Коран
Теймур Атаев
«Mundus universus exercet histrioniam»
«Весь мир занимается лицедейством»
(Гай Петроний)
Вопросы без ответов?
К сожалению, одним из фонов сегодняшней скороспешной жизни стало нежелание масс людей посвящать часть своего времени чтению художественной литературы. Данный феномен требует отдельного серьезнейшего рассмотрения, но факт остается фактом — в век уникальной технологической революции многие предпочитают рассматривать окружающую действительность «глазами» новостных лент или неких авторских передач.
При этом данная ситуация нередко обосновывается «мобильностью» нынешнего исторического этапа, когда все можно делать быстро-быстро. Но является ли «быстрее» качественным по сути? Без сомнений, иногда — да. А в большинстве случаев? Но ладно с этим, жизнь идет своим чередом, и мы плывем внутри нее, пытаясь удержаться на плаву.
Причиной упоминания вышеописанного является намерение автора ознакомиться с первым произведением известного сербского писателя Милорада Павича «Хазарский словарь» (1984 г.), сфокусировавшим значительное количество вопросов, характерных и для переживаемого нами исторического момента.
М. Павич очень неординарно подходит к описанию истории хазар — через взгляд на нее представителей трех авраамических религий: христианской, иудаистской и мусульманской. А именно, в аспекте выбора в конце IХ века хазарским каганом вероисповедания страны, правителем которой он являлся. Однако, по мнению автора, избранная для произведения тема является лишь «официальным прикрытием» для М. Павича в плане постановки им проблемы взаимоотношений между последователями ислама, христианства и иудаизма. Что писатель создает блестяще. М. Павич мастерски демонстрирует, с одной стороны, поразительную близость между этими религиями, а, с другой — непроходимую пропасть между ними же. Хотя внешне особых катаклизмов вроде как не проявляется.
В целом, уникальность романа Павича в том, что он прекрасно обыграл тему известной в мировом пространстве «Хазарской полемики», представив на обозрение читателя в художественном формате практически все известные на период написания произведения исторические факты в отношении «вопроса о хазарах». Причем осуществил он это различными способами — через призму исторической правды, художественного вымысла, мистики, фантастики и даже картин ужаса. Реальность и фантазия; игры со временем и хронологией («трещины во времени», согласно терминологии Павича); реинкарнация персонажей и т. д.
Но, повторимся, в данной задумке М. Павича фигурирует, прежде всего, внешний фон. В действительности же, роман отразил неимоверную проблематичность того, что называется возможностью мирного сосуществования людей, вне зависимости от национально-религиозного происхождения.
Естественно, без знания мировой истории, да и всех этих религий изнутри, роман не сыграл бы. Вполне очевидно, что М. Павич, проживая в многонационально-многоконфессиональной Югославии, не мог не видеть значительных подводных течений, протекавших в стране по религиозно-этническому признаку. И, скорее всего, он, будучи интеллектуалом и неординарной личностью, не мог не проявить интереса не только к пониманию христианства, но также ислама и иудаизма. Именно тут, по убеждению автора, целесообразно искать причину столь глубокого взгляда писателя в основы этих религий. Что позволяет под особым углом зрения воспринимать основную линию романа.
Подошел же к освещению волновавших его вопросов М. Павич в новейшей для мировой литературы форме — путем создания романа в обрамлении кратчайших словарей (опять-таки, в художественной гранке), подготовленных в недрах обществ, исповедующих различные религии. Тонкость же тут в том, что благодаря такому подходу писатель красиво демонстрирует, как представители трех деноминаций рассматривают (преподносят, оценивают, анализируют, трактуют) одно и то же событие в корне с противоположных позиций (и не суть важно, происходит это идейно или в угоду определенным амбициям глобального характера).
Параллельно же М. Павич ненавязчиво демонстрирует, каким образом могут подготавливаться всякого рода энциклопедии, да и учебники истории; преподноситься для мировой общественности те или иные политико-экономико-культурно-социальные нюансы, стравливая нации и народы.
Как бы то ни было, повторимся, хотя М. Павич оперирует возможностью для читателя «получить срез каждого из трех источников — исламского, христианского и древнееврейского» в плане более полного представления «о хазарском вопросе», в реалии роман воспринимается значительно шире [1].
Не исключено акцентирование внимания М. Павичем в этой связи непосредственно на такой ракурс, что читатель «получит от этого словаря, как от зеркала, столько, сколько в него вложит», т. е в зависимости от того, что каждый из знакомящихся с романом попытается услышать (найти) в нем.
«Чем больше ищешь, тем больше получаешь, — говорит писатель, — так и здесь счастливому исследователю достанутся все связи между именами этого словаря».
Потому «браться за эту книгу» важно при прочувствовании того, что «ум и осторожность способны проникнуть глубже, чем обычно».
Без сомнений, кто-то может упрекнуть автора статьи в том, что он видит в произведении исключительно желаемое увидеть. Но разве в романе не звучит следующее предложение:
«Почему бы тебе не собрать словарь слов, которые составили бы одну книгу, и не дать возможность читателю самому построить из этих слов свое целое?»
Так что читателю ничто не мешает воспринять книгу более глубоко, нежели просто как очень талантливое отображение событий, связанных с постфактум «Хазарской полемики».
Но как найти ответы на озвученные М. Павичем вопросы, к тому же нередко ставящиеся им не напрямую? Да и есть ли они? Писатель обрисовывает их, и это одно из его достижений. Но, понимая, насколько сложно выискать те или иные решения, М. Павич предоставляет данную возможность и нам. В романе звучит такая фраза:
«Он не умеет в разговоре поставить точку и выбрать ту минуту, когда следует подняться и уйти. Он всегда с этим тянет и, наконец, упускает момент, оставляя людей в недоумении чаще — при прощании, чем при встрече».
Не описал ли здесь М. Павич свой подход к роману?
Тончайшие линии М. Павича в векторе взаимного познания людей через призму Корана
М. Павич очень тонко проводит мысль, насколько представители всех трех религий связаны. Правда, этот важнейший нюанс он пропускает через фактор снов каждого из них, но суть не в данной задумке писателя, а в самом факте постоянного нахождения их во взаимосвязи. Отсюда — неслучайность приведения М. Павичем знаменитой притчи о показанных отцом сыновьям связанных прутьях, главной идеей которой считается, что лишь спаянность юношей позволит им стать сильными. Ибо, «только объединившись вместе, как связка прутьев, которую нельзя сломать», они сумеют выжить, «в то время как отдельные прутья легко переломать один за другим». Правда, по сюжету романа раввин и дервиш смысловой посыл этой притчи видят в ином обрамлении, но и в данных случаях подразумевается, что по отдельности ты «оказываешься беззащитным и тебя безнаказанно может убить кто угодно».
К слову, М. Павич развивает эту мысль в том ключе, что иудей, христианин и мусульманин, по отдельности глубоко и всесторонне исследовавшие аспект, какая из религий стала основополагающей в Хазарском каганате, не дойдя до реальных, конкретных результатов (доказательств), погибают.
Параллельно в одной из статей представляемого М. Павичем «Хазарского словаря» говорится об отсутствии «на белом свете, – никаких дел, ничего общего, в чем могут пересечься три мира: ислам, христианство и иудаизм!». Мало того, небо-де «над нами поделено между Иеговой, Аллахом и Богом Отцом», а «три ада существуют отдельно, граница между ними пропахана железным плугом, и никому не позволено ее переходить». В «еврейском» аду «корчатся в огне» лишь «арабы и христиане». В «христианском пекле» в огонь «попадают магометане или сыны и дочери Давида». В «магометанском» аду «страдают только христиане и евреи».
Наверняка, немало из ознакомившихся с этими строками лиц могут посчитать, что данными фразами М. Павич как бы отразил собственное восприятие ситуации. Но разве так все однозначно? Давайте внимательнее прислушаемся к сказанному одним из героев романа:
«Ислам, христианство и иудаизм могут быть поняты как три уровня "Божественной книги". Каждый народ усваивает слои "Божественной книги" по–своему, в том порядке, который ему больше подходит, проявляя тем самым свою глубинную природу».
Не стыкуется ли произнесенное с кораническими аятами?
Коран говорит о ниспослании Таурата (Торы), «в котором содержится верное руководство и свет» и по которому «покорившиеся пророки выносили» решения «для исповедующих иудаизм». Вслед за ними «Мы отправили Ису (Иисуса), сына Марьям (Марии), с подтверждением истинности того, что было прежде ниспослано в Таурате (Торе). Мы даровали ему Инджил (Евангелие), в котором было верное руководство и свет, которое подтверждало то, что прежде было ниспослано в Таурате (Торе)». Он был «верным руководством и увещеванием для богобоязненных. Пусть люди Инджила (Евангелия) судят согласно тому, что Аллах ниспослал в нем». Ну а далее пророку Мухаммаду (мир ему и благословение) был спущен Коран — «в подтверждение прежних Писаний, и для того, чтобы оно предохраняло их».
«Каждому из вас, — гласит Коран, — Мы установили закон и путь. Если бы Аллах пожелал, то сделал бы вас одной общиной, однако Он разделил вас, чтобы испытать вас тем, что Он даровал вам. Состязайтесь же в добрых делах. Всем вам предстоит вернуться к Аллаху, и Он поведает вам о том, в чем вы расходились во мнениях» (5:44–48).
Прозвучавшее — одна из краеугольных составляющих Корана, дополняющаяся фиксацией о создании Господом различия «ваших языков и цветов» (Коран, 30:22), при котором обязательной видится задача совместного проживания людей несхожих культур и традиций, т.к. «Всевышний разделил человечество на народы и племена, чтобы вы узнавали друг друга» (Коран, 49:13).
В целом, мусульмане на протяжении всей своей истории пытались всегда реально следовать данным кораническим аятам [2].
Другое дело, М. Павич, явно прекрасно ориентировавшийся в строчках Корана, не мог не задуматься о причинах периодически возникающих проблем на пути мирного, беспроблемного сосуществования друг с другом последователей авраамических религий. Подошел же он к этому с довольно интересного угла, вложив в уста дьявола следующую речь:
«С теми, кто друг друга ненавидит, на этом свете нет никаких затруднений. Они всегда похожи».
Самую «большую опасность представляют те, кто действительно отличается друг от друга», но «стремятся узнать друг друга, потому что им различия не мешают». Вот «эти-то хуже всего. С теми, кто спокойно относится к тому, что мы отличаемся от них, с теми, кому эти различия не мешают спать, мы будем сводить счеты и сами и, объединив силы с собственными врагами, навалимся на них с трех сторон разом».
Тем самым, М. Павич выводит, что практически все столкновения на межнационально-межрелигиозной почве происходят путем провоцирования конфликтов, ибо люди действительно пытаются познавать друг друга, узнавать и двигаться навстречу (о чем и говорится в Коране). Включение же писателем в эту атмосферу «образа» Сатаны демонстрирует, что одним из пластов противостояния между людьми он считает дьявольские ухищрения.
В романе не раз проходит тема дьявола, взгляд М. Павича на природу которого стыкуется с кораническим описанием его намерений. Но не только этот ракурс позволяет вспомнить Коран, когда знакомишься с произведением сербского мастера.
Мысли М. Павича и коранические откровения
«Мы, дьяволы, можем сделать свой шаг только после того, как его сделаете вы, люди, — говорится в романе. — Каждый наш шаг должен ступать в ваш след. Мы всегда на шаг отстаем от вас».
Согласимся, что тут проявляется реальное соответствие Корану. Вспомним, как Господь предоставил дьяволу право отрицательно воздействовать на свои создания [3]. Вслед за чем тот произнес, что, подходя к людям «спереди и сзади, справа и слева», будет сбивать их с прямого пути (Коран, 7:13–17), но совратит «их всех, кроме Твоих избранных (или искренних) рабов» (Коран, 38:83). Следовательно, выбор в принятии того или иного решения остается за нами. То есть дьявол не властен над нами, однако, мы, оказавшись заблудшими или обманутыми, вполне можем совершить действие, идущее против нас же самих (в плане замедления движения на пути ко Всевышнему).
М. Павич пунктирно выдвигает свое понимание, как может происходить данное развитие ситуации:
«Мы же [дьяволы], наоборот, на земле принимаем любой вид, в зависимости от нашего желания, причем можем его менять, если захочется».
Значит, люди могут подвергаться определенному отрицательному воздействию со стороны своего окружения (близкого или далекого). Дьявол в обличьи человека? А разве это из области фантастики?
В целом, через диалоги отдельных персонажей (или описания некоторых событий в «исламском словаре») М. Павич пытается приоткрыть свое восприятие Ислама. К примеру, в романе говорится, что Коран включает в себя «буквальное значение и духовный смысл», смысл «сокровенный и духовный; частное и общее». И это соответствует переданным пророком Мухаммадом (мир ему и благословение) словам Всевышнего, что в Коране помещены как «ясно изложенные аяты», так и «являющиеся иносказательными», толкования которых «не знает никто, кроме Аллаха» (Коран, 3:7).
Однако, с учетом того, что в Коране нет противоречий, ни в смысловом, ни в ином звучании, аспект иносказательности может восприниматься как нахождение в большинстве аятов прямого, ясно (однозначно) изложенного смысла, а в некоторых — многосмыслового, если так можно выразиться (по типу притч Иисуса в Евангелии). Т. е. это не подтекст или подводные идеи, а именно многосмысловое звучание аята. Потому и резюмируется о ниспослании Корана для того, чтобы слышащие (читающие) строки Писания «размышляли над его аятами и дабы обладающие разумом помянули назидание» (Коран, 38:29).
Рассматривает М. Павич и вопрос о единстве материальной (земной) и духовной составляющих в человеке, что является значимым фоном Корана. Преподносит этот важнейший нюанс писатель в неимоверно красочном описании:
«Мы и наши мысли — это море и течения в нем; наше тело — течение в море, а мысли — само море. Так тело, прорываясь сквозь мысли, завоевывает себе место в мире. Душа же — русло и одного, и другого».
Однако, «у души, так же как и у лица, есть своя правая и левая стороны». Действительно, с этим не поспоришь, о чем свидетельствует и Коран:
«Приукрашена для людей любовь к удовольствиям, доставляемым женщинами, сыновьями, накопленными кантарами золота и серебра, прекрасными конями, скотиной и нивами».
Хотя «таково преходящее удовольствие мирской жизни», а для богобоязненных «у Господа есть Райские сады, в которых текут реки, и в которых они пребудут вечно» (Коран, 3:14–15).
Так и происходит постоянная борьба внутри нас: можно–нельзя; допустимо–запретно. Грань иногда тончайшая, что вновь в красивейшем звучании представляет М. Павич:
«Поступки в человеческой жизни похожи на еду, а мысли и чувства — на приправы. Плохо придется тому, кто посолит черешню или уксусом польет пирожное». Кто «лучше сварит кашу, получит хорошую картину, но хорошую кашу не сделаешь из плохой гречки».
Поэтому важна ежедневность работы над собой. В этом контексте М. Павич приводит интереснейшую аллегорию с яйцом, под скорлупой которого живет время — «один день вашей жизни», сокрытый, «как цыпленок». И от нас «зависит, вылупится он или нет», ведь «все наши проблемы на этом свете проистекают из того, что мы вынуждены тратить наши дни такими, какие они есть, из-за того, что не можем перескочить через самые худшие». Вслед за чем М. Павич резюмирует, что «как и у всех других яиц, у этих есть срок употребления», через некоторое время они «становятся тухлыми и негодными».
Но М. Павич идет еще глубже, подступая к сложнейшим перпетиям в аспекте нашего жизненного пути:
«Каждый из нас представляет собой такое дерево: чем выше мы поднимаемся наверх, к небу — сквозь ветры и дожди — к Богу, тем глубже должны наши корни уходить в мрак, грязь и подземные воды, вниз, к аду».
Этот взгляд сербского интеллектуала соответствует откровениям выдающегося Льва Толстого:
«Со мной случилось как будто вот что: я не помню, когда меня посадили в лодку, оттолкнули от какого-то неизвестного мне берега, указали направление к другому берегу, дали в неопытные руки весла и оставили одного. Я работал, как умел, веслами и плыл; но чем дальше я выплывал на середину, тем быстрее становилось течение, относившее меня прочь от цели, и тем чаще и чаще мне встречались пловцы, такие же, как я, уносимые течением».
Берег — «это был Бог, направление — это было предание, весла — это была данная мне свобода выгрестись к берегу. Итак, сила жизни возобновилась во мне, и я опять начал жить». Живя «только тогда, когда верил в Бога» [4].
Задержаться бы всем нам на этой вершине, ибо, по Павичу, «плохой спуск может свести на нет счастливое восхождение». Поэтому мы должны находить время, силы и возможностb бороться с собственным нафсом (тягой к страстям). Если не каждодневно, то хотя бы периодически.
Все мы — актеры по жизни?
Вместе с тем, М. Павич старается расширить свой взгляд на озвучиваемые темы. Так, рассказывая о приемном сыне «кира Аврама», которого он сделал «из глины», прочитал над ним «сороковой псалом, чтобы вдохнуть в него жизнь», писатель пишет, что этот опыт «успешно закончен». Ибо приемный сын «сыграл свою роль с таким совершенством, что смог обмануть и живых и мертвых».
Что хотел сказать этим абзацем М. Павич? Ведь если данную фразу пропустить через себя в буквальном смысле, то получается, что создание человека — лишь опыт «свыше», а каждый из нас, говоря словами Шекспира, будучи актером, «не одну играет роль» на театральной сцене жизни? М. Павич идет дальше:
«Он всегда пропускал тот миг, когда все уже сказано и когда все вокруг снимают маски и принимают свой обычный вид, такой, который имеют наедине с собой».
Однако весь предыдущий ход мыслей М. Павича однозначно свидетельствует, что здесь, скорее, подразумевалось нечто иное, чем прямое восприятие произнесенного. Не есть ли констатация им «актерского мастерства» людей проявлением той самой двойственности нашей души? Разве мало каждый из нас играет — с самим собой, с окружением, с близкими и далекими? Не пытаемся ли мы иногда убежать от самих себя, прикрывая те или иные собственные неблаговидные поступки различными отговорками, оговорками или искусственными разъяснениями? Не об этом ли говорит М. Павич?
Гендерные тонкости романа М. Павича
Как известно, наличествуют два варианта романа М. Павича: мужской и женский, различающиеся лишь одним абзацем. По мнению автора, основное отличие этих абзацев — в эмоциональной подоплеке описания одной и той же ситуации. Женский вариант наполнен романтическо-лирической тональностью восприятия (ощущения) происходящего:
«Начав читать предложенный им текст, я на мгновение потеряла нить мысли и потонула в своих чувствах».
Как это не покажется кому-то странным, но и в данном ракурсе происходит явная стыковка с Кораном. Давайте обратим внимание на аят, согласно которому призывается заключать (подписывать) договор о долге, взятом на определенный срок. В таком случае Коран призывает пригласить в качестве свидетелей «двух мужчин из вашего числа» или «одного мужчину и двух женщин, которых вы согласны признать свидетелями, и если одна из них ошибется, то другая напомнит ей» (Коран, 2:282). По мнению автора, речь здесь идет не о приравнивании двух женщин одному мужчине, а исключительно об эмоциональной природе женского пола. В реальности жизнь подтверждает подверженность женщин эмоциям, в отдельные моменты могущим «увести» ее от основной цели. И М. Павич вновь в очень изящной формулировке очертил причину «создания мужского и женского вариантов романа». Если «мужчина ощущает мир вне самого себя, во вселенной», женщина «носит вселенную внутри себя» [5].
Возможно, именно на «женско-мужском» акценте М. Павича в романе можно приостановить описание авторского (субъективного) восприятия этого произведения. Наверняка, сказанное уверенно свидетельствует о том, насколько глубоко писатель подошел к освещению злободневных вопросов. Причем осуществил он это необычнейшим, неординарным способом, что раскрывает талант М. Павича.
Его нередко именовали «Балканским Борхесом», отдавали пальму первенства в разработке поэтики нелинейного письма, определяли лидером европейского постмодернизма. Но нуждался ли М. Павич в клише, ежели основополагающим в его произведениях было содержание, а не форма?
Поэтому, знакомясь с романами писателя, читатель, прежде всего, обращает внимание на мысли М. Павича. Ибо он, пропуская сквозь себя переживания об окружающей его действительности, пытается поделиться ими с читателем. Именно данный подход сербского мастера позволяет ему оставаться актуальным и в наши дни.
1. Здесь и далее цитаты из романа приведены по: Милорад Павич. Хазарский словарь
2. Возможно ли сосуществование мусульман с иудеями и христианами?
3. См. подр.: Теймур Атаев. О заложенных в Коране правах человека и плюрализме
5. Милорад Павич. Роман как держава
Добавить комментарий