Коран
Мацей Коханович
«Аллаху принадлежит и восток, и запад!
И куда бы вы ни обратились, там лик Бога»
Коран, 2:115
Мне часто задают вопрос: как я совмещаю то, что я европеец, с тем, что я мусульманин? Пытаясь на него ответить, я понимаю, что формулировка такой позиции является ошибочной и совершенно не соответствует моей точке зрения.
Я никогда не чувствовал напряжения по этому поводу, которое, по мнению моих собеседников, должен чувствовать, и с которым, как они мне внушают, определенным образом я справился. Иногда они даже дают мне понять, что, пожалуй, именно воспитание в среде польской интеллигенции помогло мне обуздать «плохую, темную» сторону Ислама.
Тогда я пытаюсь выяснить, почему должен чувствовать такое напряжение? Связано ли это с тем, что я новообращенный, то есть, возможно, «неполный» мусульманин? Такой намек иногда появляется со стороны моих собеседников (зато со стороны мусульман — никогда). Но мое убеждение в отсутствии противоречия между тем, что я мусульманин, и тем, что я европеец, это не только личное суждение, эксцентричная идея.
Оно коренится во взглядах хотя бы Алии Изетбеговича, который в своем идеологическом трактате «Ислам между Западом и Востоком» доказывал, что мусульманское мировоззрение имеет много общего с англо-саксонскими либеральными ценностями, и который находил сходство между ним и концепциями Гоббса, Локка, Смита, Милля, Спенсера, Расселла, Шоу, Джеймса и Роджера Бэкона (последнего Изетбегович считал первым представителем способа мышления, характерного для перечисленных персонажей). А чьи же еще взгляды на тему «Ислам и Европа» могут быть более символическими, чем взгляды основателя государства, принадлежащего к мусульманской нации, которая наиболее близка к сердцу Европы?
Ведь в начале прошлого века именно покровитель всех мусульман-модернистов ХХ века, Великий муфтий Египта, шейх Мухаммад Абдо сказал:
«Я поехал на Запад и увидел Ислам, но не мусульман, я вернулся на Восток и увидел мусульман, но не Ислам».
И это был не человек, который отвергал мусульманское наследие для того, чтобы механически принять европейские ценности, а глубоко религиозный мыслитель, призывающий людей вернуться к первоначальным ценностям Ислама.
Один из самых известных (а иногда и демонизированный) европейский мусульманский интеллектуал Тарик Рамадан в своей знаменитой книге «Быть европейским мусульманином» призывает мусульман стать активными членами европейского гражданского общества. Богослов, которого иногда обвиняют в double-talk (неоднозначности), говорил то же самое на закрытой встрече для польских мусульман, где я был слушателем вскоре после того, как принял Ислам. Я мог бы создать риторическую фигуру о том, что с тех пор ничего не делаю, кроме как пытаюсь «быть европейцем», то есть занимаюсь тем, что мне приказал внук Хасана аль-Банны, основателя «Братьев-мусульман»…
История мусульманского мира, начиная с XVIII века, − это время, когда в нем адаптируются европейские ценности: философия, идеология, образование, одежда, кухня, техника, языки, наука, литература, и в принципе все, кроме наиболее элементарных религиозных практик, хотя и с ними в этот период произошли глубокие изменения. За аналогичными процессами можно было также наблюдать в колониальную и постколониальную эпоху в других неевропейских регионах мира. Они имели место и ранее, в первой половине предыдущего тысячелетия, но тогда вектор был противоположным − из мусульманского мира в Европу. Взаимоотношения между различными культурами опираются не только на соперничество или конфликт, но и на такой обмен.
Конечно, мусульмане принимали европейские стандарты такими, какими они были в то время. Так, в XIX веке в османском дворе в Стамбуле или во дворце хедива в Каире дамы надевали кринолины и корсеты и учились играть на пианино. Когда на заре современной Турции ее создатели принимали семейное законодательство, они определили роли супругов так, как это в то время гласили европейские кодексы: муж должен был обеспечивать семью материально и опекать жену, а она − заниматься домашним очагом. В турецком руководстве по этикету с 50-х годов, который я когда-то просматривал, читателей поощряли целовать дам в руку и пропускать их в дверь, как того в то время требовали принципы европейского этикета. И уже через десять-двадцать лет возникло поколение революционерок, таких как, например, Марьям Раджави, лидера Организации моджахедов иранского народа, которое было симптомом и следствием больших перемен во всем мире, символизирующихся 1968 годом. Сегодня мы видим перетекание современного феминизма во всех его разнообразных видах в мусульманский мир. То, что мы классифицируем как европейское, не является статичным − так было на протяжении последних нескольких сотен лет, так будет и в будущем.
Современные европейские мусульмане являются продуктом многовекового приема европейского образца. Они заседают в парламентах, например, в британском парламенте их насчитывается 13, и это не в какой-нибудь «партии шариата», а от Лейбористской партии, из либералов и консерваторов, к − да! − Шотландской национальной партии. Они снимают кино − достаточно вспомнить Фатиха Акина и Рашида Бушареба, которые неоднократно получали премии за свои фильмы; занимаются спортом − в любой европейской сборной по футболу есть «свой» мусульманин; они пишут книги − посмотрите на вклад мусульман в постколониальную литературу; и пишут музыку; работают в университетах и т. д. Количество этих мусульманских «историй успеха» растет с каждым десятилетием, с каждым следующим поколением мусульман, поселившихся в Европе.
Если посмотреть на судьбу мусульманских иммигрантов в Западной Европе и польских иммигрантов последних десятилетий, то можно даже сказать, что было бы неплохо, если бы следующие поколения европейских граждан с польскими корнями создали столько интересных, успешных европейцев. Но не только биографический подход, но и твердые экономические расчеты показывают положительный вклад иммигрантов в экономику, в частности через благотворное влияние на рынок труда.
Реакцией на длительную европеизацию мусульманских обществ были и попытка вернуться к частично сложившейся традиции (движения салафитов), и религиозная политическая радикализация, отравленным ответвлением которой является джихадизм. Здесь стоит добавить, что бывший терроризм на Ближнем Востоке был светским явлением, он опирался на идеи, принесенные из Европы. Это касается, например, палестинских движений 70-х годов или вооруженных формирований, которые действовали во время гражданской войны в Ливане.
Симптоматическая попытка повернуть вспять процесс европеизации − шестидневная война арабских государств, когда проект Насера, который тогда заворожил Ближний Восток, разбился вдребезги. А с точки зрения идеологии, возвращение к родным традициям является проявлением исчерпания идей европейского происхождения − прежде всего, в свое время очень популярного в мусульманских странах марксизма, национализма, а в последнее время и неолиберализма. Конечно, кризис великих идей, которые обещали нам всем лучший мир, это универсальное явление, а ответ на него мы видим в различных регионах мира от Индии, где ее политическим выражением являются успехи правой Народной партии (БДП), до Европы, где все более мощными становятся движения, объединяющие противников ЕС и антииммиграционных деятелей.
Возвращение к Исламу является успешным только там, где оно не отрицает европейского наследия, которое уже является интегральной частью местной культуры, а обогащает её путем объединения со своей религиозной традицией. Также и попытки «европеизировать» мусульманские общества в прошлом были успешными тогда, когда они проводились ради укрепления родных традиций, а не их отрицания (наиболее полной попыткой и страшным поражением «модернизации» через отвержение собственной традиции была Албания Энвера Ходжи). Политические примеры такого плодотворного объединения европейского и мусульманского наследств − правление Аднана Мендереса, Тургута Озала и Реджепа Тайипа Эрдогана в Турции (в последнем случае до момента, когда пренебрежение европейским «компонентом» не привело к поражению в выборах), или постреволюционный проект в Тунисе.
Мусульмане слишком европеизированные, чтобы быть готовыми попрощаться с европейским наследием. И в то же время они закреплены в своей религиозной традиции, от которой не хотят отказаться. В Европе именно эта группа, члены которой являются как европейцами, так и мусульманами, задает тон мусульманской общине. Это не только арабы, живущие во Франции, или пакистанцы, проживающие в Англии (так себя видело большинство иммигрантов еще несколько десятилетий назад), но французские или британские мусульмане (и также польские мусульмане). Это не маргинальные − ни в социальном, ни в институциональном плане − и спрятанные в подвалах сторонники самопровозглашенного халифа аль-Багдади, репрезентативность которых для европейской мусульманской общины такая же, как террористов РАФ или Красных бригад для европейских левых, или скинхедов для европейских правых.
* * *
Если сегодня кто-то не хочет иммиграции − это его потеря. Иммиграция в долгосрочной перспективе обогащает демографически, экономически, культурно. Если кто-то был готов принять такой вызов, терпеть трудности, то он, или воспитанные им дети, будут готовы к усилиям, чтобы хорошо работать в европейских обществах.
Тот, кто был готов отправиться в долгое, опасное и дорогое путешествие из лагеря беженцев в Турции, Ливане или Иордании в Европу, охотно включится в жизни европейского общества и вернет с лихвой любые расходы, которые будут понесены в его пользу, если только он будет иметь такую возможность, если получит поддержку на рынке труда и помощь в адаптации. Стоит заметить, что беженцы, которые перебираются в Европу, часто не только наиболее предприимчивые, но и образованные, которые в свое время были элитой в родной Сирии. Это люди, которые покидают свою страну и прибывают в Европу из-за ужасной гражданской войны; люди, которые ищут у нас убежища.
Надо сказать и о масштабе явления. Турция приняла почти 2 млн беженцев из Сирии, благодаря чему стала первой страной мира по количеству мигрантов. Ливан принял их больше миллиона, что составляет 25% от ее населения (это так, как если бы Польша приняла 9 млн), а на его территории проживает уже более 400 тысяч палестинских беженцев. В Иордании беженцы составляют примерно 10% населения. Даже если Европейский Союз принял бы десятую часть тех людей (многие из которых, наверное, вернутся на родину, если только война там закончится), то они не составили бы даже одного промилле от 500 млн населения ЕС.
В Польше проживает сегодня около 10 тысяч мусульман (включая всех, кто находится здесь временно: студентов, дипломатов или людей, которые работают по краткосрочным контрактам). Это узкая группа, лишенная существенной социальной роли: татары, проживающие в Польше много веков, беженцы из Чечни, арабские врачи, турецкие бизнесмены, пакистанцы, афганские работники киосков с кебабом и небольшое количество новообращенных. Увеличение этой группы даже в два или три раза не позволит ей негативно повлиять на ситуацию Польши, даже если её представителями будут отсталые фанатики, похожие на персонажей антимусульманской пропаганды.
Источник: «Ислам в Украине»
