Коран
Нилюфер Гёле (Nilüfer Göle)
Мы являемся свидетелями переломного момента в истории Европы, когда «исламский вопрос» становится решающим элементом и главным символом разногласий в дебатах об идентичности и при определении политических целей. Недавний кризис, связанный с наплывом беженцев, терроризм, мусульманские меньшинства – эти разнородные вопросы сплавляют воедино в то, что именуется «исламской проблемой».
Смешение этих, столь разных, категорий людей – беженцев, террористов, иммигрантов-мусульман — несмотря на разницу их исторических траекторий — приводит к тому, что в европейском сознании абстрактное понятие «ислам» материализуется и приобретает якобы реальные характеристики, за которыми не видно конкретных лиц и судеб. Ислам становится главным и безоговорочным маркером разных социальных групп, общим знаменателем и одновременно обязательным критерием при обозначении политических приоритетов.
Политика в области безопасности по предотвращению терроризма, гуманитарная помощь беженцам, неопопулистская риторика, направленная против видимости мусульман в публичной сфере — главной детерминантой и рамкой для всего этого является ислам. Во Франции меры по обеспечению безопасности направлены против «радикализации религии». Беженцев отбирают по религиозному признаку. В странах Европы набирают обороты неопопулистские движения, защищающие христианство от «исламского вторжения».
Парадоксальным образом ислам становится катализатором европеизации. Европа сама по себе не является достаточно мобилизующей политической темой, на базе которой граждане дискутировали бы о будущем своих обществ. По-видимому, Европейский Союз не в состоянии сплотить граждан разных стран и дать им чувство сопричастности. Люди не желают говорить о Европе. И наоборот, ислам представляется европейской публике некой пылающей зоной, которая провоцирует полемику, порождает скандалы, мобилизует коллективные страсти, и всякого, кто входит в эту зону, слышат и замечают. Социальные акторы, представляющие ислам или оппонирующие ему, получают возможность определять общественную полемику и формулировать политические цели.
Несмотря на то что за иммиграционными процессами в разных европейских странах стоит разная история и государственная политика, что касается формулирования «исламского вопроса», то тут все страны реагируют примерно одинаково. Можно увидеть различия в политике интеграции, миграционных волнах, колониальном прошлом, особенности французского республиканства и британского мультикультурализма. Однако в постмиграционный период, а именно в процессе интеграции иммигрантов второго и третьего поколений, ислам становится общим стержнем для мусульман разных национальностей и культур и означает конец этнорелигиозной идентичности мигрантов.
Чем больше иммигранты в условиях европейского культурного ландшафта идентифицируют себя как «мусульмане», тем с большей вероятностью это означает дистанцию между ними и культурой предков и обретение некого универсального чувства принадлежности к исламу. Сейчас наблюдается видимое присутствие ислама в публичной жизни, а также культурная полемика вокруг хиджаба, строительства мечетей, халяля, путей визуальной репрезентации ислама. При этом все эти темы лейтмотивом звучат и повторяются во все новых национальных контекстах. Мы видим, что разные страны идут одинаковыми путями в формулировании исламского вопроса, научаясь друг у друга. Например, во время дискуссий в разных европейских национальных контекстах стало привычным ссылаться на запрет хиджаба и бурки во Франции.
Полемика вокруг ислама также меняет нашу когнитивную карту Европы, где доминируют иммигрантские страны: Франция, Германия, Великобритания. Швейцарский референдум по поводу минаретов, «карикатурный» скандал в Дании стали вехами европейских дебатов. И в свете этих дебатов в нашем сознании происходит переформатирование знакомого образа Европы.
Плюрализм европейских либеральных демократий был построен посредством политики мультикультурализма и признания религиозных прав меньшинств. Но в последние три десятилетия мы видим, что в этих границах Европа уже не в состоянии «переварить» рост мусульманского населения в Европе. Провозглашен «конец мультикультурализма» при всеобщем признании неприменимости этой концепции к исламу. Для многих мультикультурализм значил культурный релятивизм при условии нетронутости патриархальных элементов и традиционных форм притеснения, существующих в этих общинах. Но, по мнению критиков мультикультурализма, недостаточное взаимодействие общин не только ведет к культурным столкновениям, но и создает потенциальные анклавы радикализации и терроризма.
Очевидно, что диспут о религиозных правах не дал удовлетворительного ответа и не обеспечил признание притязаний мусульман. Мусульманское женское покрывало и продукты халяль – примеры того, что все подобные дебаты вращаются в области «дискурса о правах», но не касаются, собственно, права на свободу вероисповедания. Право носить мусульманское покрывало не обозначено как религиозное, а позиционируется в контексте прав женщин. То же самое и с халялем: как это было с кошером, халяль не квалифицируется как одно из религиозных прав определенного меньшинства, а из-за ритуала убоя рассматривается в свете прав животных.
Следовательно, каждый скандал вокруг ислама структурируется дискурсом о несовместимости ислама и Европы, что якобы является проявлением «столкновения культур». Столпы европейской культуры определяются светскими ценностями Европы, такими как принцип равенства полов, права сексменьшинств, свобода самовыражения и т.п. Дебаты о присутствии мусульман ведут к культурному и социальному расколу Европы, продвижению политики идентичности, поляризации обществ по принципу «мы» и «они».
Ключевую роль в усложнении этих противоречий играют СМИ: они способствуют нагнетанию эмоций, поляризации мнений и разжиганию скандалов. Неопопулисты – это уже не прежние ксенофобские движения, нынешние крайне правые пользуются культурными противоречиями и превращают их в политику враждебности к исламу, вплоть до нагнетания страха перед исламом и национализма, который они предлагают как средство от негативных последствий миграционных и глобализационных процессов, попадая в унисон с господствующими тенденциями и приобретая популярность.
Либерально-демократические движения теряют поддержку, а нативисты и евроскептики укрепляются. В отличие от национализма универсальных ценностей и прав, нативисты делают упор на культурную исключительность и чувство национальной принадлежности с расистским уклоном, противопоставляют коренное население «пришлым».
Вот в таком контексте происходит ремоделирование европейского общества и политики в их конфронтации с исламом на фоне смешения образов мигрантов-мусульман, требующих признать их полноценными гражданами Европы, беженцев с Ближнего Востока, нуждающихся в гуманитарной помощи, и террористов, с которыми необходимо бороться.
В отличие от беженца, историческая и личная судьба иммигранта-мусульманина сложилась в Европе, он находится в процессе интеграции, принадлежит ко второму-третьему поколению иммигрантов, не хочет, чтобы ему напоминали о его «происхождении», идентифицировали по названию страны предков (как алжирца, турка, марокканца и пр.). Он претендует на видимое присутствие в публичной сфере – это уже постмиграционный феномен. Он чувствует свою принадлежность к стране, в которой вырос, и, в отличие от террористов из любых стран, хочет быть частью общества, получив образование, реализуя себя в профессиональной жизни, участвуя в политике. Многие из этих мусульман проделали путь успешной интеграции и сформировали новый слой среднего класса. К ним не применимы рассуждения о «провале политики интеграции», «неблагополучных районах» и «высокой преступности».
Они стремятся к социальному взаимодействию, ищут способы сочетать свою религию с участием в жизни общества. Эти «рядовые мусульмане» действительно хотят быть рядовым элементом жизни разных европейских городов, учиться, молиться, есть халяль и т.д. Однако их религиозные нормы и явная мусульманская идентичность являются препятствием для их признания рядовыми гражданами. Их не признают как граждан, соответствующих публичным нормам, диктуемым большинством.
Присутствие мусульман в Европе бросает вызов идее того, что религия должна быть личным делом. Однако религиозная вера действительно имеет как глубокий внутренний аспект, так и публичный. Это не только абстрактная вера, но определенный ритуал, ежедневная практика, внутренний акт, источник самодисциплины и руководство в современной жизни. Это осмысленное действие, ритуал, дискурсивная практика, осваиваемая индивидуально и коллективно.
Существует разрыв между субъективными смыслами, приписываемыми мусульманами своей вере, и публичным восприятием ислама. Выставление своей религиозной жизни на всеобщее обозрение воспринимается коренными европейцами как агрессивное подчеркивание различий и отрицание господствующих ценностей. Это можно назвать примером нарушения культурной коммуникации, так сказать, «ошибкой перевода».
Ислам становится маркером отличия. Он расширяет возможности мусульман как социальных акторов, определяет их дискурсивные практики, правовой дискурс, притязания на видимость и открывает новые возможности. Он обладает трансформационным и экспансионистским эффектом в самых различных областях, начиная с общественной жизни, заканчивая рынками, искусством и модой.
Сейчас среди западных мусульман происходит процесс творческого освоения, формирования исламского стиля жизни-халяль. Дебаты вокруг буркини, хамона-халяль, инклюзивных мечетей – это лишь некоторые примеры, иллюстрирующие то, как происходит переформатирование представлений об исламском образе жизни в условиях европейского культурного ландшафта.
Как превратить столкновение цивилизаций в возможность для выработки общих стандартов и новых форм межкультурного сосуществования, восстановления гражданской общественной культуры? Только инклюзивная общественная жизнь, где нет места насилию, освободит потенциал для коллективного создания новых моделей, которые, будучи вплетены в ткань общества, позволят задавать демократические приоритеты.
Источник: Reset Dialogues on Civilizations
