Империя Сонгай: кульминация исламской государственности в средневековой Западной Африке
Printer Friendly, PDF & Email
25 декабря, 2013
Опубликовал: Islam.plus

Юрий Косенко (историк, переводчик, востоковед, африканист, журналист) 

Мы продолжаем серию публикаций о мусульманских государствах Западной Африки. Особенный акцент делается на свидетельствах очевидцев и современников. Важно отметить, что империю Мали сменила империя Сонгай. Более того, именно это государственное образование в средневековой Западной Африке наиболее соответствовало принципам исламской государственности… 

Содержание 

Общее представление об империи Сонгай

Ши (сонни) Гао

Аскии (императоры) Сонгая

Ши Али - мусульманское имя, полуязыческая сущность

Исламские ученые в империи Сонгай

Аския Мухаммед - зенит могущества Сонгай и наиболее соответствующая Шариату эпоха государственности в доколониальной Западной Африке

Свобода мысли и свобода критики во время аскии Мухаммеда

Убийство лжепророка

Великий ученый - шейх Багайого

Аския Исхак

Отношение к могилам

Очаги культуры

Аския Дауд - смиренный правитель

Социальные отношения в империи Сонгай

Погружение империи Сонгай в пучину гражданской войны

Причины падения империи Сонгай

Вторжения жаждущих наживы марокканцев

Позиция ученого

 

Общее представление об империи Сонгай

Сонгай — торговое государство, созданное в XV - XVI веках народом сонгаи вдоль среднего течения реки Нигер на территории современных государств Мали, Нигер и Нигерия. 

Основанием империи послужило небольшое царство, существовавшее по легендарным сведениям с IX века в области Гао. В XI веке местный правитель принял ислам и на протяжении последующих 300 лет его преемникам удалось распространить свою власть на большей части территории современного Мали. 

Создателем Сонгайской империи выступил Сонни Али, который между 1462 и 1492 годами значительно расширил границы государства, после семилетней осады овладел Дженне и выбил туарегов из Тимбукту. 

Его сын не мог поддержать равновесия между интересами скотоводов-язычников и исламского купечества, и был свергнут в 1493 году Мохаммедом Аскией, во время долгого правления которого (1493 - 1528 годы) империя достигла вершины своего могущества. 

Династия его потомков, которые носили титул аския, оставалась на престоле до нашествия оснащённых огнестрельным оружием войск Джудар-паши в 1591 году, результатом которого стало подчинение сонгаев марокканскому султану Ахмаду аль-Мансуру.   Изображение удалено.

Ши (сонни) Гао 

Период правления Правитель

До 1285 года титул дья 

ок. 550 - 570 годов Дья аль-Айаман

ок. 570 - 590 годов Закой (Второй)

ок. 590 - 620 годов Такой (Третий)

ок. 620 - 650 годов Какой (Четвертый)

ок. 650 - 670 годов Агукой (Пятый)

ок. 670 - 700 годов Али Фай

ок. 700 - 730 годов Бай Камай

ок. 730 - 750 годов Дьябай

ок. 750 - 780 годов Карей

ок. 780 - 800 годов Айам Каравей

ок. 800 - 830 годов Айам Занка

ок. 830 - 850 годов Айам Занка Кибао

ок. 850 - 880 годов Конкодьей

ок. 880 - 890 годов Канкан

ок. 890 - 920 годов Косой (Муслим Дан)

ок. 920 - 940 годов Косой Дарей

ок. 940 - 970 годов Нгару Нга Дам

ок. 970 - 990 годов Нин Тафай

ок. 990 - 1020 годов Бай Кай Кими

ок. 1020 - 1040 годов Бай Кайна Камба

ок. 1040 - 1070 годов Кайна Тья-Ньомбо

ок. 1070 - 1080 годов Тиб

ок. 1080 - 1090 годов  Айам Даа

ок. 1090 - 1120 годов Фададьо

ок. 1120 - 1140 годов Али Кар

ок. 1140 - 1170 годов Бере Фолоко

ок. 1170 - 1190 годов Йасабой

ок. 1190 - 1210 годов Дуро

ок. 1210 - 1230 годов Дьонго Бер

ок. 1230 - 1250 годов Биси Бер

ок. 1250 - 1260 годов Бада

ок. 1260 - 1280 годов Сонни Али Колен

ок. 1280 - 1300 годов Слиман Нар

ок. 1300 - 1320 годов Ибрахим Кабай

ок. 1320 - 1340 годов Усман Канафа

ок. 1340 - 1350 годов Бари Кейна Кабе

ок. 1350 - 1360 годов Муса

ок. 1360 - 1370 годов Бакари Дьонго

ок. 1370 - 1380 годов Бакари Дилла Бимби (Баро Дал Йомбо)

ок. 1380 - 1390 годов Мар Карей

ок. 1390 - 1400 годов Мухаммед Дао (Мадого)

ок. 1400 - 1410 годов Мухаммед Кукийа

ок. 1410 - 1420 годов Мухаммед Фари

ок. 1420 - 1430 годов Кар Бифо (Балма)

ок. 1430 - 1440 годов Мар Фей Кул-Дьям

ок. 1440 года Мар Хар Канн

ок. 1440 - 1450 годов Мар Хар на Дано

ок. 1450 - 1464 годов Слиман Дама (Денди)

1464 - 1492 годы Абду Конья Диоп

1492 - 1493 годы Бубакар Дао (Ши Баро)

В 1493 году завоеваны Сонгаем 

 

Аскии (императоры) Сонгая 

Период правления Правитель

Образована в результате завоевания сонгаями Гао 

1493 - 1529 годы аль-Хаджж Мухаммед бин Абубакар

1529 - 1531 годы Муса

1531 - 1537 годы Мухаммед Бенкан-Керей (Мар-Бенкан)

1537 - 1539 годы Исмаил

1539 - 1549 годы Исхак I Кедебине

1549 - 1583 годы Дауд

1583 - 1586 годы аль-Хаджж

1586 - 1588 годы Мухаммед-Бани

1588 - 1591 годы Исхак II Дьогорани

1591 год Мухаммед-Гао

В 1591 году завоеваны Марокко 

Изображение удалено.

Ши Али - мусульманское имя, полуязыческая сущность

Ниже мы приведем несколько цитат, в которых описывается ши Али. Этот человек носил мусульманское имя, но кроме имени в нем ничего не было от Ислама. Согласно разным источникам, он жил как язычник, и так же правил. После свержения его династии утвердилась империя Сонгай, которая была исламским государством, даже несмотря на многочисленные отступления и нарушения принципов Ислама. В этом отношении она не сильно отличалась от других мусульманских государств того времени. 

«Слимана-Дама сменил притеснитель, лжец, проклятый властный ши Али. Он был последним из ши на царстве, тем, по чьему омерзительному пути шли и его рабы. Был он победоносен и не обращался ни к одной земле, не разорив ее. Войско, с которым он бывал, никогда не оказывалось разбитым: был он победителем, а не побежденным. От земли канты до Сибиридугу он не оставил ни одной области, ни одного города, ни одного селения, куда бы не явился со своею конницей, воюя с жителями этих мест и нападая на них». 

«Ши Али был могущественным государем, жестоким сердцем. Он, [бывало], приказывал бросить дитя в ступку, а матери приказывал его толочь. И мать толкла ребенка живьем, и его скармливали лошадям. Был ши Али распущен и порочен. Одного из шейхов его эпохи, [происходившего] из людей мори-койра, спросили [даже], мусульманин ли Али или неверный, ибо деяния его — это деяния неверного, но он произносит оба символа веры, [выражаясь] как тот, кто силен в науке. 

Усмотри его неверие в делах его: в убиении факихов. А сколько он разрушил селений! Их жителей он убивал пламенем, подвергая людей страданию в различных пытках: то сжигал огнем и убивал их, то возводил дом на живом человеке, и тот умирал под домом, то вспарывал живот живой женщине и вынимал ее зародыш. И о нем столько [сообщений] относительно недобрых дел и зла в управлении, что недостаточно этого [сборника], чтобы вместить некоторые из них». 

«Для Али среди его врагов не было [другого] врага, столь же ему ненавистного, какими были для него фулани. И любого фулани, которого он видел воочию, ши убивал — ученого или невежду, мужчину или женщину. Ученых из их числа он нe принимал ни в преподавание, ни в суды. Он перебил [фульбское] племя сангаре, так что их осталась лишь небольшая кучка: все они собирались в тени одного дерева, и оно их могло прикрыть. Он схватил некоторых свободных мусульман и подарил их другим, утверждая, что ими он дал тем [щедрую] милостыню. 

Люди его времени и его полки прозвали его “Дали" (чем они его возвеличивали). И только он кого-либо призывал, как тот ему ответствовал: “Дали!" (а оно с буквами: “даль" с фатхой, “алеф мамдуда" и “лам" с кесрой). А мне рассказал наш друг — а это был Мухаммед Вангара ибн Абдаллах ибн Сандьюка ал-Фулани (да помилует его Аллах) — что он слышал, как кадий Абу-л-Аббас Сейид Ахмед ибн Анда-аг-Мухаммед (да помилует его Аллах) говорил, что непозволительно кого-либо прозывать этим прозванием, ибо значение его — “всевышний", а это значение принадлежит исключительно Господину могущества, а это — Аллах Всевышний. 

И подобно этому [выражение] “Дулинта" (оно с буквами: “даль" без точек, “вав" для долготы, “нун" с сукуном и “та" с фатхой); некоторые говорят “дуринта" (с “ра"), но это ошибка. Кадий сказал: “Его значение — "раб господина", я имею в виду под господином ши, да будет проклятие Аллаха над ним". Сегодня этим “дали" называют только кума-коя и дженне-коя. И надлежит, чтобы этим руководствовались люди богобоязненные и талибы». 

«И прошло лишь мгновение ока, как все жители выехали. Среди них были и такие, кто не нес своих припасов на ужин, и такие, кто не взял подстилок, и такие, кто был пешим — а в доме у него была лошадь, которую он бросил, думая, что будет долгой седловка. Большинство их — слабых и стариков — провело ночь в Ариборо, некоторые — в Дьента, а [иные] люди пересекали реку, чтобы ночевать на [том] берегу, и некоторые его достигли. И не наступило еще время заката, как Томбукту совершенно опустел. Люди вышли и не заперли двери своих домов. Остались только больные, не нашедшие того, кто бы их понес, да слепцы, не имевшие поводыря. Этого довольно тебе, [чтобы показать] злобность его. Воистину, из худших людей тот, кого боятся люди ради свирепости его! Это для меня представлялось почти невозможным. И я не считаю, что у ал-Хаджжаджа ибн Йусуфа, при его кровожадности и свирепости по отношению к людям, случалось подобное этому в подобном Томбукту и в исполнении его приказа». 


В связи с этим, интересно отметить отношение к ши Али со стороны истинных мусульман: 

«Когда же возросли обиды мусульманам со стороны ши Али и несчастья, приносимые им в [делах] этого мира и веры, сердца преисполнились грузом печали и забот из-за него. Люди отчаялись получить утешение в его деле и были разочарованы длительностью его правления, полагая, что оно не прекратится и не окончится. Но ши Али напал на некоего добродетельного бедняка и отобрал его дочь. Этот бедняк пришел к нему в его дом, принес жалобу — а ши поклялся, что если [тот бедняк] не выйдет, то он прикажет сжечь его огнем. 

Бедняк вышел плача, поднял руку к небу, обратился в сторону Мекки и сказал: (“Господь мой! О Господин странника! О близкий [к нам]! Вот ты видишь, знаешь и слышишь. И ты обладаешь могуществом, чтобы обуздать этого распутника и негодяя, для которого длится твоя отсрочка и которого настолько обманывает твое бережение, что он [нападает] на добродетельного человека. Выслушай благосклонно его мольбу и помоги ему, раз он молит о твоей помощи!" 

В этот же день к ши Али явились двое из числа потомков Мори Хаугаро, родоначальника жителей мори-койра. Имя одного из них было Мори ас-Садик, а другого — Мори Джейба. Они принесли жалобу на зло, которое им обоим причинил некто из его племени, то есть из [племени] упомянутого ши. И когда Али заметил их, то отдал приказание по их поводу — и они были схвачены и закованы в железа. 

А он велел их доставить на некий остров и бросить обоих там. И сказал один из них: “Господь мой! Помилуй нас от него и погуби его раньше, чем встанет он с места своего!" Другой же сказал: “И да будет смерть его не в исламе, а в неверии!" Ши в тот момент находился в городе, называемом Куна, в области аль-Хаджар. И он умер в тот же день: его сразила внезапная смерть». 
  Изображение удалено.

Исламские ученые в империи Сонгай

Помимо прочего, следует отметить, и к этому вопросу мы еще вернемся, наличие подлинных исламских авторитетов и ученых среди жителей Африки того времени. Одним из таких людей был, например, аль-Магили, Мухаммед ибн Абд ал-Керим (умер в 1503/4 году) — североафриканский богослов и законовед. К его консультациям прибегал не только аския Мухаммед, но и правители городов-государств хауса (см. [Батран, 1973 год; Ханвик, 1966 год, с. 298 - 299; Кюок, 1975 год, с. 398, 433 - 436; Хискетт, 1962 год, с. 583 - 586; Найл, с. 331 - 332]). 

Когда идет речь о хронике «Тарих аль-Фатташ», не следует забывать о наличии позднейших интерполяций. Они связаны с политико-пропагандистскими мотивами освободительной борьбы XIX века. Это, прежде всего, «легитимизация» претензий Секу Амаду Лоббо на верховный авторитет в Западном Судане — предстают с полной очевидностью. 

Амаду — суданская форма арабского имени Ахмед; происходил он из фульбского клана Сангаре (также именуемого Барри) и родился в области Себера, образующей фактически остров между Нигером и его притоком Бани, от г. Дженне до г. Мопти. Попытка же связать с будущим двенадцатым халифом даже шиАли, который о пророчестве ас-Суйюти аскии Мухаммеду знать не мог, и объяснить этим пророчеством репрессивную политику Али по отношению к фульбе (также фулани; но — язык фуль) вообще и клану Сангаре в частности, из которого происходил Секу Амаду Лоббо, — явный недосмотр интерполяторов XIX века. 

Явное свидетельство позднейшего происхождения части текста хроники: знакомство Западного Судана с огнестрельным оружием состоялось лишь во время марокканского завоевания, то есть в 90-х годах XVI века. Заимствование сведений о нем из Центрального Судана также маловероятно — турецкие мушкетеры-наемники появились в войске борнуанского царя Идриса Аломы лишь на десятилетие с небольшим раньше в 70-е годы (см. [Мартин, 1969 год, с. 22 - 25; Ханвик, 1971 год, с. 210 - 211]). 

«Харидат ал-аджаиб вафаридат ал-гараиб» («Жемчужина чудес и перл диковин») — компилятивная космография Сирадж ад-дина Абу Хафса Омара Ибн ал-Варди (около 850/1446 годов) [GAL, том II, с. 131 - 132, № 8; SB, том II, с. 162 - 163; Крачковский, 1957 год, с. 490 - 496]. 

Хотя Делафосс и сомневался в возможности точного перевода выражения аскоо-соба, он без колебаний отнес его к берберскому языку и воспринял как доказательство берберского же происхождения правящей династии древней Ганы [ТФ, пер., с. 78, примеч. 2]. 

В то же время отождествление этого выражения с сонгайским хам 'животное', 'мясо' заставляет вспомнить, что именно термином лахм 'мясо' арабы Западной Сахары именовали своих данников — берберов-зенага [Монтей, 1929 год, с. 331]. 

Однако препятствием для установления такой параллели в данном случае служит позднее появление крупных масс арабов в Западной Сахаре: оно относится лишь к ХII веку, и тем самым сближение его с событиями ранней истории средневековой Ганы оказывается, в лучшем случае, позднейшей рационализацией. 

«Дурар [или «Джавахир» — см. с. 146] ал-хисан фи-ахбар бад мулук ас-судан» («Прекрасные жемчужины рассказов о некоторых царях Судана») — это сочинение, относящееся, судя по приводимым выдержкам из него, примерно к середине XVII века (по Левциону — к его первой половине, см. [Левцион, 1971б, с. 668]), известно только по его упоминаниям в хрониках. 

До нас оно не дошло и не отмечено ни Брокельманом, ни другими авторами. Создатель его, судя по упоминанию его отца, Мухаммеда ибн ал-Амина Кано, в связи с избиением марокканцами верхушки факихов Томбукту в 1593 году, принадлежал, как и семейство Кати-Гомбеле, к этой же социальной группе населения города. 

Говоря о великих ученых Ислама того времени в Африке, следует упомянуть такого авторитета, как Ахмед Баба. Краткая информация о нем есть в примечаниях к хронике «Тарих ас-Судан»: 

««Кифайат ал-мухтадж фи-марифат ма лайса фи-д-дибадж» («Достаточное нуждающемуся для знания того, чего нет в „Ад-Дибадж"») — сокращенный вариант главного труда крупнейшего из ученых западноафриканского средневековья Ахмеда Баба (подробнее о нем см. с. 184; см. также [Леви-Провансаль, 1922 год, с. 250 - 256; Ханвик, 1962 год; Зубер, 1977 год, с. 146—155; EI, том I, с. 196; Е1(2), том I, с. 279 - 2180]); представляет собой сокращенный вариант сочинения «Найл ал-ибтихадж би-татриз ад-дибадж» («Достижение восторга украшением „Ад-Дибадж"»). 

Последнее сочинение представляет дополнение к пользовавшемуся большим авторитетом биографическому словарю Ибн Фархуна (XIV век) «Ад-Дибадж ал-музаххаб фи-марифат айан улама ал-мазхаб» («Позолоченная парча о познании виднейших ученых [маликитского] мазхаба»). Эль-Кеттани приводит более пространный вариант названия — «Кифайат ал-мухтадж фи-ихтисар найл ал-ибтихадж би-з-зайл ала-д-дибадж» («Достаточное нуждающемуся о сокращении [книги] «Достижение восторга дополнением к ад-Дибадж"») [Эль-Кеттани, 1968 год, с. 57]».
   Изображение удалено.

Аския Мухаммед - зенит могущества Сонгай и наиболее соответствующая Шариату эпоха государственности в доколониальной Западной Африке

Довольно интересно описан приход к власти аскии Мухаммеда. В нижеприведенных цитатах он выступает защитником Ислама и мусульман: 

«Говорит кадий Махмуд Кати ибн ал-Хадж ал-Мутаваккил Кати: сражение между ними обоими не начиналось вовсе до того, как аския послал ученого, святого и добродетельного Мухаммеда Таля — шерифа, которого они возводят к бану-медас, к ши Баро, призывая того принять ислам. А Баро в то время был в местности, называемой Анфао; и он отказался наотрез. Он держался за свою власть, подобно тому, как это было в обычаях царей. Из-за этого он был груб речами по отношению к ученому и почел дело со стороны того настолько серьезным, что помыслил об его убиении. Но Аллах могуществом своим и превосходством своим отвратил его от этого. И шериф возвратился к аскии Мухаммеду и принес ему весть об отказе ши Баро и о том, что тот сделал с ним. 

После этого аския Мухаммед послал ученого, добродетельного, богобоязненного обладателя достоинств и чудес, уакоре по происхождению, альфу Салиха Дьявара снова, вторично к ши Баро. Тот пришел к нему и вручил ему послание повелителя аскии Мухаммеда. Но ши только увеличил наглость, непреклонность отказа и гордыню [свои]. И обошелся он [с Салихом] еще круче, чем поступил в первый раз. При нем в тот момент было больше десяти везиров. Среди них везиром был баракой манса Муса — а был он глубоким старцем, и у него было тогда десять детей. 

У каждого эмира в отдельности было свое войско; и все они были с ши Баро, кроме одного лишь мансы Куры — а он побежал к повелителю, аскии Мухаммеду, и присягнул ему. Что же касается дирма-коя Санди, таратон-коя, бани-коя, кара-коя, дженне-коя и прочих, то из этих упомянутых у каждого в отдельности имелось многочисленное войско, но все они [были] с ши Баро. 

И поклялся один из его везиров, (а это [был] упомянутый дирма-кой), что убьет он ученого Салиха Дьявара, посланца повелителя, аскии, и сказал: “Если ты нe убьешь этого ученого, не прекратятся посланные аскии к тебе! Напротив, он будет посылать к тебе посланников одного за другим". 

Но Аллах ему в этом воспрепятствовал, и ши Баро сказал Салиху Дьявара: “Возвратись к пославшему тебя, но если потом ко мне вернется посланный от него, то кровь последнего будет на его шее. И скажи пославшему тебя аскии: пусть готовится к сражению между мною и им. Я не принял его речи и не приму!" Ученый Салих Дьявара возвратился к повелителю и передал ему слова ши Баро, обстоятельства того и то, что видел с его стороны из непокорства и неприятия ислама, [высказанных ши]». 

«И когда передал Салих Дьявара повелителю-аскии то, что видел он со стороны ши Баро, аския собрал своих советников и мужей совета из числа ученых, вельмож и начальников войска и держал с ними совет относительно того, что ему делать: сражаться ли с ши Баро или же послать к нему в третий раз? И они сошлись на том, чтобы послать к ши третьего гонца, который бы его обхаживал и смягчал бы ему речи — быть может, Аллах приведет его к исламу. 

И аския послал меня к нему, то есть меня — бедняка нуждающегося, альфу Кати. Я ушел к ши и нашел его в местности Анфао — а это неподалеку от Гао. Я передал ему послания повелителя верующих, аскии, и изукрашивал ему речи, сколь мог красноречивые, как повелел повелитель верующих аския ал-Хадж Мухаммед. Я был с ним любезен, страстно желая, чтобы повел его Аллах благим лутем. Но он наотрез отказался, разгневался и приказал в тот же момент ударить в барабан и начал собирать войска. И он угрожал и метал молнии, желая меня запугать. А я к себе самому прилагал слова поэта: “И, побеждая людей креста и его почитателей, сегодня погибну!" 

В ту же минуту собралось его войско около него, подобно горам, и подняло [такую] пыль, так что день стал подобен ночи. И начали они кричать, и клялись, что кровь польется потоками. Потом я вернулся и передал аскии известие. Затем повелитель верующих аския ал-Хадж Мухаммед приготовился, приказал бить в барабаны, и в тот же миг его войско собралось вокруг него. И все они дали ему присягу на смерть. Тогда аския сел верхом и с победоносным войском своим направился в сторону ши Баро. 

Оба войска встретились в понедельник двадцать четвертого джумада-л-ухра; а между посылкой повелителем верующих [посла] к ши Баро и столкновением войск их обоих прошло пятьдесят два дня. И началась между армиями сильная битва; и Аллах помог аскии против ши Баро — войско того обратилось в бегство. И было из них убито такое большое число, что люди считали, что на них обрушилась погибель и что это — конец этого мира. 

Вместе с ши Баро был денди-фари Афумба; он был из отважнейших людей: в тот день он бросился в Реку и умер в ней. А с ал-Хадж Мухаммедом находился упомянутый манса Кура, сын мансы Мусы; но с аскией не было, помимо мансы Куры, ни одного из государей ат-Текрура и Сонгай, и, кроме него, ни один не откликнулся на призыв аскии».
 

Важно также обратить внимание на особенности рабства в Африке. Ислам признает рабство как таковое, хотя призывает к освобождению рабов и смягчает их положение. Есть ряд положений Шариатского права, которые направлены на то, чтобы мусульманин не порабощал другого мусульманина, чтобы не разрушались семьи, чтобы рабов не заставляли работать сверх меры и много другого. В Сонгай мы видим нечто противоположное, и при этом следует помнить, что Сонгай было более гуманным государством, чем многие другие: 

«Когда же Аллах поверг в бегство войско ши, сам он бежал в Айоро и оставался там, пока не умер. И в тот день воцарился счастливейший, праведнейший; и стал он повелителем верующих и халифом мусульман. И сделал Аллах упомянутого аскию ал-Хадж Мухаммеда наследником всей земли ши Баро — а она от владений канты до Сибиридугу. И обнаружил он в своей собственности в тот день двадцать четыре племени его рабов — но не свободных, которых бы тот обратил в рабство. 

А мы назовем имена племен, если пожелает Аллах. Три из них — из числа неверных-бамбара: первое возводят к Диара Коре Букару, второе — к Нгаратиби, что же до третьего, то возводят его к Касамбаре. Ши Баро унаследовал их от своего отца, ши Али, а ши Али, подобно этому, получил их в наследство от ши Сулеймана-Дама (а некоторые называют его Денди). Он подобным же образом — от ши Балма, тот — от ши Мухаммеда-Фари, а тот — от ши Мухаммеда Кукийя. Последний подобно этому унаследовал их от ши Мадого, он был тем, кто завладел [собственностью] малли-коя. 

А предки этих племен были под властью малли-коя, после того как деды их были могущественны, а малли-кой — под их властью. Аллах же дал ши Мадого силу для ниспровержения малли-коя; ши разгромил их, полонил их потомство, захватил все их богатства и отнял у них [эти] двадцать четыре племени. 

Однако эти три племени были из числа потомственных рабов малли-коя. Их обычай с того времени, как оказались они во власти малли-коя, таков, чтобы ни один из них не женился до того, как выплатит он сорок тысяч раковин своим [будущим] свойственникам из опасения, как бы женщина или ее дети не требовали для себя свободы, и желая, чтобы они со своими детьми оставались в собственности малли-коя. 

Эти три помянутых племени раньше были одного происхождения: имя их отца — Бема Тасо (с буквами: “ба" с ималой и с одной точкой, “мим" и “та" — обе с фатхами и “син" с даммой — дамма с имамом); имя же матери их — Арбаакале (с буквами: хамзой с фатхой, “ра" с сукуном, “ба" и “айн" — обе с фатхами, “каф" с фатхой и “лам" с ималой). 

Их было трое мужчин — единоутробных братьев; между ними случилась ссора из-за женщины, на которой все они желали жениться. И они возненавидели друг друга и разделили свои родословные. А их происхождение было из Касамбары, название же их селения — Ниани, в земле Мали, а это — город малли-коя. Их повинность во времена малли-коя, с тех пор, как сделались они его собственностью, состояла в сорока локтях на [каждых] мужа и жену до того, как перешли они в руки ши. 

Их подать во времена ши, от первого из тех до ши Али, а он был последним из ши на царстве, [была такова]: собирали сто душ мужчин и женщин вперемежку, им отмерялся участок в двести локтей земли, они собирались с барабанами и флейтами и возделывали участок для ши, крича, как кричат земледельцы, и ударяя в барабаны. А когда эти посевы убирали, ши делил их [урожай] между своими воинами. Если же посев бывал испорчен, ши заставлял их платить и требовал их к ответу. 

Когда же завладел ими аския Мухаммед, то назначил он с них подать: каждый год, когда они собирали урожай со своих полей, аския приказывал человеку из своих приближенных забрать их урожай. С того из них, кто мог дать десять мер, он их брал, с того, кто мог дать двадцать мер — брал их, и таким образом — до тридцати мер, не превышая это число, ибо оно было пределом, выше коего не увеличивали, даже если бы облагаемый податью был в состоянии дать тысячу. И брал аския Мухаммед некоторых из их детей, обращая их в цену лошадей».
 

Тот факт, что аския Мухаммед, по сравнению с ши Али, действительно был защитником мусульман, несмотря на свои недостатки, иллюстрирует следующий пассаж: 

«У аскии Мухаммеда было [столько] из достоинств прекрасной политики, доброты к подданным и благожелательности к беднякам, чего не счесть и чему не было подобного ни до него, ни после. Он любил ученых, добродетельных и талибов; [любил] обильные подаяния и выплату обязательного и [дополнительных] даров. Он был из числа умнейших и осторожнейших людей. Был он смиренным с учеными и щедро давал им людей и богатства, притом чтобы заботились они о пользе мусульман и об их поддержании в повиновении Аллаху и поклонении ему. 

Аския отменил все то из новшеств, из не подлежащего одобрению, из притеснений и пролития крови, чего придерживался ши. И утвердил он веру на совершеннейших опорах. Он отпускал всякого, кто претендовал на освобождение из рабского состояния и возвращал любое имущество, какое ши отбирал силой, хозяевам его. Он восстановил веру и утвердил кадиев и имамов — да наделит его Аллах благом за ислам!» 
  Изображение удалено.

Свобода мысли и свобода критики во время аскии Мухаммеда

Вот важнейший рассказ, в котором показано взаимоотношение понятий власть – Ислам и приводится пример подлинного мусульманского ученого, который открыто давал наставления аскии Мухаммеду. Также следует обратить внимание на тот факт, что в стране существовала должность кадия – исламского судьи. Эта должность существовала во всех упомянутых ранее государствах, а это, в свою очередь, служит доказательством того, что бытовые вопросы рассматривались в более или менее строгом соответствии с нормами Шариата. Города же Томбукту и Дженне, несомненно, были очагами Исламской науки и культуры: 

«Он назначил кадия в Томбукту, кадия — в город Дженне и по кадию — в каждый город своей страны, где полагался кадий, — от Канты до Сибиридугу. Однажды аския остановился в городе Кабара, когда направлялся в Сура-Бантамба со своим войском. Он ехал верхом на своей лошади, а его слуга Али Фолен нес перед ним его меч, после закатной молитвы, и с ним не было никого, кроме помянутого Али Фолена. 

[Ехал], пока не достиг того места, в котором сегодня жители Томбукту совершают праздничную молитву, и сказал [тогда] Али Фолену: “Знаешь ли ты дом кадия Махмуда ибн Омара?" Тот ответил: “Да!" И аския сказал: “Иди к нему и скажи, что я здесь один, так пусть он один придет ко мне". Он взял поводья лошади, и Али Фолен ушел. А альфа шейх-кадий Махмуд стоял у двери своего дома с группой людей по обыкновению их. 

Али Фолен передал ему послание аскии Мухаммеда, кадий согласился, вошел только в свой дом, взял свой посох и пошел с Али Фоленом, возвращая всякого, кто желал последовать за ним. И пошел он один, пока не нашел аскию Мухаммеда, приветствовал его и поцеловал его благородные руки. Али взял повод коня и отвел его; аския же приказал ему, чтобы он к ним не подпускал [никого], и Али так и сделал. 

Затем аския сказал кадию, после приветствия и пожеланий здравия по полной формуле: “Я посылал своих гонцов по своим делам; приказывал ли ты в Томбукту моим приказом? Ведь ты возвращал моих посланцев и препятствовал им в исполнении моих повелений! Разве не царствовал в Томбукту малли-кой?" Шейх ответил: “Да, он царствовал в нем!" Аския сказал: “Разве тогда в Томбукту не было кадия?" Шейх ответил: “Да, был". Аския сказал: “Ты достойнее того кадия или же он достойнее тебя?" Кадий ответил: “Нет, он достойнее и славнее меня!" Аския спросил: “Разве малли-кою препятствовал его кадий свободно распоряжаться в Томбукту?" Шейх ответил: “Нет, не мешал". 

Аския сказал: “А разве туареги не были султанами в Томбукту?" Тот ответил: “Да, [были]!" Аския спросил: “Разве в то время в нем не было кадия?" Шейх сказал: “Да, это было". Аския спросил: “Разве ты достойнее этого кадия или же он достойнее?" Шейх ответил: “Нет, он достойнее и славнее, чем я". Тогда аския сказал ему: “Разве ши не царствовал в Томбукту?" Шейх ответил: “Да, царствовал он в нем". Аския спросил: “Разве же не было в то время в городе кадия?" Шейх сказал: “Был". Аския спросил: “Он был более покорен Аллаху или ты покорнее и славнее его?" Шейх ответил: “Нет, он богобоязненнее меня и славнее!" 

Аския сказал: “Разве же эти кадии препятствовали султанам свободно распоряжаться в Томбукту и делать в нем, что те хотели из повеления и запрещения и взимания дани?" Шейх ответил: “Не препятствовали и не становились между султанами и желанием их!" Аския спросил: “Так почему же ты мне мешаешь, отталкиваешь мою руку, выгоняешь моих гонцов, которых я посылал для выполнения моих дел, бьешь и велишь их выгонять из города? Какое это имеет отношение к тебе? В чем причина этого?" 

И ответил шейх, да будет доволен им Аллах: “Разве ты забыл или делаешь вид, что забыл, тот день, когда ты вошел ко мне, в мой дом, взялся за мою ступню и за одежду мою и сказал: "Я пришел вступить под твое покровительство и прошу тебя за себя, чтобы стал ты между мною и адом. Помоги мне, возьми меня за руку, чтобы не упал я в ад! А я доверяюсь тебе!" И это — причина изгнания мною твоих посланных и отвергания твоих повелений!" 

И ответил аския: “Клянусь Аллахом, я забыл это, однако сейчас я вспомнил. Ты сказал правду, клянусь Аллахом, ты будешь вознагражден добром — ведь ты отвел зло, да продлит Аллах твое пребывание между мною и пламенем [ада] и гневом Всемогущего. Я прошу у него прощения и возвращаюсь к нему. И сейчас я тебе доверяюсь и держусь за твою полу. Будь тверд на этом месте, да утвердит тебя Аллах, и защищай меня!" И аския поцеловал руку шейха, оставил шейха, сел на коня и вернулся веселый и радостный, моля о долголетии шейха и чтобы принял его Аллах ранее смерти шейха, да помилует того Аллах. 

Взгляни на эти речи аскии Мухаммеда и ты узнаешь, что он был чист сердцем, веровал в Аллаха и его посланника. И как же удивительны они оба! Слава же тому, кто отличил людей! Аллаху принадлежит их возвышение! 

Аския Мухаммед оставался у власти два года и пять месяцев — и завершился девятый век. А в тот год (то есть 900 год по хиджре [2.Х.1494—20.IX.1495 годы] — Л. К.) он завоевал Дьягу, захватил из нее пятьсот строителей и четыреста увел в Гао, дабы использовать их для себя (имя их начальника было тогда Карамоко), вместе со строительными орудиями. 

Брату же своему, Омару Комдьяго, он пожаловал оставшуюся сотню. И назначил он Омара Комдьяго на должность канфари, и было это в том же году, и тот был первым, кто именовался этим званием — последнего не было до этого, в отличие от [званий] балама и бенга-фарма. А эти два звания оба встречаются со времени ши». 


Еще один эпизод из жизни аскии Мухаммеда, который свидетельствует о том, что его Исламское поведение было искренним: 

«Говорят, что аския услышал о некоем человеке, из жителей Мекки, у которого было несколько волосков с головы Посланника Аллаха (мир ему и благословение). К этому человеку приносили купцы тысячи золотых, прося его, чтобы он окунул эти благородные благословенные волосы в воду, а они бы ту воду выпили и омылись бы ею. А когда аския пришел к тому человеку, то попросил их у него; тот вынул ему их, но аския схватил из них один волос, бросил его в рот и проглотил его. 

О, какой для него успех то, что его почтило! И [какая] милость то, что умножило его! Говорят, когда аския вошел в решетчатую загородку [гробницы] Посланника Аллаха (мир ему и благословение), то вошел бара-кой манса Кура вместе с ним; он ухватился за одну из опор благородной решетки и сказал: “О аския Мухаммед, это Посланник Аллаха (мир ему и благословение), а это — Абу Бакр и Омар (да будет Аллах доволен ими обоими). 

Я вступил в их святыню, и я у тебя прошу несколько вещей. Первая — чтобы ты не помещал моих дочерей во дворец иначе как посредством [законного] брака. Аския ответил: “Я сделал [так]!" Затем сказал: “А что второе?" Бара-кой сказал: “Чтобы ты остановился там, где я остановлю тебя в повелении и запрещении!" Аския ответил: “Я сделал [так]! А третье что?" И сказал тот: “И [чтобы] ты не убивал того, кто вошел в мой дом, ни того, кто меня достиг..." — “Я сделал [так]!" — ответил аския. Но бара-кой заявил: “Необходимо, чтобы ты дал мне в том клятву в этом благородном месте: Посланник же Аллаха (мир ему и благословение) будет тому свидетелем!" Аския ответил: “Я сделал [так]!"—и они договорились на том». 
  Изображение удалено.

Убийство лжепророка

В хронике «Тарих аль-Фатташ» встречается интересный пример - наличие лжепророка и его убийство. Мы можем упомянуть, что лжепророки появлялись в разных уголках Исламского мира, в том числе и в самой Аравии: 

«В [девятьсот] семнадцатом [31.III.1511 - 18.III.1512 годы] аския отрядил Али, прозванного Али Фолен, и баламу Мухаммеда-Кореи к багена-фари Ma-Кати. А в [девятьсот] восемнадцатом [19.III.1512 - 8.III.1513 годы] был убит он, то есть Тениедда — лжец, притязавший на пророчество и посланничество, да будет на нем проклятие Аллаха! Его убил канфари Омар Комдьяго без ведома и без приказа аскии. Канфари вышел из Тендирмы против Тениедды, и Аллах даровал ему победу над тем, хоть и был лжепророк численностью, мощью и силой сильнее войска канфари Омара; и последний одержал над ним победу лишь при поддержке Аллаха». 

Одним из наследников аскии Мухаммеда стал аския Исхак. Судя по описаниям, он был довольно набожным человеком. Вот его характеристика: 

«Аския Исхак был [человек] угодный Аллаху, праведный и благословенный, обильный милостыней, пунктуальный в общей молитве, проницательного ума и тонкий. Говорят, что однажды он пришел в мечеть для последней вечерней молитвы в дождливую, темную и грязную ночь и сел там один. Потом пришел муэдзин и возвестил изан; затем он зажег светильник и сел, дожидаясь общину и имама. Но не пришел никто, пока не прибыл один имам и не оживил мечеть. 

Тогда муэдзин сказал ему: “О имам! Встань, и мы помолимся. Может быть, ты ждешь прихода аскии Исхака? Да ведь он не сойдет со своего ложа в этот дождь, тьму и грязь! Где он сейчас? На своем ложе, где разостлан разнообразный шелк?" Но из бокового придела мечети ему ответил аския Исхак, сказав: “Если тот, кого дожидаются, — аския Исхак, то здесь он, опередив вас обоих. Вставайте, помолимся!" И встали они, пораженные его выходом к молитве в одиночку». 
  Изображение удалено.

Великий ученый - шейх Багайого

Одним из великих мусульманских ученых того времени был шейх Багайого. Вот, что говорится о нем в хронике: 

«Рассказывают, что аския въехал в Дженне — да хранит его Аллах! — по пути в Табу и процарствовал в нем несколько дней. И однажды повелел он, чтобы присутствовали в большой мечети все, кто был в Дженне, — чернь и знать, где не отсутствовал бы из них ни один. Они явились все; тогда прибыл он с начальниками своего войска и главными сановниками своими, так что они заполнили ряды и колоннады. 

Затем аския велел своему переводчику, чтобы тот обратился к людям, сообщив им с клятвой на его [переводчика] языке: “Клянусь Аллахом, я еду в это свое путешествие лишь ради блага страны и пользы рабов. А теперь сообщите нам о тех, кто вредит мусульманам, и тех, кто притесняет людей в этом городе. И кто знает это, но не скажет о нем, на плечи того ляжет ответ за его право и за право рабов Аллаха!" 

Переводчик один за другим обходил ряды, говоря это, но община молчала. Среди тех, кто присутствовал в той мечети, был факих кадий Махмуд ибн Абу Бакар Багайого. Он сидел подле аскии. И когда положение для них затянулось и никто не давал аскии ответа, помянутый факих Махмуд сказал: “Истинно ли то, что ты сказал, о Исхак?" Аския ответил: “Клянусь Аллахом, да, истина!" Факих сказал: “Если мы тебе сообщим об этом притеснителе, то что ты ему сделаешь?" Исхак ответил: “Сделаю ему то, чего он заслужил — казнь, или порку, или тюрьму, или изгнание, — или возмещу то, что он погубил и вымогал из имущества!" 

И сказал ему факих Махмуд Багайого, да будет доволен им Аллах: “Мы не знаем здесь большего притеснителя, чем ты. Ты - отец каждого несправедливого и его причина. И захватчик совершает насилие над ограбленными лишь ради тебя, по твоему повелению и твоей властью. А если ты станешь убивать притеснителя, то начни с себя самого и поспеши с этим! Те деньги, что тебе доставляют отсюда и которых много у тебя, разве они твои? Или у тебя есть здесь рабы, возделывающие для тебя землю? Или имущество, которое они для тебя пускают в оборот?" 

И аския, когда услышал то, был потрясен, удивился, тяжело вздохнул и заплакал, сожалея о речи кадия, так что люди пожалели его и так что стали хмуриться лица его людей на Махмуда Багайого. А худшие из них невежеством закричали тому: “Это ты говоришь государю эти слова?!" — и почти накинулись на него. Но аския их от того удержал и выбранил, и не проявил [ничего], кроме сдержанности, самоуничижения и скромности. Напротив, он ответил: “Ты прав, клянусь Аллахом! А я раскаиваюсь пред Аллахом и прошу его о прощении". Потом, плача, удалился в свое жилище, и слезы капали и текли из его глаз. Так мы передали рассказ от нашего дяди по матери, факиха кадия Мухаммеда ал-Амина, сына кадия Махмуда Кати, да помилует их Аллах». 

«Когда же Махмуд вошел в свой дом, пред ним стала супруга его, мать его сына, сейида факиха Ахмеда Багайого, и сказала: “Почему согласился ты на должность кадия?" Он ответил: “Я не давал согласия на то, только они меня заставили и принудили!" Жена сказала: “Если бы ты предпочел смерть этому, было бы, однако, лучше! И если бы сказал ты: "Убейте меня, но не вступлю!"" А он ответствовал: “Я не сказал тогo!" И жена удалилась, плача, и не переставала плакать несколько дней. Да помилует Аллах их обоих. Завершено».
   Изображение удалено.

Аския Исхак

Вот еще один пример назначения на должность кадия праведного человека. Этот же пример свидетельствует о важности должности кадия в государстве: 

«Аския Исхак — тот, кто назначил кадия Усмана Драме кадием в Тендирму, принудив его к этому и утвердив его судьей насильно. Кадий Усман был человек ученый, праведный, богобоязненный, аскетичный, благочестивый, ясновидец. Он, как известно, совершил хадж и посещение [святых мест] и обладал из добродетелей и чудес тем, что было очевидно для тех, кто был его современниками. 

Из того, что сохранилось о том: когда Усман был в школе, изучая Коран, у его бедной матери не было слуг, кроме сына ее Усмана, этого факиха. И он служил ей при добывании хлеба насущного — приготовлении пищи, толчении [зерна], ношении дров и воды. 

Однажды oн пошел отнести дрова [платой] за учение, и мать его не нашла, кто бы занялся приготовлением ее ужина в ту ночь: была она стара и слаба. Она направилась к чашке, из которой ел ее сын Усман, наполнила чашку очищенным рисом, но не толченым, и накрыла ее. Когда же вернулся Усман из школы, мать показала ему на чашку и сказала: “Возьми свою чашку и ешь!" А у нее была другая женщина, с которой она беседовала. Усман пошел к миске, взял ее — и вот она полна приготовленной еды с разными приправами, мясом и обильным жиром. 

Мать его встала к нему, запустила свою руку в чашку — а в ней еда с приятным запахом, распространяющая аромат, и от нее идет приятный запах, заполняющий двор ее дома. Мать вернулась на место своего сидения и уразумела, что это — чудо от Аллаха, которым Аллах почтил сына. А могила Усмана — позади соборной мечети Тендирмы; молитвы возле его могилы, как испытано, оказываются услышанными. И она — целительна, как говорит ал-Кушайри в своей “Записке" . А багдадцы говорят, известная-де могила ал-Керхи — [тоже], как испытано. Полезное [примечание]: могилы, около коих молитвы бывают услышаны».
   Изображение удалено.

Отношение к могилам

Когда мы говорим о мусульманских государствах Африки, то обязательно следует не упускать из виду такой момент, как почитание могил праведников. В наше время этот вопрос является яблоком раздора в мусульманском мире. Как видим, корнями он уходит в глубокое прошлое. В Исламе запрещено поклонение кому-либо, кроме Аллаха. В то же время, допустимо посещать кладбища и могилы с назидательными целями. 

Между этими понятиями существует тонкая грань, и многие люди не могут ее уловить, смешивая при этом дозволенное с запретным. Многие же совершают откровенно антиисламские действия на могилах праведников. При этом следует помнить, что погребенный в такой-то могиле человек действительно мог быть праведником, и он никоим образом не в ответе за дела тех, кто превратил его могилу в своего рода капище. 

«Могила помянутого кадия Усмана Драме — она известна: молитвы около нее будут услышаны — это испытано и [признано] единодушно. Молитва, [совершенная] подле нее, не бывает отвергнута. Мы видели это собственными глазами. Я обращался к Аллаху около нее с молитвами, и они были услышаны Аллахом ради меня — слава же Аллаху и благодарение ему! — и возле могилы Мори Мухаммеда ал-Кабари. 

Могила Сиди Йахьи — испытана: мы видели это и слышали об этом от многих, кто пробовал это и нашел его подобным тому, [что уже сказано]. Факихи Томбукту, с которыми мы встречались, непрестанно посещали эту могилу — подобно Сиди Ахмеду Баба и факихам Сиди Ибрахиму и Сиди Мухаммеду, двум сыновьям Ахмеда Багайого. Мой коллега факих Махмуд рассказал мне, что это место, в котором люди останавливаются сейчас, полагая, что это — могила Сиди Йахьи (а это место рядом с минаретом, откуда возглашают азан), не то [место]. А настоящее — близ тех ворот и недалеко; оно и есть место остановок факиха Ибрахима и брата его, Мухаммеда Багайого. 

Могила факиха Сиди Махмуда ибн Омара ибн Мухаммеда Акита — подобно тому, [что] сказано. 

Могила ученого факиха Мухаммеда Багайого, сына кадия Махмуда Багайого, — я сам испытал ее и видел, что молитва принята. Слава принадлежит Аллаху! 

Могила факиха Усмана ал-Кабари, погребенного в мечети Кабары. Один из праведных поведал мне известие о том, которое бы было слишком долгим для передачи. 

Могила Мори-Xayrapo в городе, называемом Йара. Но сегодня Йара запустела, и теперь мало кто знает место могилы его. 

Могила факиха Букара-Сун — внутри соборной мечети Мори-Койра. 

Могила альфы Мухаммеда Таля в Хундибири — испытана. Часто к ней приходят больные проказой и слоновой болезнью, и около нее Аллах их излечивает и избавляет: я видел то неоднократно. 

Могила Мори Мана-Бакуа в селении, называемом Таутала в земле Бары, — известная и знакомая, а над нею — знак, по которому ее узнают. 

И около могилы аль-Хаджа Касура-Бер в городе Коко (вангара по происхождению, да помилует его Аллах); кахийя ад-Даллул построил над его могилой стену. 

Могила фодиги Мухаммеда-Сано в городе Дженне, погребенного в кибле (апсиде. — Л. К.) большой мечети города и позади мимбара (кафедры имама.— Л. К.). 

Около могилы факиха Ибрахима в городе, называемом Гума. К ней пришел кахийя Мухаммед ал-Хинди, а он тогда был правителем в Бенге. 

И могила факиха Самба-Тенени, похороненного в Дьяука-ле . [Есть могилы] и кроме этих, [могилы], о которых не знают и не слышали; достоверное принадлежит Аллаху, мы же только то привели из них, что знали мы и что слышали мы от надежных людей. 

Аския Исхак был прозван, его звали Исхак-Кедебине. А “кедебине" — это оборот языка уакоре: [его значение] “черный камень"».
   Изображение удалено.

Очаги культуры

Важно помнить, что в мусульманских государствах Африки того периода были подлинные очаги культуры. Существовали богатые библиотеки. Отдельные правители покровительствовали наукам и литературе. Одним из таких правителей и был аския Дауд: 

«Имя матери аскии Дауда было Бункан-Фарио; а аския Дауд был государем почитаемым, красноречивым, способным к главенству, благородным, щедрым, жизнерадостным, веселым и шутливым. Аллах обогатил его мирскими благами. Он был первым, кто устроил хранилища богатств — вплоть до книгохранилищ. 

У него были переписчики, переписывавшие для него книги; и часто он одаривал книгами ученых. Мне рассказал гиссиридонке Дако ибн Букар-Фата, что аския знал наизусть Коран, читал полностью “Рисалу" — у него был наставник, который научил ей аскию. Наставник приходил к нему после рассвета и учил его до того, как делалось совсем светло».
 

Мы также должны не упускать из виду, что сонгайская военная знать могла действовать и в обход приказаний правителя. Так часто встречаются просьбы к правителю о предоставлении иммунитета, - своего рода охранные грамоты. Мотивировка просьбы о предоставлении иммунитета интересна и тем, что как бы «от противного» показывает обстановку произвола сонгайской военной знати, от которого не были гарантированы даже факихи. 

Тымовски полагает, что этот случай бросает свет на положение рядовых свободных; см. [Тымовски, 1974 год, с. 54]. И в этом случае мы видим, что положение рядовых свободных граждан в странах Африки, их правовой статус, были намного хуже и тяжелее, чем таковые в большинстве других мусульманских государств. 

Существует еще один интересный вопрос. Это момент бунта против аскии Мухаммеда. Возможно, однако, что дело заключалось не только в использовании в качестве повода к мятежу слабости зрения аскии, но и в весьма распространенном представлении, что правитель может оставаться таковым, лишь пока он полностью здоров и дееспособен. 

Это представление как раз характерно для многих африканских обществ предклассового и раннеклассового уровня: правитель — символ единства и благополучия общины. О сходном случае рассказывает, говоря о древней Гане, ал-Бекри; см. [Арабские источники, 1965 год, с. 160/181; Монтей, 1968 год]. 

Когда речь идет о провозглашении аскии Исмаила халифом, то следует помнить, что и султаны Марокко делали подобные вещи. В данном случае рассказ о назначении Исмаила халифом выглядит, на первый взгляд, более соответствующим политической реальности, нежели те, что содержатся в позднейших интерполяциях. Однако если принять во внимание, что дело происходило в 1537 году, и что саадидский султан Марокко Ахмед ал-Ааредж отказался признать власть турок, провозгласив халифом самого себя, то становится очевидно, что мы имеем здесь дело, в лучшем случае, с позднейшей рационализацией обстановки. 
 Изображение удалено.

Аския Дауд - смиренный правитель

Одним из наиболее исламских и сознательных правителей Сонгай был аския Дауд. Приведем еще один пример его исламского сознания и поведения: 

«Аския задумчиво помолчал, потом сказал старухе: “О мать моя, где твои дети? Выведи их и отдели их от этих рабов!" Старуха вошла в их толпу, вывела своих детей и своих внуков и привела их. И вот они [оказались] лучшими из рабов и красивейшими из них лицом и ростом. Среди них были [такие], чья цена превышала [бы] пятьдесят, а были и кто стоил семьдесят и восемьдесят [мискалей]. 

И сказал ей аския: “Уводи твоих детей — ведь я их освобождаю, отступаюсь от них и отпускаю их ради Аллаха, который мне подарил пятьсот рабов в одну минуту, а я не торговал, не путешествовал и ни с кем не сражался ради их получения!" Старуха посыпала прахом свою голову, возблагодарила помощь аскии и долго призывала на него благословение; а присутствовавшие [также] благословляли его. 

Потом старуха сказала: “Желаю от тебя, чтобы ты написал нам грамоту со свидетельством этих праведных собеседников [твоих] — из-за страха перед превратностью времени, поворотом обстоятельств и переменой дел", Но он ответил: “О мать моя, всякий, кто пишет грамоту для отпущенников своих, пишет ее, только боясь меня . Но я-то не боюсь, что кто-либо из черных сделает что-то против моих отпущенников. Кто бы он был?!" 

Они не кончили [еще] своего разговора, когда вошел купец из Гао, которого звали Абд ал-Васи ал-Месрати: он прослышал о приводе рабов к аскии. Рабов он нашел стоящими, вошел, поздоровался и сказал: “О аския, эти прислужники — они из моей доли! Продай же их мне, я их покупаю (а их было пятьсот) за пять тысяч мискалей золотого песка!" 

Но аския сказал: “Клянусь Аллахом, продам я их только Творцу Всевышнему, но не сотворенному. И я себе ими куплю у Аллаха рай. Раб из рабов, принадлежащий мне, барма по происхождению — тот, который Мисакуллах, купил рай за тысячу сунну. А как же я с моими многочисленными грехами? Доля твоя — не эти рабы, если пожелает Аллах!" 

Потом повернулся к аскии-альфе Букару-Ланбаро и сказал ему: “Напиши для детей этой старухи [грамоту], что я освободил их, и разрезал для них веревку рабства, и оставил их Аллаху Всевышнему!" Писец расспросил старую рабыню, дабы она назвала имена своих детей, и написал ей грамоту в ту же минуту, в том же собрании, со своим свидетельством и свидетельствами тех, кто там присутствовал из числа уважаемых лиц».
 

Что еще более удивительно для того времени и места, так это то, как аския Дауд умел смирять себя в отношениях с учеными и исламскими юристами (факихами): 

«Взгляни на благодетельное его благоволение к кадию ал-Акибу при строительстве большой мечети в Томбукту. Между ними подвигались наушники, говоря [будто бы] со слов кадия то, чего тот не говорил, а аския послал к нему с речами, не подобающими между ними обоими, а кадий дал такой ответ, который бы стерпел лишь подобный Дауду. И когда аския явился к кадию во время своего путешествия в Мали и посетил того в его доме, перед домом стоял привратник. Привратник оттолкнул аскию и впустить его в дом отказался. И аския стоял на ногах своих перед его дверью очень долго. 

Кадий же разрешил ему войти только при посредничестве некоторых ученых города и старейших его шейхов. Потом он приказал открыть дверь аскии, тот вошел к нему ласковый, смиренный и приниженный, склонился над его головой. А кадий принял его, сидя против него, [как бы] собираясь встать и уйти, и с суровым видом. Аския же унижался, пока не удовлетворил его. Кадий остался доволен, и они договорились после отказа и препятствий со стороны его. Но продолжение того рассказа — долгое, а потому мы его оставим». 
  Изображение удалено.

Социальные отношения в империи Сонгай

Вот еще пример поразительного проблеска Исламского сознания. Этот пример, в то же время, показывает, как сильно отличались реальные социальные взаимоотношения в сонгайском обществе от таковых, предписанных Исламом: 

«А из этого — то, что передают, будто в один из годов вернулись некоторые паломники из Томбукту и его окрестностей. В их числе был человек из жителей Канты — был он из рабов аскии и совершил хадж с ними вместе. Паломники остановились за городом Гао — обычай их был [таков] во времена сонгаев, чтобы они, когда возвращались, останавливались вне города и не входили иначе, как испросив совет у аскии и после просьбы к нему о разрешении [этого]. Аския выходил для встречи с ними, одаривая их одеждой и убором, просил их о молении за него и стяжал через них благословение. 

И когда прибыли упомянутые паломники — а было то во времена аскии Дауда, — они остановились за городом по всегдашнему их обыкновению. Аския услышал о том, потом к нему явился их посланный, передавший ему их послание. Альфа Кати оказался у аскии. Аския вышел с несколькими начальниками города и предложил альфе Кати выйти к паломникам вместе с ним; и тот так и поступил. Они прибыли к паломникам — аския и те, кто с ним [был], сошли [с лошадей], и к ним подошли паломники. А аския сам встал из уважения и почтения к ним и поцеловал им руки. 

И приблизился человек из Канты, о коем ранее говорилось, что он был из рабов аскии, и аския встал к нему, а он не знал того и не ведал его происхождения, пожал руку и хотел поцеловать руку его. Но позади аскии стоял уандо, а он знал того помянутого паломника из Канты и знал его происхождение и отчество. И он сказал: “Убери свою руку из руки аскии! Ты берешь его руку своей рукой — вышел ты не из тех людей, что могут это! И как же ты, раб его, что тебя толкнуло на рукопожатие с государем? Уж не этот ли твой выезд из Мекки?!" Уандо схватил паломника за руку, вырвал ее из руки аскии — и поклялся, что отрежет руку его, что вложил он в руку аскии. 

Людям то показалось серьезным, и они поразились паломниковой дерзости в отношении руки аскии, когда вкладывал он в нее свою руку. А альфа Кати сидел рядом с аскией и молчал. Аския обернулся к нему и сказал: “О Махмуд, что ты скажешь об этом предмете? И каково вознаграждение тому, кто не знает своих возможностей?" Альфа Кати сказал: “А разве не то, чтобы ты отсек его руку? Это же самое близкое к нему!" И сказал ему аския: “Умоляю тебя, ради Аллаха, законно ли отсечение его руки за это?!" 

Альфа ответил: “Как же незаконно отсечение руки тому, кто стоял в Арафе, обошел вокруг Каабы, положил эту руку на Черный камень, потом ею дотрагивался до столба ал-Йемани, ею бросил два камня, потом посетил посланника, да благословит его Аллах и да приветствует, и положил руку эту на сиденье посланника Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, на его благородном минбаре, потом вошел в благородный садик и положил руку на его решетчатую ограду, положил ее на могилу Абу Бакра и Омара, да будет Аллах доволен ими обоими, потом же не сложил руки со всеми этими заслугами, достоинствами и похвальными деяниями, пока не пришел к тебе, пожимая тебе ею руку, дабы ты его одарил малым и скорым удовлетворением из числа мирских удовольствий. 

Нет, эта рука имеет право, что бы ее владельцу из-за нее завидовали, чтобы он ее охранял от загрязнения и не соглашался пожать ею твою руку. Когда он ею дал тебе рукопожатие, мы думали, что наступил для нее худший конец. Мы прибегаем к Аллаху для избавления от того!" 

И когда Дауд выслушал, склонившись, его речь, то встал к тому паломнику из Кангы (а слезы текли и капали из его глаз), говоря: “О горе нам! Мы ведь совершили ошибку: поистине, мы износились не по годам!" И поцеловал он руку тому и пожаловал ему сто тысяч [каури]. Он отдал повеление относительно уандо — и с головы того сорвали его тюрбан и отхлестали по щекам; аския же бросил его в тюрьму и уволил его с той его должности. 

Потом аския сказал паломнику: “Я тебя освобождаю ради святости руки твоей, и освобождаю в племени отца твоего пятьдесят человек и пятьдесят человек — в племени твоей матери, и снимаю с них государственные повинности!" Затем сказал альфе Кати: “Если бы не ученые, поистине, мы были бы в числе погибающих. Да наделит тебя Аллах благом вместо нас!" Потом они вернулись в город, и когда аския вернулся в свой дворец, то послал альфе Кати десять одежд и пятерых рабов, сказав: “Это твоя награда за то, что ты вмешался в [дело] между мной и неповиновением Аллаху и гневом его. Я обращаюсь к величию Аллаха и его могуществу за прибежищем от того!"».
 

В этом эпизоде перед нами — столкновение традиционной нормы, строго фиксирующей социальный статус несвободных людей, с новой, мусульманской нормой, исходящей из того, что (опять-таки в теории) мусульманин не может быть рабом мусульманина. Характерно и то, что альфа Кати, выступающий в рассказе хранителем мусульманского правоверия, получает от аскии в награду именно пятерых рабов. 

Уандо — сановник, выполнявший функции главного церемониймейстера и, по традиционной норме, передававший присутствующим речи правителя (фигура, довольно характерная для представлений о сакральном царе, то есть определенно домусульманских). Сравним сообщения Ибн Баттуты или Валентима Фернандиша об аналогичных сановниках мандингских. государей [Ибн Баттута, том IV, с. 411—413; Куббель, 1963 год, с. 73—74]. 

Эти слова Дауда очень хорошо показывают нерасторжимую связь власти аскии с традиционным ритуалом как одно из основных условий удержания в повиновении массы подданных. А так как ритуал явно доисламского происхождения, здесь с достаточной очевидностью видно и то, насколько тонок был слой мусульманских представлений, наложившихся на огромный массив традиционного общественного сознания. 

Еще одна цитата об отношении аскии Дауда к ученым, а также о его поддержке беднейших слоев общества, особенно в городах: 

«Затем Ахмед ему рассказал о пребывании двух шейхов в гавани, а аския возрадовался им и возвеселился. Потом аския приказал аския-альфе Букару Ланбаро и хи-кою, чтобы они отправились туда, и велел оседлать двух лошадей и отвести их к шейхам, чтобы они поехали верхом на них, и [это] сделали. Он назначил им дом, в котором бы они остановились. А факих Ахмед остался у аскии, и они беседовали. 

И сказал ему факих Ахмед: “Я тебе поразился, когда вошел к тебе, и посчитал тебя только безумцем, порочным и бесстыдным, когда увидел, как ты отхаркиваешься в рукава рубах, а люди ради тебя носят прах на головах своих!" Аския рассмеялся и сказал: “Я не был безумен, я в своем уме. Однако я - глава безумцев, порочных и возгордившихся; потому я и делаю себя самого безумным и напускаю на себя джинна ради их устрашения, чтобы они не посягали на права мусульман!" 

Потом аския велел принести ему трапезу и умолил факиха Ахмеда, чтобы он поел с ним ради Аллаха. Факих согласился. Но аския сделал три глотка, затем перестал, приказал привести своего коня и оседлать другую лошадь, для факиха Ахмеда, чтобы тот ехал верхом на ней. 

Ахмед отказался ехать верхом и пошел с аскией пешком, пока они оба не пришли к жилищу шейхов, в котором аския повелел их поселить. И вошел факих Ахмед, потом вошел аския и склонился над головами шейхов, поцеловав их и приветствовав лучшим приветствием и почтением. И [так] — до конца рассказа, с огромным гостеприимством и посещением двух шейхов каждым вечером вплоть до их возвращения с дарами, которыми аския их снабдил». 

«…А о Дауде есть [множество] рассказов относительно [eгo] доброты, но мы оставим большинство из них, боясь затягивания и многословия [рассказа]. Кадию ал-Акибу ибн Махмуду он каждый год посылал четыре тысячи сунну, дабы тот их распределял между бедными Томбукту. Он устроил сады для неимущих Томбукту, а в них было тридцать рабов. Название этих садов — “Сады бедных"».
 

Следующий пример красноречиво иллюстрирует тот факт, что всегда находились такие деятели, которые смело высказывали правду перед лицом деспота: 

«В продолжение [правления] аскии ал-Хаджа последний после кончины кадия ал-Акйба (примерно через год и пять месяцев) назначил факиха кадия Омара, сына кадия Махмуда ибн Омара ибн Мухаммеда Акита, на должность кадия. А должность кадия в Томбукту пустовала год и пять месяцев, И имам Мухаммед Багайого, да будет доволен им Аллах, поддерживал мир между людьми в то время, ослабленное потерями. 

Одни из людей пожирали имущество других и растрачивали достояние сирот. А имам, когда совершал утреннюю молитву, садился у двери мечети Сиди Йахьи в присутствии нескольких талибов своих и говорил, да благословит его Аллах: “У кого есть право против того, кто [ему] в том препятствует, [тот] да придет!" И люди начинали приходить к нему, а он рассуживал их — повелевал, запрещал, сажал в тюрьму и сек тех, кто заслуживал порки. 

Соблазнители, развратники и глупцы болтали о нем, говоря: “Взгляните на этого человека (имея в виду этого шейха, Мухаммеда Багайого), который утверждает, будто он не любит мирскую жизнь и будто он аскет! А он-то любит главенство и поставил сам себя кадием; но его никто кадием не назначал!" 

Часто он находил на своем месте письма людей, говоривших в них: “Кто поручил тебе это, о Мухаммед?" и поносивших его — а убежище у Аллаха. Он же поднимал письма, читал их, улыбался и говорил, да помилует его Аллах: “Это для нас особое [дело], и Аллах нас спросит обо всем, что было расточено в это время. И мы не заботимся ни о чьей хуле в том, что для нас особо. Мы знаем это, [не] боимся и [не] оставим истину Аллаха. А самое сильное — кара Аллаха!" 

Часто находил он там строки некоторых старейшин, известных своей ученостью, с подобным тому, но не обращал на них внимания. [И так] пока не был назначен кадий Омар, сын кадия Махмуда».
   Изображение удалено.

Погружение империи Сонгай в пучину гражданской войны

Одной из трагических страниц в истории Сонгай является начало междоусобной войны. В этот период попирались все законы и порядки, народ ввергался в пучину проблем: 

«Когда об этом услышал балама, то бросился пешком к кабара-фарме; с ним пошли молодцы двора его, а в руке его был большой дротик, так что ворвался к кабара-фарме в полдень. Кабара-фарма вскочил, но балама схватил его, отхлестал по щекам, швырнул на землю, пронзил его ниже подмышки своим дротиком, проткнув ему сердце, и бросил его мертвым. Балама велел привести своего заточенного раба, тот был освобожден от оков. 

[Тогда] балама приказал закрыть дом кабара-фармы и распорядился о покойном — того выволокли за ноги из его дома и там бросили. Садик захватил для себя его дом с тем, что в нем было из богатств. Но он боялся кары аскии за то и послал гонца к своему брату, кан-фари Салиху, сыну аскии Дауда (а тот находился в Тендирме), чтобы рассказать ему о том, что сделал [он,] балама, и что он выходит из повиновения аскии Мухаммеду-Бани и разрывает свою присягу ему. И велел он своему брату, калфари Салиху, выйти к нему со своим войском и своими отрядами, чтобы с ним соединиться и [чтобы] они вдвоем выступили на аскию Мухаммеда-Бани ибн аскию Дауда и сместили бы его. 

[Тогда-де] канфари Салих получит власть аскии и станет государем, а его, [Садика], назначит на должность канфари. Гонец баламы прибыл к Салиху, известил его, возбуждая и толкая его на выступление вместе с баламой, и Салих обрадованно и весело ответил тому согласием. 

Он собрал свое войско (а за ним последовали бара-кой и дирма-кой) и выступил с большими силами. И рассказал тот, кто слышал от Мухаммеда Биньята, кузнеца, что последний сказал: “Я пересчитал по одному тех из всадников, что вышли с Салихом, и было их четыре тысячи шестьсот. А что до пеших, то их из-за множества было не счесть и не оценить". 

Они направились к баламе Садику в Кабару, пока не остановились в Тойе; и Салих послал к баламе — сообщить о своем прибытии. И балама выехал для встречи с ним. Они встретились там. С баламой были его люди, товарищи и войско его; балама в тот день был одет в стальную кольчугу — он сделал ее нижней одеждой, а поверх того надел как верхнюю одежду зеленую сусскую рубаху. Меч его был у него на шее, а пояс его — на пояснице. 

Они оба отошли от своей свиты, говоря по секрету и беседуя. Балама рассказал ему об обстоятельствах убиения им кабара-фармы и причине его убиения, и они договорились о [единой] точке зрения и о движении на Гао для свержения Мухаммеда-Бани, брата их обоих. Канфари со своим войском выступил из Тойи, и вместе с ним балама; и оба шли, пока не остановились лагерем между Кабарой и Амадиа».
 

Мы уже отмечали колдовскую практику. Вот еще один эпизод на эту же тему: 

«Говорят, будто между этим кабара-фармой Алу и одним из ученых произошла ссора из-за рисового поля, которое аския пожаловал тому шейху, а поле то находилось в земле Йуна. Кабара-фарма Алу явился, желая силой отобрать от того поле и утверждая, будто оно государственное поле, что шейх его не обрабатывал, а оно-де, (то есть) то поле, находится в руках того, кто занимает должность кабара-фармы, и он — тот, кто его возделывает для дворца аскии. 

Они с шейхом поссорились по поводу этого поля, так что кабара-фарма схватил того шейха за руку и опрокинул его. Это было серьезным делом. А с шейхом был там один из его талибов, (то есть) учеников его; и сказал он шейху после ухода кабара-фармы: “Если бы не слова Аллаха Всевышнего в книге его: "А кто убьет верующего умышленно, то воздаяние ему — геенна и так далее" (Коран, 4:95), я бы убил этого кабара-фарму сегодня без меча и без дротика!" Но шейх ответил ему: “Аллах сказал лишь: "Кто убьет верующего", но не говорил: "Кто убьет негодяя"!" И талиб сказал: “Да погибнет кабара-фарма!" 

Талиб взял лист [бумаги], написал на нем что-то и [какие-то] буквы, потом сложил его, зашил в черный лоскут и привязал на шею козла. Затем взял копье и ударил того под лопатку, и козел упал и умер. Когда же наступил день, подобный тому дню, в который талиб пронзил копьем своего козла, Аллах послал против кабара-фармы баламу Садика: он поразил того под мышкой подобно этому, и тот умер волею Аллаха».
 

И снова о гражданской войне: 

«Аския же Мухаммед-Бани пребывал в своем дворце, а его разведчики приезжали и уезжали, вызнавая новости. Каждый день, отправлялась сотня всадников, а ее сменяли сто других [в направлении] до Бамбы и Тиракки. Аския решил выступить навстречу баламе, когда тот приблизится к Гао. И когда он приблизился и подошел на расстояние в два дня пути, аския Мухаммед-Бани вышел против него с войском, сильнее его войска в пять раз; общая его численность была тридцать тысяч [человек]. 

Аския выступил во время рассветной молитвы. Был он мужчиной дородным, жирным, с большим животом и остановился в полдень. Для него воздвигли шатер, расстелили ему под шатром ковер, и лагерь остановился. Аския, как сошел с коня, велел принести прохладной воды, ее налили в просторный таз, и он умылся. Потом он пошел к своему ложу, растянулся [на нем], завернувшись в свои одежды, и спал, пока не приблизилось время послеполуденной молитвы. 

Пришли его молодые евнухи, которые будили аскию, с водой для омовения и палочкой для чистки зубов, пошевелили его, но он не шевелился. Евнухи его осмотрели — и вот он мертв. Они оставили его, покрыли покрывалами и позвали главных из его приближенных, так что те вошли к нему. И евнухи рассказали им о том, что произошло с аскией. 

Потом они позвали барей-коя и хукура-коя, родных аскии и некоторых военачальников; но скрыли смерть аскии от сыновей аскии Дауда. Они сидели озабоченные, размышляя о том, что им решить и как себя вести, пока наконец не сошлись на провозглашении [аскией] канфари Махмуда, сына аскии Исмаила ибн аскии Мухаммеда; а он в то время был бенга-фармой и был их старейшиной и старшим годами. 

Они его позвали — он был в том лагере в своем жилище, послав к нему [сказать], что аския его призывает. Он срочно встал, откликаясь на призыв, так что пришел к ним в шатер аскии. Они ввели его и рассказали о смерти аскии и откинули для него одежду с лица покойного, и увидел он того. 

А они сказали ему: “О Махмуд, свалилось на нас это несчастье и тяжкое испытание, которое затрагивает всех нас. И мы думаем, что этот день — последний день державы людей Сонгай и день их исчезновения. Ты ведь видел, как балама Садик убил канфари Салиха, своего брата, убил кабара-фарму Алу, потом снарядил войско для сражения с Мухаммедом-Бани. Тот вышел со своим войском для встречи с ним — и вот он, Мухаммед-Бани: пали на него решение Аллаха и воля его. А здесь сыновья их отца, присутствуют все, но ни один из них не передаст никому эту царскую власть. 

Аллах бросил среди них вражду и ненависть, и ни у одного из них нет силы отнять у своего брата эту власть иначе, чем убив его. А мы все - лишь их рабы. Что же ты считаешь и каково мнение твое об этом? Мы все согласны только на тебя и не сойдемся ни на ком, кроме тебя, из-за того, что у тебя есть из терпения, твердости и доброго руководства, да притом всем ты и старейшина их, и старший из них. Мы же считаем — [нужно], чтобы тебе сейчас же была вручена власть, раньше, чем они узнают о его смерти. 

И созовешь ты всех непокорных среди них, их хитрецов и самых злобных из их числа, послав к каждому из них посланца, который бы говорил, что это-де аския зовет того [человека]. И всех, кто из них придет, ты нам прикажешь схватить и забить в железа. А кто заслуживает из них убиения, того мы сейчас же убьем по твоему повелению, пока не будет покончено [с ними]. Потом мы для тебя ударим в царский барабан, возведем тебя [на престол], и ты будешь аскией без спора с кем бы то ни было. 

А затем мы пойдем для сражения с баламой Садиком и убьем его. Это то, что мы думаем; оно справедливо. Тем будет [достигнута] безопасность нашего могущества. А что до детей аскии Дауда и внуков его, то мы не согласимся никогда, чтобы кто-либо из них стал правителем над нами из-за их злобы, их несправедливости и из-за того, что они разрывают кровные узы!" Махмуд долго молчал, потом ответил согласием и принял [предложение]». 


В данном случае рассказ хрониста запечатлел важнейший переходный момент в социальной истории Сонгайской державы: попытку, и притом, видимо, успешную, верховной власти приравнять к зависимым людям свободных сонгаев, входивших в состав главной ударной силы царского войска — его конницы, то есть торжество тенденции к образованию единого класса зависимого крестьянства. Такой шаг Дауда явно был подготовлен предшествовавшим развитием — едва ли случайно рассказ о нем хронист сопроводил замечанием о захвате дочерей воинов; см. [Куббель, 1974 год, с. 178—179]. 

Дин-тури — главный атрибут царского сана у сонгаев: символ первого огня, некогда зажженного на сонгайских землях, головня, якобы оставшаяся от этого огня. В соответствии с обычным правом большинства народов Западного Судана, такая головня служит свидетельством принадлежавшего сонгаям права первопоселенцев на занимаемую ими территорию. 

Данный эпизод — свидетельство также огромной роли, какую играли доисламские верования и представления в, казалось бы, вполне мусульманской державе Ал-Хадж Мухаммеда I и его преемников.   Изображение удалено.

Причины падения империи Сонгай

Здесь будет уместным привести важнейший вывод хрониста о том, почему государство Сонгай погибло. Следует отметить, что этот вывод полностью согласуется с Исламскими представлениями о жизни и гибели государств: 

«А то, почему погибло дело сонгаев и Аллах рассеял их объединение и покарал их тем, над чем они насмехались, — это суть отклонение от истин Аллаха, бесчинство рабов, гордыня и заносчивость знатных. Город Гао в дни Исхака был предельно развращен и [полон] откровенных крупных преступлений и неугодных Аллаху деяний. И распространились бесстыдства — так что они создали [даже] начальника для прелюбодеев, сделали ему барабан, и перед ним разрешали [прелюбодеи] споры свои друг с другом и прочее, чем бы был обесчещен упоминающий его и рассказывающий о нем, обладатель сообщений. Все мы принадлежим Аллаху, и к нему мы возвратимся». 

Говоря о конце Сонгай, мы должны проанализировать мотивы и поведение марокканцев. Еще более знаменательно то, что Сонгай погиб не от рук европейцев, а от рук своих единоверцев – марокканцев! А зверства, которые они чинили, мало чем отличались от зверств европейских колонизаторов. Вот пример ограбления мусульман мусульманами: 

«Люди только и занимались, что поисками с утра до вечера [других] домов и выносом того, что можно унести. Каков же был их испуг утром седьмого дня, когда марокканцы остановились у их дверей со своими вьюками и лошадьми, обрушились на них с мерзкими речами, упреками и побоями и выгнали их против их воли и силой! Марокканцы разделили их дома, и оказалось, вошли они в них в то время, как хозяева домов выходили. Ведь мы принадлежим Аллаху, и к нему мы возвратимся! Но большая часть их богатств осталась в их домах, потом же, после ухода хозяев, ни один не смог вернуться, чтобы унести то, что у него осталось». 

«Не охватить в последовательном [рассказе] те беды и порчи, что обрушились на Томбукту при поселении в городе марокканцев; и не сохранить [в памяти] те насилия и преступления, что они в нем создали. Они срывали двери домов и спилили деревья в городе, чтобы построить из них судно; а после изготовления того велели тащить то судно от Томбукту к Реке».
 

Также мы можем привести и пример черного предательства, которое очень строго порицается в Исламе: 

«Аския Мухаммед-Гао послал к Махмуду аския-альфу Букара-Ланбаро и хи-коя. Когда оба приехали к паше, тот принял их приветствием и почтением, разбил для них шатер, расстелил им ковер и оказал им обоим гостеприимство. Они оставались у него три дня, потом он облачил их в прекрасные одежды и осыпал подарками. И послал он аскии то, что послал, и написал ему, предлагая ему приехать самому; он поклялся аскии в полной безопасности и советовал ему поторопиться и поспешить с прибытием; а он-де, [Махмуд], ждет только его приезда, и он спешит, собираясь возвратиться. 

Те двое вернулись к аскии с письмом паши Махмуда. Аския прочел его, а аския-альфа стал его уговаривать поехать и побуждал к этому, но он обманул аскию, скрыв от него, что паша Махмуд поклялся на списке [Корана], что аскии у него будет лишь защита Аллаха (а не гарантии самого паши). Говорят, что паша посвятил аския-альфу во все свои тайны и сделал его другом и доверенным, а тот продал ему аскию Мухаммеда-Гао; и пообещал ему Махмуд [всякие] вещи, и он найдет предлог для прибытия аскии к паше. 

Семь дней спустя после приезда аския-альфы от Махмуда аския собрал людей Сонгай посоветоваться с ними и объявил им, что он наутро уезжает из-за благоприятного ответа Махмуда-паши. Но никто из них не сказал ни “нет", ни “да". Тогда хи-кой сказал аскии: “Ты не видел Махмуда и не знаешь его. Его видели только я и аския-альфа. И я о нем не думаю [ничего], кроме худого. Он для нас не пропустил ничего из [знаков] почтения и любезности, он целовал наши головы, сам приносил нам еду и прислуживал нам, приносил нам воду и стоял с нею пред нами, пока мы не кончали есть. 

Но когда я увидел это, то понял с уверенностью, что у него целью — ты, ты, только ты! Не уезжай! Ведь если ты не согласишься и поедешь, то, клянусь Аллахом, не вернешься никогда! Это — то, что я тебе напомнил". Аския обернулся к аския-альфе и оказал: “Что ты окажешь, о факих?" И тот ответил: “Клянусь Аллахом, я с его стороны ожидаю лишь добра и верности обещанию!" Аския промолчал, и все общество разошлось по своим жилищам». 

«Тогда Махмуд встал, вошел в большую палатку, поставленную позади шатра, в котором собрались, затем велел позвать каида Мами. Тот был позван и вышел к нему. И паша сказал ему: “Что ты скажешь об этих людях? Они ведь пришли к нам под защитой Аллаха, мы позвали их — и они покорно согласились на приглашение, и ни с одним из них нет оружия! По мне, так сегодня нам нужно их оставить в покое, и пусть возвращаются. Они народ глупый, не знающий зла; и когда пожелаем мы от них, чего захотим, они придут. И они придут к нам, если мы их позовем. А ты что скажешь?" 

И Мами ответил: “Созовите кахийев и баш-ода!" Те пришли, и Мами сказал Махмуду: “Повтори им те твои слова, что ты сказал относительно этих людей!" Махмуд повторил им [это], а они все сказали Мами: “А что скажешь ты, о каид? Наш господин Ахмед, да поможет ему Аллах, послал тебя с нами только для войны, совета и [военной] хитрости!" 

Мами ответил: “Аллах да поможет султану! Государь меня послал только для того. Однако же, о паша, — да укрепит тебя Аллах и да окажет Он тебе благодать! — в этих твоих словах нет вреда, но люди эти уже поражены и испуганы, в них вошел испуг. И если сегодня они выйдут из наших рук, то никогда к нам не вернутся из-за проникшего в них страха перед нами; и если после этого дня мы их позовем, они не дадут согласия. Их [сюда] привела только удача султана, да поможет ему Аллах. Тому, в чьи руки попал его враг, необходим залог против его бегства, и разумный не гонится по следу, оставив вещь. А если их упустим в этот день, то не достигнем подобного ему никогда!" 

Паша Махмуд поцеловал руку каида Мами и одобрил его мнение. Затем каид Мами сказал: “Если мы их захватим, то посоветуемся относительно их дела с государем, сообщив ему об их положении. И он повелит отпустить их, мы их отпустим и ни одного из них не убьем. Если же он прикажет убить их, мы их перебьем!" Собравшиеся присоединились к его совету; каиды, кахийи и баш-ода вернулись на свои места в том собрании, а там остались Махмуд и Мами».
   Изображение удалено.

Вторжения жаждущих наживы марокканцев

Очень красноречиво описан главный мотив вторжения марокканцев: 

«А паша Махмуд продолжал пребывать в Кукийе со своим войском, пока не пришло к нему туда письмо каида ал-Мустафы ат-Турки. Гонец каида просил у паши помощи и сообщал ему о том, что произошло из боев и стычек между каидом и жителями Томбукту; потому что те убили из числа стрелков каида семьдесят шесть [человек]. И гонец известил пашу о том, что Мустафа осажден и просит от них подкрепления. Он нанял [для посылки] к ним того человека — туарега и подарил ему принадлежавшую ему чистокровную кобылу. 

Когда гонец прибыл к паше, Махмуда это [известие] разгневало и взбесило: посланный нашел его решившимся на возвращение в Денди, чтобы истребить детей аскиев, что были вместе с Нухом. Паша собрал совет и совещался с войском своим о том, возвращаться ли ему в Томбукту на выручку каиду Мустафе. Они сошлись на том, чтобы выделить для тех отряд, который им поможет. 

Махмуд указал на каида Мами, и они назначили того на эту [операцию]. Паша назначил его, выделил ему семьсот стрелков и отправил его на следующее утро. Каид Мами его спросил о том, что ему делать с жителями Томбукту. Махмуд ответил: “Когда придешь, то соверши среди них "сабил" в течение семи дней!" А в их манере говорить “делать сабил"— [это значит]: когда султан гневается на жителей области или они вышли из повиновения или оказывают ему сопротивление, он бросает на них свое войско, оно входит к ним в их страну, и воины убивают всякого, кто им встретится из жителей, и всякого, кого они увидят [в течение нескольких] дней, или день, или два дня. 

Но если город велик, то они продолжают убивать жителей до семи дней. Но Мами сказал: “Города Томбукту не хватит для "сабиля" одного часа. Они изнеженнейшие из людей и самые чувствительные из них сердцем; если ты убил из них троих, то семеро умрут со страха и с перепуга, без прикосновения стали. И притом государь, да поможет ему Аллах, не желает ни гибели Томбукту, ни его запустения. Он хочет, чтобы в нем была построена касба и чтобы от них вывозились богатства!" 

И ответил Махмуд: “Да, мы это знаем, таково его желание. Однако дело в твоих руках, так поступай же по своему усмотрению и смотри, что можно с ними [сделать]!" Мами же сказал: “Я пойду, если пожелает Аллах, и мы с ними будем обходиться с мягкостью и добротой, пока не явишься ты". После того они прочли фатиху, и Мами выступил и пошел. Он шел, пока не остановился снаружи города. Оказалось, жители Томбукту уже замирились с каидом Мустафой, и раздор и бои прекратились».
 

И снова о злодеяниях марокканцев, которым нет оправдания согласно Исламу: 

«Рассказал мне наш наставник Мухаммед Улд Куртам, что они убили из жителей Томбукту четырнадцать душ: двоих вангара, двух суданцев, одного из [касты] кузнецов, которого звали Абдала Ниабали, и девятерых сан, в их числе ученого, просвещенного Аллахом, факиха Ахмеда-Могья, Мухаммеда ал-Амина, сына кадия Мухаммеда ибн Махмуда ибн Омара ибн Мухаммеда Акита, и прочих, да помилует их Аллах, и Мухаммеда ал-Мухтара, да помилует его Аллах». 

О поведении марокканцев в городе Томбукту – древнем очаге культуры в Африке. После завоевания, Томбукту пришел в полный упадок: 

«Мне сообщил Улд Уада ибн Мухаммед из [племени] айд-ал-мухтар, что с кадием Омаром, да помилует его Аллах, когда его вывели из мечети, был его молодой слуга, ведавший кладовыми его дома. Юноша стал плакать, когда увидел, что с ними происходит, и один из стрелков ударил его мечом и убил его. Кадий Омар рассмеялся, его о том спросили, a он ответил: “Я считал, что я лучше этого юноши, но сейчас проявилось его превосходство: ведь он меня опередил в раю!"» 
«Когда марокканцы выслали их и они уехали, Томбукту стал телом без души. Дела его перевернулись, положение его изменилось, и переменились его обычаи. И сделались его низшие слои населения высшими, а высшие — низшими; самые подлые его обитатели стали господами над его знатью. Веру продавали за мирские блага, покупали заблуждения за путь спасения, веления закона сказались в бездействии, умерла сунна, и ожили ереси. И не осталось в городе того в то время, кто придерживался бы сунны, ни того, кто бы шел по пути боязни Аллаха, за исключением одного Мухаммеда Багайого ибн Ахмеда, да помилует его Аллах».
   Изображение удалено.

Позиция ученого

На фоне описываемых мрачных и печальных событий, воодушевляет и радует пример подлинно исламского поведения одного из ученых. Этот пример внушает надежду на возрождение функционирования исламского права в полном объеме: 

«Мне рассказал мой родич Мухаммед Баба ибн Йусуф Кати, да помилует того Аллах, что однажды паша Махмуд проходил мимо Мухаммеда Багайого и призвал его и потребовал [к себе]. И тот нашел пашу в его государственном совете, со свитой и среди его кахийев; а его баш-ода стояли позади каидов и кахийев. И когда подошел к нему шейх Мухаммед Багайого, паша поднялся, встал, встретил его, поцеловал его пальцы и усадил перед собой, дав ему подушку. Затем он протянул ему сложенное письмо и подал ему чернильницу и калам и сказал: “Впиши в него твое свидетельство!" 

Шейх открыл письмо и обдумал его. И вот, в чем содержание его: “Пусть знает повелитель верующих государь, сын государя, господин наш Абу-л-Аббас Ахмед, Аллах да поможет ему и да сохранит вечно царство его, что мы схватили этих факихов — кадия Омара, братьев его и последователей его — только из-за того, что нам открылось в их душах из враждебности к государю и ненависти к нему. Для нас достоверно известно, что их сердца — с аскией. Они строили козни, а люди собирались к ним для войны с нами, единодушные в испорченности, после того, как убили из войска султана семьдесят три человека". 

И в письме были свидетельство главных сановников Томбукту и его старейшин о том и запись о согласии кадия Мухаммеда. И сказал шейху паша: “Впиши твое свидетельство под этой строкой"! — и показал на место в письме, в которое он должен был поместить свидетельство. Но шейх молил Аллаха оградить его от того, то есть от того, чтобы он поставил свое свидетельство, а паша сказал: “Ты непременно напишешь! Каждому, кто откажется написать, мы отрубим руку по плечо!" 

Шейх улыбнулся, рассмеялся и сказал: “По мне, так отсечение тобою руки лучше и ближе, чем писание лжесвидетельства! Прибежище в Аллахе; но я, клянусь Аллахом, выбрал отсечение головы [вместо] этого!" И сказал паша: “Что же, ты разве достойнее, чем эти добродетельные свидетели? Или ты лучше кадия?" Факих ответил: “Нет сомнения в том, что все они лучше меня. Однако они из-за своего знания узнали об испорченности тех [людей] и о том, что свидетельствуют. Меня же, клянусь Аллахом, Аллах в том не просветил, и я о том не знал. А свидетельствовать [следует] лишь о том, чему был очевидцем, что знал да чему был свидетелем — но я не был очевидцем, не знал и не был свидетелем!" 

Паша сказал: “Нам известны твои помыслы! Ты вместе с кадием в его обмане и кознях, ты всего только один из его людей. И мы видели твой почерк в твоем письме, что ты написал аскии Нуху!" Потом паша Махмуд обернулся к аския-альфе Букару-Ланбаро — а тот сидел у него среди присутствовавших — и сказал: “О альфа Букар, разве ты не видел письмо?" Тот ответил: “Да, я его видел написанным его рукой..." Но шейх не обернулся, не поднял к нему головы и не дал ему ответа». 

«Когда же он возвратился в свой дом, пришел к нему упомянутый аския-альфа Букар-Ланбаро и стал перед его дверью и приветствовал [его]. Его спросили: “Кто ты?" Он ответил: “Я — аския-альфа Букар ибн Ланбаро, грешник, лжец и преступник!" Шейх улыбнулся, велел открыть дверь, ее (открыли перед аския-альфой), и он вошел. Он склонился над головою шейха, и поцеловал ее, потом сказал: “Прости мне и извини меня: я не видел ни почерка твоего, ни письма твоего к аскии Нуху. 

Ведь я солгал и возвел на тебя напраслину из страха перед пашой, перед его яростью; и в моей груди нет сердца, подобного твоему, в котором Аллах не сотворил страха [иного], чем пред Аллахом!" 

Шейх рассмеялся и сказал: “Аллах простил мне и тебе и извинил меня и тебя. И я не браню тебя за это!" И аския-альфа Бухар ушел, плача, к своему дому. Смотри же на этого шейха — с пашой и также с аския-альфой: когда Аллах знает, [что] в сердце раба его — истина, он подчиняет ему своих тварей».
 


Источник: Издание «Суданские хроники», Москва, 1984 год

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Поделиться