Тюрбан Руссо

Ян Коллер (Ian Coller)

Это было в 1731 году в Швейцарии. Молодой начинающий музыкант, называющий себя Воссор де Вильнев, истратил последние несколько монет на скромный ужин в деревенской гостинице. Со временем он станет известен миру как один из величайших умов XVIII века – Жан-Жак Руссо.

Он с завистью поглядывал на обильный стол путешественника за соседним столом – человека с густой бородой в меховой шапке и фиолетовом кафтане – православного монаха или архимандрита. Отец Афанасий Паулюс приехал из османского Иерусалима, он жестом пригласил соседа разделить с ним трапезу.

Скоро обнаружилось, что они могут общаться на ломаном итальянском, распространенном во многих областях Леванта. Афанасий, путешествовавший по кантонам Швейцарии, собирая пожертвования то на реставрацию Храма Гроба Господня, то на выкуп заложников-христиан – в зависимости от аудитории – предложил Вильневу присоединиться к нему, чтобы помочь делу знанием французского языка. Праздно шатающийся, не имевший друзей и путешествовавший под псевдонимом, Руссо согласился. После нескольких миссий по сбору средств в Швейцарии и соседних странах, приятели собрались ехать через Германию и Польшу в Иерусалим.

Если бы этот молодой человек, который прославится как один из виднейших мыслителей эпохи Просвещения, поехал с Афанасием на восток, история европейской философии сложилась бы иначе.

Но Руссо решил двигаться в Париж. Через какое-то время он случайно увидел объявление Дижонской академии о конкурсе очерков на тему «Содействовало ли возрождение наук и художеств очищению нравов», и тут ему пришла в голову крамольная мысль о том, что «науки и художества», которыми так гордится Европа, принесли больше вреда, чем прогресса, так как оторвали людей от естественных добродетелей. Он решил участвовать в конкурсе.

Его «Рассуждение об искусствах и науках», подписанное настоящим именем, получило премию академии и стало началом карьеры, сделавшим его самым знаменитым европейским автором и ключевой фигурой эпохи интеллектуальных исканий, которую мы называем Просвещением.

Что это дает с точки зрения прояснения отношений ислама и европейского Просвещения? Может показаться, что фигура Руссо мало подходит для ответа на этот вопрос. Он стал автором таких великих философских произведений, как «Новая Элоиза» и «Эмиль», автобиографии «Исповедь», новаторского политического эссе «Общественный договор» (1762). Он никогда не выезжал за пределы Западной Европы, равно как и не писал сочинений, которые хоть в какой-то степени имели отношение к восточной философии. Многие другие просветители могли бы дать более плодотворную почву для подобного исследования. Например, у французских энциклопедистов есть рассуждения о мусульманском мире, другие философы занимались переводами Корана или описывали жизнь пророка Мухаммада.

И все-таки Руссо был ближе к мусульманскому миру, чем кто-либо из этих ученых: не только своей философией, но и жизнью.

«В Европе мы имеем три основных религии. Одна признает только одно откровение, вторая – два, а третья – три», ─ писал он.

Иными словами, Руссо классифицирует три крупнейших религии, утверждая, что все они одинаково заслуживают уважения. Родись он в Стамбуле, продолжает он, он был бы мусульманином – таким образом, мы видим, что для него вероисповедание было, во многих отношениях, географической случайностью. Он отстаивает толерантность в плане веры, позволяющую человеку делать выбор в соответствии со своей совестью и при этом реализовывать свою духовность в сообществе граждан.

Руссо не был сторонником отделения церкви от государства. Он верил в «гражданскую религию», которая способна возвыситься над религиозными разногласиями, и восхищался тем, как Пророк Мухаммад сумел объединить свой народ и повести его за собой.

То, о чем говорят сочинения Руссо – это не враждебное столкновение с фундаментально отличным «другим», а целый ряд наблюдений, почерпнутых из собственного опыта и опыта его семьи, а также опыта народов мира, который не просто поделен на христиан и мусульман как две отдельные сферы. Плоды его мысли сообщают нам нечто иное, отличное от распространенных теперь воззрений европейцев на мусульманские культуры, сформированных взглядом сквозь призму экзотических стереотипов,  объединенных уничижительным термином «ориентализм», распространившимся, прежде всего, благодаря одноименному исследованию Эдварда Саида (Edward Said), вышедшему в 1978 году. Реальность намного сложнее.

Подобно Руссо, мигрантами, беженцами или разного рода скитальцами были многие европейцы, перешагнувшие из одного мира в другой из-за бегства или ссылки, в поисках счастья, образования или просто куска хлеба. В жизни Руссо никогда не было определенности или стабильности. В 1762 году, пребывая на вершине славы, он был вынужден бежать из Франции под покровом ночи, спасаясь от тюрьмы или даже казни. Он безнадежно искал хоть какое-то постоянство, но никогда не имел своего дома, зависел от щедрости других, которую далеко не всегда принимал из-за гордости.

 

Стамбульский часовщик

Вполне вероятно, что несклонность к оседлости Жан-Жак Руссо унаследовал от своих предков. Его отец Исаак Руссо, выходец из семьи французских протестантов, бежавших в Швейцарию, женился на девушке по имени Сюзанна Бернар. Вскоре после свадьбы он оставил беременную жену и отправился в столицу Османской империи Стамбул, где работал часовщиком. В первой половине XVIII века подобные поступки не были редкостью. В силу перенасыщенности местного рынка швейцарские мастера были вынуждены покидать родину.

Брат Исаака Андре работал в Амстердаме, его дядя Жакоб – в Лондоне, зять Габриель Бернар – в Венеции, а затем в американской колонии Каролина, в городе Чарльстоне. Его кузен Жак, тоже часовщик, сопровождал посольство французского правительства Людовика XIV в Персии и остался жить в Исфахане. Сын Жака, Жан-Франсуа Руссо, владел турецким и фарси, изучал арабский и армянский языки и стал французским консулом в Басре. Говорили, что сходство между ним и Жан-Жаком было настолько поразительным, что, когда он впервые приехал в Париж, некоторые подумали, что Жан-Жак восстал из могилы и ходит в удивительном восточном наряде.

Стамбул, самый многонаселенный город Европы – примерно в 40 раз превышающий Женеву и в 1,5 раза Париж – был богатой и процветающей столицей империи, охватывающей обширные участки Европы, Азии и Африки и простирающейся даже до Китая и Японии. О жизни Исаака в Стамбуле известно мало, но он провел вдали от семьи целых семь лет. Столица империи тоже переживала расцвет, т.к. новый султан Ахмет III, с именем которого связана так называемая «эпоха тюльпанов», превратил город в столицу праздности и роскоши. По сравнению с мрачной Женевой, разница, должно быть, была огромной.

В 1711 году Исаак возвращается в Женеву к жене и семилетнему сыну, которого никогда не видел. Вскоре Сюзанна снова забеременела, и Жан-Жак оказался «печальным плодом этого возвращения», как он напишет в «Исповеди». Как многие женщины в те времена Сюзанна не пережила родов.

«Я родился … слабый и хворый. Я стоил жизни моей матери, и мое рождение было первым из моих несчастий».

В представлении Руссо решение отца уехать из Стамбула стало причиной смерти матери. Должно быть, его старший брат так и не оправился от этой травмы: подростком он пропал без вести – быть может, подался на Восток – и о нем больше никогда не слышали.

А Жан-Жаку предстояло познакомиться с суровой кочевой жизнью. Однажды, когда ему было 14 лет и он был учеником часовщика, он ушел  за город, а когда вернулся вечером, обнаружил, что городские ворота закрыты. Не дожидаясь наказания, он решил бежать. Он отказался не только от жилья, но и от протестантства, в котором был воспитан: поселившись в итальянском городе Аннеси, он принял католичество. Он нашел прибежище в доме мадам де Варанс, и со временем из покровительницы она стала его дамой сердца, но это не мешало ей иметь других поклонников. Ревнуя к светским манерам одного парижского музыканта, который тоже жил в ее доме, Руссо похитил его имя – Вильнев – и составил анаграмму из собственной фамилии, переделав ее в Воссор, и стал зваться Воссор де Вильнев – под этим именем мы и застали его в харчевне с монахом.

Во время их совместного пребывания в швейцарском городе Солере (Золотурн) Руссо-Вильнева – он называл себя парижанином – пригласил на аудиенцию маркиз де Бонак, бывший посол в Стамбуле, а затем посол Франции в Швейцарии. Руссо чистосердечно рассказал ему свою историю, которая произвела на этого утонченного человека немалое впечатление, но еще большее – на его жену. В них он впервые нашел того рода аудиторию, которая позднее с таким восторгом воспримет его знаменитую «Исповедь» – сочинение, которое благодаря своей предельной откровенности выглядит современным даже сегодня.

«Он не должен больше страдать, странствуя с этим греческим монахом», – объявила мадам де Бонак.

Скоро Руссо, покровительствуемый маркизом де Бонаком, пересек французскую границу и направился в Париж, где обрел если не богатство, то славу.

 

Эмиль в Алжире

Здесь этому любопытному приключению мог бы прийти конец. Известно, что Жан-Жак Руссо не бывал в Иерусалиме, равно как и где-либо в мусульманском мире – по крайней мере, физически. Однако неосуществленному путешествию суждено было свершиться с помощью автобиографичного героя его самого известного сочинения «Эмиль», увидевшего свет в 1762 году.

«Эмиль» стал самым продаваемым французским романом XVIII века и педагогическим фундаментом той революционной эпохи. Считалось, что в романе представлен новый взгляд на детство, причем он подвергся критике за акцент на разделении полов. Так или иначе, именно этот педагогический трактат сформировал интеллектуальную базу современной западной цивилизации. Однако в большинстве изданий книга вышла без последнего, неоконченного тома под названием «Эмиль и Софи», в то время как именно этот том представляет для нас наибольший интерес. В нем Эмиль покидает Европу и находит себя в Северной Африке.

В последних, неоконченных главах Руссо заставляет Эмиля, обманутого обществом и разочарованного разрывом отношений с Софи, покинуть Францию на корабле. По пути в Неаполь корабль захватывают пираты, Эмиль оказывается их пленником и попадает невольником в Алжир. Трудясь на каторге под ударами плети надсмотрщика, который обрекает невольников на непосильный труд, Эмиль подговаривает товарищей на забастовку и демонстрирует истинный смысл своего философского воспитания через сопротивление самым крайним обстоятельствам.

Хозяин в тайне вызывает Эмиля и требует объяснений. Эмиль удивлен: любой европейский господин жестоко наказал или убил бы непокорных.

«Я узнал, что с именами мавров и пиратов у нас связаны предрассудки, против коих я не был достаточно защищен. Им неведома жалость, но они справедливы, от них нечего ждать мягкости и милосердия, зато не приходится остерегаться их капризов и злобы».

Образ «великодушного турка» скоро станет довольно популярным в европейской культуре, в частности, в театре и опере, например, он фигурирует в опере Моцарта «Похищение из сераля» (1782). Но здесь он не сопровождается никакими романтическими уловками ориентализма. Руссо отказывается от экзотики «1001 ночи» – пиратов, гаремов, султанов – и излагает на удивление рациональное представление об алжирском обществе.

Поступок Эмиля стал широко известен и, в конце концов, он попал на службу к алжирскому бею Хасану Оглы, который, как сообщает рассказчик, «начав простым матросом, он дослужился до капитана и, пройдя все ступени во флоте и армии, поднялся до высших государственных должностей; после смерти алжирского бея он был избран на этот высокий пост единогласно турками и маврами, военными и гражданскими чинами».

Рассказ Руссо отражает реальные события, недавно произошедшие в Алжире, где в 1766 году к власти пришел новый бей Мухаммад бен Осман при обстоятельствах, похожих на те, что описаны у Руссо. Алжир был необычен тем, что для избрания правителя в нем действительно было достаточно одобрения янычарского войска, и для кандидата на верховную власть не требовалось каких-то определенных условий, как и утверждал Руссо.

Но интерес Руссо к Алжиру, в большей степени, заключается в том, что он использует его в качестве примера возможностей резкого продвижения по социальной лестнице, которое он, подобно другим европейским философам, считает важнейший элементом восточных «деспотий». Мыслители-аристократы, такие как Монтескье или Вольтер, видели в этом недостаток: они возражали, что в обществе, по одному только желанию султана раб может стать министром, а министр может понести наказание в виде снятия с должности или даже казни, нет настоящей свободы. Они считали неравенство, присущее их собственному обществу, не проблемой, а необходимым элементом устройства общества. Руссо же – сын бедного часовщика, а не богатого аристократа – смотрел на эти вещи абсолютно иначе.

«Почему турки вообще человеколюбивее и гостеприимнее нас??»,

– спрашивает Руссо в «Эмиле». И тут же отвечает:

«Потому что при совершенно самовластном правительстве величие и богатство частных лиц всегда непрочно и шатко, и они не видят в унижении и нищете состояния, совершенно чуждого себе; завтра каждый может оказаться тем, кем сегодня бывает тот, кому он помогает», тогда как во Франции знатный человек никогда не окажется на месте крестьянина и наоборот.

Социальная мобильность позволяет каждому члену общества мысленно идентифицировать себя с любым другим членом общества, неважно, бедным или богатым. Этот новый взгляд на общество, которое принадлежит всем, а не только богатым и могущественным, послужил одной из движущих идей Французской революции и способствовал формированию западной концепции социальной справедливости.

 

Салям алейкум, Руссо!

Хотя Руссо удалось побывать в мусульманском мире только в образе своего литературного героя, это оказалось не просто экспериментом по изучению культурных различий. После публикации «Эмиля» Руссо пришлось бежать через швейцарскую границу – для французских властей взгляды автора на религию оказались чересчур радикальными.

В Швейцарии он усвоил новую манеру одежды, отказался от парика, панталон и камзола и стал носить архалук, просторные шаровары и отороченную мехом шапку, утверждая, что из-за проблем с мочевым пузырем ему неудобно в тесной и короткой одежде (хотя ему ничто не мешало выбрать другой, более привычный для европейского глаза наряд, например, килт, тогу или что-то вроде сутаны).

Выбор «армянского костюма», как он сам его называл, был не капризом или тягой к экзотике, а сознательным поступком, который много говорит о его самовосприятии. В своей «Исповеди» Руссо сообщает о враждебности своего швейцарского окружения, вот, что он пишет:

«Я заказал себе небольшой армянский гардероб, но поднявшаяся против меня буря заставила меня отложить перемену костюма до более спокойных времен; и только через несколько месяцев, когда мне пришлось из-за новых приступов опять прибегнуть к зондам, я нашел возможным, ничем не рискуя, надеть эту новую одежду в Мотье…  И вот я надел куртку, кафтан, меховую шапку, пояс и, отстояв в этом одеянии церковную службу, убедился, что вполне удобно пойти в нем и к милорду маршалу».

Любопытно, что в этой новой одежде Руссо был похож на архимандрита, встреченного им 30 лет назад. Любой житель Османской империи легко обнаружил бы в нем христианина, но в Швейцарии считали, что это мусульманский наряд. Но это не беспокоило Руссо, даже напротив – скорее, стимулировало.

Самым приятной реакцией он счел ответ лорда маршала Кейта, высланного из Британии по политическим соображениям, губернатора Невшателя, взявшего Руссо под свою опеку.

«Его превосходительство, увидев, как я одет, произнес вместо всякого приветствия: "Салям алейкум!"; этим все кончилось, и я уже не носил другой одежды».

Джордж Кейт прекрасно разбирался в мусульманских обычаях и обычаях других религий, которые ему приходилось воочию наблюдать. У него был многонациональный дом, здесь жил буддист калмык Ильбрахам, африканец Мока и молодая турчанка по имени Эметулла, которую брат милорда вывез из осажденного русскими войсками османского города Очакова.

В эти несколько месяцев 1763 года, проведенных в Мотье, Руссо занимался образованием Эметуллы, которую называл «дорогой сестрой». Вполне возможно, что Эметулла была музой, вдохновившей Руссо на эту метаморфозу, во всяком случае, перед его первым появлением она поддразнивала одного из гостей Руссо:

«Прибыл человек из моей страны, по крайней мере, он одет как армянин. Вы будете с ним ужинать. Догадайтесь, кто это».

Другой гость восхищался нарядом Руссо, говоря, что он делает его похожим на героя одного из его сочинений. Все это показывает, что Руссо до такой степени желал перенестись в другие миры, что разработал принципиально новые идеи, которые повлияли на ход современной истории.

***

Таким образом, для Руссо ислам и мусульманские культуры не были знаком экзотического «иного», на фоне которого определялась его европейская идентичность – они были неотделимым элементом его культурного репертуара. Экспериментируя со своими связями с мусульманским миром, Руссо находил способы реализации своей социально-культурной независимости, выражавшиеся в принципиальном выборе, который он считал фундаментом политической свободы.

Он раздвигал географические, культурные и даже религиозные границы идентичности, утверждал, что человек способен выбирать другие оригинальные пути в других мирах. Хотя, что касается его самого, не все эти пути были удачными.

В качестве эпилога, как это ни печально, придется вернуться к архимандриту, со встречи с которым мы начали.

Расставшись с Руссо, Афанасий продолжил свое странствие в Иерусалим, но через три года фортуна трагически отвернулась от него. Он прибыл в Голландию с новым спутником по имени Ян Паус, с собой у него было несколько охранных грамот от европейских королевских особ и высшего духовенства. Но оказалось, что эти бумаги – подделка, за что он предстал перед судом старейшин в городе Ден-Бош, который признал его виновным в сборе пожертвований под вымышленным предлогом и приговорил к повешению с пригвождением поддельных документов к виселице.

В итоге, Афанасий так и не добрался до Иерусалима – как и молодой Воссор де Вильнев, скиталец с удивительной судьбой, с которым однажды пересекся его путь. Благодаря своей случайной щедрости в адрес бедного молодого человека, этот ничем не примечательный шарлатан на какой-то момент задержался на подмостках современной истории.

Что касается самого Руссо, то его причудливый путь весьма показателен в формировании представлений о том, что у нас принято называть «Западом». Его собственный мир населяли посредники между двумя цивилизациями: его отец Исаак, сожалевший о возвращении в Женеву, тогда как его родственники благополучно устроились в Персии; незадачливый плут-архимандрит; турчанка Эметулла из поместья маршала в Мотье; шотландский изгнанник маршал; даже альтер-эго Руссо, Воссур, готовый идти на Восток; вымышленный герой Эмиль, нашедший самое полное воплощение своих качеств, будучи невольником в Алжире. Эти пересекающиеся культурные пути между Европой и соседними исламскими землями вплетены в сочинения и философию Руссо, которую он никогда не отделял от своей жизни, и в этом смысле они занимают выдающееся место в нашем современном мире, созданном, во многом, и его философской мыслью.

Источник: Aramco World