменялась другой: ирано-иракская война, ввод советских войск в Афганистан, отречение от палестинцев, голод, наводнения, землетрясения, война в Боснии, события 11 сентября 2001 года… Список бедствий можно продолжать, темные и жестокие, они имели глубокие последствия для мусульман вообще и Юсуфа лично.

Так как жители Запада мало знали об исламе, оказалось, что Юсуф, фактически, стал рупором религии, которую он сам только начал открывать. Со временем оказалось, что это полезная платформа для того, чтобы делиться знаниями и идеями, но в первые годы, когда он еще только открывал свой путь, это создавало огромные проблемы. Кульминация произошла в 1989 году, когда его попросили разъяснить его позицию в отношении фатвы аятоллы Хомейни о Салмане Рушди в связи публикацией его провокационного романа «Сатанинские стихи».

По словам Юсуфа, его ответы на шквал вопросов о том, поддерживает ли он данную фатву, были сознательно искажены. Особенно запомнился болезненный эпизод, произошедший во время одних теледебатов. А когда он действительно выпустил заявление с изложением своей позиции по этому вопросу, из его ответа были вырваны отдельные строки, полностью исказившие смысл идеи, которую он хотел донести. Этот эпизод оставил тяжелый осадок, хотя его позиция давно была ясна.

«На самом деле, я никогда не соглашался с этой фатвой, по сути, я твердо верил, что она противоречит базовой заповеди ислама, которая запрещает отнимать у человека жизнь, не имея на то права, т.е. без соблюдения должной процедуры, предусмотренной законом и необходимой для обеспечения правопорядка. Я никогда не говорил "убить Рушди" и не считал, что морально или в силу долга мусульмане обязаны вершить суд своими руками».

По этой причине сегодня, по-видимому, бессмысленно снова перелопачивать ту же тему. Всегда найдутся критики, которые полагаются на обрывки информации из YouTube, а не читать его прямые ответы. Кажется, более уместно спросить, как он себя чувствовал в положении, в котором оказался, т.е. на стыке ислама и Западного мира.

«Думаю, на меня повлияли окружающие меня люди, — говорит он о годах жизни и работы со своими братьями, мусульманами, в северном Лондоне. — Многие из них уехали из своих стран, просто спасая свою жизнь, и не были здесь приняты. И ничего нельзя поделать, а только страдать от катастроф, происходящих в остальном мире, это было довольно мрачно. Тогда у большинства мусульман не было поводов для радости, и, должно быть, это передалось и мне».

В этом мире по-прежнему непросто жить, но сегодня Юсуф ведет себя совершенно иначе. Он все равно готов говорить о проблемах неравенства и несправедливости, но в целом он кажется более расслабленным, чем раньше. На мой вопрос, что изменило его взгляды, он говорит, что его поймут многие родители, а также дедушки и бабушки: появление детей позволяет легче относиться ко многим вещам.

«Невозможно быть таким серьезным. Ну, возможно, вначале, но потом учишься быть отцом, учишься убирать напряжение, потому что, я думаю, что свобода дана Богом, и ты должен уважать тот факт, что каждый сам проходит свой "курс обучения" и накопления опыта – с небольшой помощью и советом, но, все-таки, в итоге каждый делает это сам».

Быть рупором своей веры – это бремя, нести которое он теперь имеет больше возможностей и желания. Хотя он спешит уточнить, что у него нет готовых ответов – «я больше никого не прошу идти за мной или повторять мои выводы, а только смотреть самим на знамения вечной истины» — он с удовольствием говорит о славной истории ислама как культурно-прогрессивной силы, и о том, что на Западе значение этого факта намеренно принижается.

Он цитирует прекрасные стихи Руми и снова и снова подчеркивает мирный и универсальный характер своей религии. В общем, кажется, что он абсолютно доволен выбранным путем, приобретенной за десятки лет мудростью и возможностями помогать людям, которые ему дают музыка и вера.

 

«Я мечтал об открытом мире / Широком и безграничном / Где люди переезжают с места на место / И никто не принимает ничью сторону» (Maybe there’s a World из альбома An other Cup, 2006)

В памяти многих людей Юсуф навсегда останется поп-звездой, который стал мусульманином. Но, за что он действительно достоин похвалы, хотя об этом и редко говорят, это, пожалуй, за то, что он сделал на этом новом поприще. Один из ключевых принципов ислама это благотворительность — закят, — и он с самого начала занял очень активную позицию в этом отношении. Помимо основания первой в Британии мусульманской государственной школы в Лондоне, он открыл собственную благотворительную организацию Small Kindness и Фонд Юсуфа Ислама. На протяжении многих лет это, и еще образование, было у него основным родом занятий.

Юсуф с оживлением говорит, что сострадание может буквально изменить судьбу человечества.

«Единственный способ общаться, делиться, двигаться вперед – это человеческий контакт с теми, кто имеет меньше, чем другие, это возвращает нас к великим законам жизни, — говорит он. — В исламе есть выражение: "Возжелай своему брату того, чего желаешь себе". Иисус сказал: "Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними…". Оба этих этических правила нашли отклик в Декларации прав человека, которая говорит о добрососедстве. Но что же происходит? Отдельные страны Европы закрывают свои двери, вследствие тяжелой болезни – предубежденности, во многом это восходит к образованию. Поэтому благотворительность и образование всегда являются основными направлениями работы, которыми я предпочитаю заниматься».

По этой причине он не впадает в цинизм или отчаяние, даже после возвращения из лагеря беженцев в Турции.

«В мире много несправедливости, — говорит он, — но есть и оптимизм, и это как океан. Он обновляется сам, если вы не вмешиваетесь в природу».

По этой причине он дал это интервью Esquire – чтобы рассказать о своей прекрасной новой песне He Was Alone, посвященной беженцам, особенно детям, которые отчаянно борются за жизнь по дороге в Европу.

Во всех эмоциональных спорах о беженцах, никто не замечает поразительной цифры: с начала сирийского кризиса по данным разведывательного  агентства ЕС пропали без вести 10000 детей.

«Одно из величайших преступлений сегодняшнего дня — это редукционзм, — говорит Юсуф о том, что его вдохновило на песню. — Мы говорим о "миллионах людей" как будто это просто цифра… мы потеряли человеческий контакт».

Трогательный видеоклип к его песне повествует о судьбе одного реального беженца – 12-летнего мальчика – и его путешествии из Сирии в Турцию.

Музыка дает людям великую силу: делиться, общаться и вдохновлять других. И это в миллионный раз подводит нас к вопросу: почему он снова взял гитару, через 25 лет после того, как отказался от музыки, так как она не сочеталась с его верой?

 

«Тогда чужестранец запел / Его голос был как ветер / И тогда все запели / Добро пожаловать!» (Welcome Home, из альбома Roadsinger, 2009)

Многие годы Юсуф с настороженностью относился к вопросу о роли музыки в исламе. Он не играл и не пел, считая, что это не совместимо с его верой. С годами его позиция смягчилась, он познакомился с менее категоричной точкой зрения других ученых.

«Ислам не запрещает хорошее и разумное в искусстве и музыке, — пишет он в своей книге. — Просто он не допускает постыдного, бессмысленного и суетного».

Поэтому в 1994 году он создал благотворительную организацию и студию Mountain of Light, занимающуюся проповедью ислама. В 1995 году Юсуф выпустил альбом в разговорном жанре с рассказом о жизни Пророка The Life of the Last Prophet, который стал хитом во многих мусульманских странах, и это доказывало, что он по-прежнему способен производить впечатление на слушателей.

Песня The Little Ones была ответом на войну в Боснии, впоследствии возник альбом I Have No Cannons That Roar (1998), хотя на самом деле все композиции в нем исполняли другие исполнители.

В 2000 году был выпущен диск A is for Allah, за ним последовали другие информационно-просветительские работы. В 2001 году Юсуф открыл в Дубае офис, а затем студию, которая записывала и выпускала песни для детей.

В 2002 году Юсуф Ислам, наконец, опять взялся за гитару, после того как Йориос принес инструмент в их дом в Дубае. Раньше это было бы поводом для испуга и возмущения, но вместо того чтобы отругать сына, он сделал кое-что другое. Однажды утром, когда все спали, он взял гитару, поставил пальцы на гриф, нащупал струны, на мгновение задумался, попробовал взять ноту «фа»… Так он сидел, играя как новичок, на гитаре с массой возможностей. С этого момента музыка зазвучала, и он не мог остановиться:

«Это было как возвращение назад, когда тебе нечего терять… Назад, ко временам, когда ты был ребенком».

Ряд других примечательных событий привели к тому, что он начал писать и исполнять музыку постоянно. В 2004 году он написал песню Indian Ocean для жертв цунами в Индонезии и сам туда поехал для участия в раздаче помощи. В том же году ФБР ошибочно занесло его в список лиц, которым запрещен въезд в США, этот неприятный опыт он отразил в песне, которая является прекрасным примером того, как он поддерживает себя с помощью юмора. Песня Boots & Sand получилась броской, провокационной и веселой, его бэк-вокалистами стали Долли Партон и Пол Маккартни, видео снял сын Боба Дилана Джесс.

После почти 30-летнего перерыва он выпустил альбом под названием An Other Cup (2006), за ним последовал Roadsinger (2009) и Tell ’Em I’m Gone (2014), а также мюзикл Moonshadow. Недавно он закончил еще один альбом, на этот раз со своим прежним продюсером Полом Самуэллом-Смитом (Paul Samwell-Smith) и гитаристом Аланом Дэвисом (Alun Davies), с которым работал в процессе создания своего самого знаменитого раннего материала.

В последнем альбоме собрано кое-что из ранних работ Стивенса, в том числе песни Mighty Peace и Northern Wind (The Death of Billy the Kid), которыми он особенно гордится, а также некоторые джазовые и современные композиции. Ему явно нравится снова быть с прежними товарищами, открывая уникальное волшебство и долголетие этих песен.

Так мы подходим к большому вопросу о Юсуфе Исламе: Как вы объясните непреходящую силу его музыки? (Должен признаться, что у меня давний интерес к этой теме. Сейчас я говорю как журналист, который параллельно уже 20 лет играет по вечерам в барах, и могу сказать, что такие вещи, как Wild World, Father and Son и First Cut is the Deepest, всегда оказываются среди самых востребованных песен и не только среди одной возрастной группы. Поэтому мне иногда интересно, почему некоторые песни не утрачивают своего магического влияния на людей).

В непримечательном турецком ресторане недалеко от Сатвы [пешеходной части в центре Дубая], где было назначено наше второе интервью, автор этой вечной классики скромно попивает чай и думает над моим вопросом.

«Должно быть, это отражение собственного опыта людей, их эмоций, — наконец говорит он. —Иногда кажется, что песня написана прямо для тебя, это удивительно – уметь отразить вещи, которые невозможно объяснить никаким другим способом».

На вопрос, как ему удалось поймать эти эмоции, он ставит чашку и снова делает паузу.

«Когда ты сейчас спрашиваешь, кто написал эти песни, то я действительно должен подумать, потому что я не знаю».

Как многие художники, он говорит, что большинство его самых известных работ написались как-то сами собой.

«В молодости на самом деле об этом не задумываешься, ты находишься в центре всего. Но если подумать, должно быть, это немного похоже на то, как ученый наталкивается на загадку, ДНК или что-то такое, и он открывает то, что уже существует, и как бы говорит себе: "Надо же, я первый, кто это увидел!". А когда пишешь музыку, ты оказываешься первым, кто ее слышит. Тебе очень повезло… Но это не значит, что именно ты ее пишешь».

Говорю ему, что пару дней назад прочел фразу: «Музыка – это звук чувств», и сразу подумал о его песнях.

«Ну, музыка это самый прямой путь проникнуть к сердцу, а сердце это место, где живет совесть, — соглашается он. — Иногда этим можно манипулировать или использовать для удовольствия, как это делает большая часть современной музыки, или этим можно затронуть другую струну, заставить остановиться и задуматься».

Он шутит, что раньше жалел, что чья-то музыка заставляет аудиторию танцевать, а под его песни люди садятся и размышляют, а теперь он понял, что это хорошо. И возвращаясь к релизу He Was Alone, он говорит, что это мощный инструмент.

«Это пример того как музыка позволила мне вернуться к комментированию социальной жизни, знаете, назад к протесту», — говорит он.

И тут начинается самая поразительная часть истории: мысли о том, что весь этот путь привел Юсуфа к тому, чтобы попасть туда, откуда он начал.

 

«Жизнь как лабиринт дверей, и все они открываются с твоей стороны / Просто толкай изо всех сил / И ты окажешься там, откуда начал» (Sitting из альбома Catch A Bull At Four, 1972)

Чем больше я смотрю на путешествие Юсуфа Ислама в месяцы, годы до нашей встречи, тем больше мне ясно, что вопрос, который большинство людей задают ему – или Кэту Стивенсу? – а именно, зачем ему были нужны эти изменения? – значит неправильное прочтение его истории. Прочтите все, что он когда-либо писал, и вы поймете, что этот путь заключался в том, чтобы остаться верным идеалу, сформировавшемуся у него в очень молодом возрасте, а не вырваться из него.

На то, в каком направлении он шел, указывает бессчетное количество ключей или маркеров, если даже мы не понимали этого в то время. Юсуф размышлял об этом намного позже, когда работал над автобиографией, и он говорит, что процесс открытия своих истоков позволил ему понять то, как и почему он стал тем, кем является сегодня. Например, его отец происходил с Кипра, который когда-то был частью «золотого полумесяца» мусульманского мира.

«… И я подумал, в конце концов, может быть я с Ближнего Востока», — говорит он со смехом.

Это великолепно – делать такие открытия. Восстанавливаешь этот контекст, и жизнь снова становится ясной дорогой. Это действительно интересный процесс. Рекомендую его всем, независимо от того, какая у вас жизнь.

Он открыл также, что в шведском городке близ Евле, откуда родом его мать, также родился Джо Хилл (Joe Hill), активист рабочего движения и автор песен, живший в Америке в начале XX века. В начале 1960-х его песни исполняли многие фолк-певцы, бывшие кумирами молодого Кэта Стивенса.

В книге Юсуфа упоминаются удивительные эпизоды, например, как Джими Хендрикс из-за кулис обливал его из водяного пистолета, когда он стоял на сцене и пел I’m Gonna Get Me A Gun (Я заведу себе пистолет). Когда Хендрикс впервые зажег огонь на сцене, это было их общее турне.

«Когда он поджег свою гитару, мне надо было сделать с ним то же самое», — смеется он.

Судя по книге, один из самых показательных ключей к его будущей трансформации – это то, что первая песня, которую он написал, называлась Mighty Peace (Могучий мир), и она, в основном, с самого начала обрисовала его путь. Он записал ее для следующего альбома, чтобы подчеркнуть место, которое она занимала тогда и сейчас.

Я спрашиваю, согласен ли он с тем, что его карьера сделала полный оборот на 360 градусов, чтобы ответить на вопросы, которые он задавал в своих песнях вначале.

«У меня всегда было чувство, что для меня есть какой-то план, — говорит он. — Открытие ислама стало великим открытием этого плана, потому что я написал так много песен, в которых почти буквально описал, куда иду, но только в более общих выражениях. И потом, когда я бросил гитару, это тоже казалось правильным на тот момент».

Недавно он открыл для себя мусульманского поэта и музыканта VIII века Зирьяба, который познакомил Испанию с удом, ставшим прототипом гитары, и принес в Европу влияние североафриканской музыки. Юсуфа не покидает ощущение того, что это было частью большого пути, который проделала музыка, чтобы, в конце концов, родился блюз и рок-н-ролл.

Оказывается, что в этом пути все происходит по определенной причине.

 

«Я иду дальше и дальше / Секунды отсчитывают время / Еще нужно так много узнать, и я на пути к познанию» (On the Road To Find Out, изальбома Tea For The Tillerman, 1970)

Сегодня, когда он выпускает новую музыку, старается использовать на рекламных материалах только имя Юсуф. Так короче, проще и, с учетом самых настороженных слушателей среди его западной аудитории, имеет меньше смысловых оттенков, намекающих на его религиозные убеждения. Но он не возражает и против того, чтобы иногда упоминать на обложке альбома или постере, рекламирующем турне, имя «Кэт Стивенс», если это поможет слушателям его узнать.

Некоторые до сих пор не могут примириться с его несложным дуализмом. Пару лет назад я сидел в лондонской студии ВВС, когда диджей Radio 2 Саймон Майо (Simon Mayo) потратил несколько минут интервью на то, чтобы определиться с тем, как правильно называть Юсуфа. Разговор был примерно такой:

- Как мне вас называть?

- Ну, мое имя Юсуф Ислам.

- Но кто-то называет вас Кэт Стивенс…

- Это тоже подойдет.

- А вы какое имя предпочитаете?

- Ну, мое имя Юсуф.

- Так любое?

- Как вам удобно…

И так далее. Но это был показательный, хотя и немного мучительный, разговор. Людям хочется знать, с каким шаблоном можно подойди к Стивену Деметре Георгиу / Кэту Стивенсу / Юсуфу Исламу. Но, если честно, кто из нас вписывается в какой-то определенный шаблон?

«Некоторые из нас отцы, мы братья, сестры, друзья, у нас много имен и названий», — говорит он, когда я напоминаю ему об этой встрече в Лондоне. — Имя Кэт очень подходило к тому времени, оно было частью моей независимой личности, но затем для меня главным стало "Юсуф", потому что я люблю имя Джозеф».

На обложке его последней записи стоит имя «Юсуф» и меньшими буквами – «Кэт Стивенс».

«Это нормально, — пожимает он плечами. — Это просто хештег».

Мы говорим об этом во время очень позднего ланча, скоро ему ехать на ужин с одной из дочерей. Он терпеливо выдержал фотосъемки жарким майским полднем в Сатве, а теперь мы отдыхаем в помещении, с нами Йориос. Это было наше последнее интервью перед тем, как Юсуф вернулся в Европу, чтобы представить свою песню He Was Alone, и мне кажется уместным закончить вопросом о его наследии. Он думает, тщательно подбирает слова, возможно, как всегда, помня, что ответ должен быть простым.

Или, может быть, пока что он слишком занят, чтобы об этом думать.

«Я думаю, идеи моих песет будут по-прежнему актуальны, какими они кажутся сегодня, это важно», — отвечает он.

Затем он говорит о религиозных школах в Лондоне, которые он помог открыть, чем он явно гордится.

«Это прорыв, что мусульмане имеют в Британии равные возможности, по крайней мере, в образовании».

Он также говорит о том, что нашел в исламе единство мысли и веры, и он полагает, что в будущем об этом будут больше писать. На фоне мрака последнего времени, для оптимизма все же есть причины. Выбран новый мэр Лондона Садик Хан (Sadiq Khan), который обещал работать для каждого.

«Нужно больше таких», — говорит Юсуф.

Он хочет, чтобы его слушатели понимали, почему он оставил гитару и почему снова взял ее в руки: потому что он должен был быть верным идеалам, о которых всегда пел.

«Дело в преданности. Я никогда ни от чего не отрекался, только ради Господа, Единственного, кто достоин истинной преданности».

Ради всех нас, слава Богу, что он ушел, чтобы найти себя и свою веру – и потом вернулся, чтобы поделиться плодами своих трудов. Хотя, конечно, он считает, что никогда по-настоящему не уходил: просто стал ближе к тому, к чему всегда шел.

Источник: Esquire