Коран
Том Верде (Tom Verde)
Как гласит предание, в 1847 году — это был самый страшный год Великого картофельного голода — ирландский врач на службе у османского султана в Стамбуле упросил турецкого монарха помочь его голодающим соотечественникам. В ответ на просьбу султан Абдул-Меджид I пообещал отправить ирландцам 10 тысяч фунтов стерлингов, но узнав, что английская королева Виктория посылает всего 2 тысячи фунтов, султан, из дипломатической вежливости, уменьшил размер своего пожертвования до 1 тысячи фунтов. Тем не менее, намереваясь дать больше, он втайне снарядил три корабля с зерном, которые пристали в порту Дроэда, графство Лаут, в 56 километрах к северу от Дублина
В знак признательности ирландцев, на гербе города навсегда остались турецкая звезда и полумесяц. Эти символы можно увидеть и сегодня, например, на форме футболистов клуба «Дроэда Юнайтед».
Как обычно в ирландских сказаниях, что-то из этого правда, что-то — легенда, а остальное… просто выдумки.
Действительно, в 1847 году Османский двор отправил помощь голодающей Ирландии, как и многие другие иностранные правительства. И размер помощи, объявленной султаном первоначально, действительно, был уменьшен по дипломатическим соображениям.
Известно также, что в 1839—1861 годах при Абдул-Меджиде I во дворце Топкапы и Блистательной порте (местопребывание турецкого правительства) служили многие иностранцы, в том числе один ирландский врач. Однако не известно, до какой степени этот сын Ирландии повлиял (если вообще повлиял) на решение султана об отправке помощи. Еще меньшее представление мы имеем о том, что это были за корабли и как все это связано (если связано) со звездой и полумесяцем на гербе города.
Известие о «необычайной болезни», поразившей картофельные поля на британском острове Уайт, достигло сотрудника кафедры ботаники Лондонского университета Джона Линдли (John Lindley) в августе 1845 года. Как издатель Gardner’s Chronicle и Horticultural Gazette, Линдли выразил сдержанную озабоченность и предложил своим читателям делиться с ним любой дальнейшей информацией об этом заболевании. Но спустя несколько недель, когда бедствие стояло уже на пороге его дома, и, по словам Линдли, «в Ковент-Гардене на всем рынке с трудом можно было найти здоровую картофелину», он забил тревогу:
«Страшное заболевание косит посевы картофеля. Мы слышим о гибели урожая со всех сторон… Что же до лекарства от этой напасти, то его нет… Нас постигло великое бедствие».
Если к осени тревогу забили даже англичане, то что говорить о панике, охватившей Ирландию? Неодолимый недуг уничтожил треть урожая картофеля, который был практически единственным продовольствием для более чем 3 миллионов простых ирландцев.
Болезнь вызвал грибок фитофторы, неизвестный Линдли и его дублинским коллегам, отчаянно искавшим целительное средство от болезни, которая сначала проявлялась в увядании листьев растения. Споры грибка быстро распространялись по полям воздушным путем, и буквально за считанные часы здоровый урожай превращался в зловонную гниющую массу. Следующий год оказался еще хуже, так как недуг бушевал уже на всем острове.
Как отмечал один потрясенный очевидец, «буквально за одну ночь были потеряны посевы на десятках тысяч гектаров».
Кризис не был бы так страшен, если бы население меньше зависело от урожая картофеля. «Выходец» из Нового света, картофель, появился в Ирландии в конце XVI — начале XVII века, когда его привезли английские колонизаторы. Сначала картофель считался деликатесом и был доступен только высшему классу. Но к началу XIX века практически все поля были засажены одним сортом картофеля «лампер» с мясистыми, узловатыми клубнями растения, идеально подходившего для прохладного и влажного климата Ирландии.
С тех пор картофель заменил у ирландцев овсянку, став основой рациона бедноты и рабочего класса. Этот высокоурожайный сорт позволял получить дешевые и калорийные блюда, а с добавлением молока или сливок был оптимальным источником углеводов, белков и минералов, достаточным для нормального питания.
Ирландский мужчина съедал в среднем 45 картофелин в день, женщина — примерно 36 штук, ребенок — в среднем 15. Картофель стал неотъемлемой частью экономики и образа жизни Ирландии, не случайно он воспет даже в гэльской народной песне, где его называют «любовь моего сердца».
Несмотря на утрату столь любимой и важной составной рациона, Ирландия ни в коем случае не оставалась без еды: фермы и пастбища были полны свиней, овец и крупного рогатого скота, на полях зрела пшеница, ячмень, овес, овощи, водоемы кишели рыбой. Беда была только в том, что голодающее население в своем большинстве не могло воспользоваться этим изобилием.
В то время лучшие земли Ирландии, которая входила в состав Великобритании, принадлежали богатым британским и англо-ирландским семействам, многие из которых не жили в стране или редко выезжали за пределы Дублина и были редкими гостями в своих имениях.
«Большинство ирландского правящего класса интересовалось землей, которой оно владело, не больше чем, скажем, какими-нибудь копями в Южной Америке, от которых они получали дивиденды», — отмечает историк Тим Пэт Куган (Tim Pat Coogan)
в книге «Заговор голода: Роль Англии в величайшей трагедии Ирландии» (The Famine Plot: England’s Role in Ireland’s Greatest Tragedy).
Отдалению правящего класса способствовало принятие в 1801 году «Акта об объединении», который распускал ирландский парламент и возлагал заботу о делах страны на лондонских политиков. И если некоторые члены британского парламента и заботились о благополучии Ирландии, большинство мало разбиралось в ее проблемах и не сочувствовало ее народу. А самые черствые воспринимали ирландцев как «класс, который, в лучшем случае, валяется в свинарниках», писала лондонская газета Times в январе 1848 года.
Далекие в географическом и культурном смысле, «отсутствующие лендлорды», как их называли, сдавали свои угодья зажиточным крупным арендаторам. Интерес последних, как и семей, у которых они арендовали землю, редко заходил дальше потенциальной прибыли, поэтому обычно они сдавали земельные наделы в субаренду местным мелким арендаторам, а те, в свою очередь, сдавали их крестьянам, которые сами не имели права владеть землей.В частности, в восточной провинции Ленстер, это были безземельные крестьяне («коттеры»), и за пользование землей лендлорда они платили огромную ставку. В западной части Ирландии, в Коннахте, практиковалась сдача в аренду маленьких земельных участков на один сезон батракам, причем арендная ставка, которую запрашивал арендатор, вдвое превышала стоимость аренды, которую он сам платил крупному арендатору.
В обоих случаях непосредственной обработкой земли занимались беднейшие слои, и именно на них лежало бремя экономики всего государства. В период наполеоновских войн, с 1803 по 1815 год, дела шли сравнительно благополучно: Британия, лишенная в силу конфликта торговых связей с Европой, сделала Ирландию своей житницей и главным поставщиком продовольствия. Однако по окончании войны на фоне следовавших друг за другом «демографических взрывов» Ирландия оказалась с большой численностью населения при маленьком рынке труда.
К 1840-м годам многие крестьянские хозяйства обнищали, и жили только за счет урожая картофеля с «ленивых грядок» — сельскохозяйственный метод, использовавшийся в Ирландии еще 5 тысяч лет назад, с «бронзового века», при котором корнеплоды сажают между параллельными насыпными грядами земли. Охота и рыбалка в озерах и ручьях считались браконьерством, береговая ловля рыбы была возможна только в сезон, и для нее были нужны лодка и снасти. Когда в 1845 году случился неурожай картофеля, многие заложили или продали рыболовные снасти, чтобы купить провиант, ведь никто не предполагал, что следующий год будет еще хуже.
Несмотря на голод, большинство производимого в Ирландии продовольствия по-прежнему вывозилось в Англию, а доходы от торговли оседали в карманах лендлордов. Как выразился ирландский революционер Джон Митчел (John Mitchell) двадцать лет спустя, в 1868 году, «Бог послал неурожай, а британцы — голод».
Современные историки, особенно ревизионисты, такие как Куган, склоняются к точке зрения Митчела и утверждают, что более точное название этого бедствия на английском языке “The Great Hunger”, тогда как традиционный “The Great Famine” не отражает истинные масштабы катастрофы, указывая лишь на дефицит продовольствия.
«Производилось и вывозилось огромное количество продуктов питания, но люди, которые их выращивали, не могли себе позволить их купить», — говорит куратор Музея голода в Ирландии в графстве Роскоммон Джон О'Дрисколл (John O’Driscoll).
Для этого периода характерно такое явление, как «очистка имений». Кода мелкий арендатор уже не мог платить арендную плату, так как все деньги уходили на еду, то, по требованию лендлорда, его силой изгоняли с земли, а чтобы он не вернулся, приставы сжигали или разрушали его дом.
В декабре 1847 года газета The Evening Freeman опубликовала возмущенное письмо Майкла Макдермотта (Michael McDermott), священника Строкстаунского прихода, ставшего свидетелем одной такой сцены:
«Не вижу необходимости в пустой демонстрации такого числа военных и полицейских… которые окружают лачугу бедняка и поджигают крышу, полуголодные оборванные дети с воплями отчаяния бегут из огня, мать в муках бьется на пороге, а убитый горем отец, стоя на коленях, продолжает молить о пощаде…, несчастным изгнанникам остается только одно — погибнуть в канаве».
И они действительно погибали. Хотя урожай 1847 года уже не был заражен, недород не позволял прокормить население. Согласно ирландской переписи 1851 года, в период между 1844 и 1847 годами во многих графствах резко возросла смертность от голода: в Роскоммоне с 8 до 480 случаев, в Мейо — с 51 до 927, в Керри — с 15 до 586. Возможно, поэтому год получил страшный эпитет «черный 47-й».
Голод способствовал росту социального недовольства, и под влиянием идей участников освободительного движения, таких как Митчел, в ирландских городах и деревнях то и дело вспыхивали беспорядки, бродячие банды и шайки грабили дома, магазины, склады. Многие ирландцы предпочли эмиграцию, и на последние пенни ехали в Америку в надежде на лучшую жизнь. Только в 1851 году в Соединенные Штаты уехало почти четверть миллиона ирландцев; они селились, в основном, в Бостоне и Нью-Йорке, и уже в 1855 году выходцы из Ирландии составляли треть населения этих городов.
Обычно корабли с эмигрантами отправлялись через Атлантику из английского Ливерпуля. Одним из ирландских городов, наладивших регулярное пароходное сообщение с Ливерпулем, была Дроэда. После Дублина город был вторым крупнейшим портом Ирландии, откуда происходила эмиграция.
«В этом году число людей, отправившихся из этого порта через Ливерпуль в Америку, превысило все прошлые годы», — писала газета Drogheda Argus в феврале 1847 года. В тот период через порт Дроэда страну покинуло 70 тысяч человек. — Каждый день в город… прибывают все новые, похожие на мертвецов, эмигранты и несчастные создания…, которые представляют собой поистине страшное зрелище. Известны случаи, когда женщины и дети дрались со скотиной, лежащей на причале, за кусок брюквы».
При этом из ирландских портов продолжали выходить торговые суда, до отказа груженые продовольствием на экспорт.
«Дай Бог, чтобы вы могли простоять на нашей улице пять минут без того, чтобы вас немедленно не окружила целая гвардия жалких, убогих, голодных существ со слезами на глазах и страданием на лицах, — писал священник Кенмэрского прихода Джон О'Салливан (John O’Sullivan) в письме к Чарльзу Тревельяну (Charles Trevelyan), помощнику секретаря Казначейства Ее Величества, в декабре 1847 года. — Какова бы ни была стоимость или расходы, на чью бы долю это ни выпало, каждый христианин обязан признать, что люди не должны так голодать среди изобилия».
Но Тревельян не принадлежал к христианам, разделявшим мнение О'Салливана. Он считал, что голод послан Ирландии Богом как возможность «нравственного и политического усовершенствования».
***
Тем не менее, далеко на Востоке жил владыка, который внял призывам страждущих.
В 1847 году султану Абдул-Меджиду было 24 года. Взойдя на османский трон в 16 лет, он правил империей, простиравшейся от Марокко до Средней Азии до своей смерти в 1861 году в возрасте 39 лет. Он владел искусством каллиграфии, арабским, персидским и французским языками, был поклонником европейской литературы, любителем классической музыки и оперы, звуки которых доносились из его шатра во время загородных выездов двора.
Кроме того, султан проявлял неподдельный интерес к новинкам западной науки, техники и медицины. Побывав на демонстрации нового изобретения Сэмюэла Морзе (Samuel Morse) под названием «телеграф» во дворце Бейлербейи в Стамбуле в 1847 году, он почтил изобретателя Орденом Славы и доставил себе удовольствие тем, что лично передал сообщение из гарема к главному входу во дворец.
Помимо благосклонности к техническим новшествам, Абдул-Меджид I приобрел известность за свою любовь к благотворительности. Часто болея в детстве, он хотел, чтобы его подданные не знали эпидемий. Во время официальных поездок по империи он даже требовал, чтобы в его присутствии сельским детям делали прививки.
Был он прогрессивным и в политике. Вознамерившись модернизировать свое государство, молодой султан приступил к широкомасштабным реформам (танзимат), которые планировал его отец султан Махмуд II. Он отменил казни без суда, выпустил первые османские банкноты, заложил фундамент первого османского парламента и создал систему современных светских учебных заведений под началом вновь созданного министерства образования.
Стремясь ослабить проявления национализма, он предоставил всем османским подданным полное гражданство и равенство перед законом, независимо от национальности и религии. Он отменил многовековой обременительный этикет в суде: теперь иностранным эмиссарам не нужно было на входе предъявлять свои церемониальные сабли, обрызгиваться розовой водой, надевать поверх своего мундира кафтан и сидеть ниже султана — если им вообще дозволялось сидеть в его присутствии. «При новых порядках посол стоит лицом к лицу с султаном, на боку у него сабля, в руке треуголка», — докладывал один британский посланник того периода.
Среди тех, кто получил свободный доступ к Абдул-Меджиду, был английский посол Чарльз Стратфорд-Каннинг (Charles Stratford Canning), сын лондонского купца ирландского происхождения. Каннинг восхищался честолюбивыми замыслами молодого султана, но будучи одним из ветеранов британской дипломатии при Османском дворе, он давал трезвую оценку его возможностям.
«Это мягкий, умный, трудолюбивый, достойный и скромный человек, к тому же очень сострадательный, — отмечал Каннинг. — Но ему не хватает сил и инициативы, чтобы претворить свои желания в реальность».
В итоге Абдул-Меджид доказал, что Каннинг ошибался и, наверное, пошел бы в своих реформах еще дальше, если бы не умер от туберкулеза в достаточно молодом возрасте. У него с детства было слабое здоровье, возможно, по этой причине его всегда окружали врачи, в частности, иностранные. Впрочем, как утверждает историк Мири Шефер-Моссенсон (Miri Shefer-Mossensohn), это была распространенная мода.
«Французы, немцы, итальянцы. У Османов всегда были европейские врачи, помимо османских, еще в XV веке», — пишет Шефер-Моссенсон, автор книги «Османская медицина: лечебные и медицинские учреждения, 1500—1700 гг». В основном это объяснялось ставкой на вероятность, пишет она: «Идея в том, что никто не знает, какой врач поможет, поэтому лучше, чтобы их было как можно больше и со знаниями в разных областях».
В архивах сохранились сведения о том, что среди личных врачей Абдул-Меджида был Джулиус Майкл Миллинген (Julius Michael Millingen), английский врач голландского происхождения, анатом из Венеции по фамилии Шпицер и ирландский врач из Корка, которого звали Джастин Вашингтон Маккарти (Justin Washington McCarthy). Сын адвоката, он родился в 1789 году, а 8 сентября 1841 года газета его родного города Cork Examiner написала о нем, как о человеке, «который давно достиг значительной известности в качестве врача в турецкой столице». Маккарти учился в Эдинбурге и Вене, и примерно в 1831 году при отце Абдул-Меджида поступил на службу ко двору Османов.
Первое упоминание и наиболее раннее свидетельство того, что Маккарти имеет отношение к тому, что султан послал продовольственную помощь в Ирландию, находим в дневнике ирландского писателя и патриота Уильяма Дж. О'Нил Даунта (William J. O’Neill Daunt). 17 января 1853 года, то есть спустя 6 лет после описываемых событий, находясь в Эдинбурге, он вспоминал:
«Пришел мистер Маккарти. Его отец — врач у султана».
В отчете за следующий день он сообщает:
«Маккарти… сказал мне, что султан собирался подарить голодающим ирландцам 10 тысяч фунтов, но его удержал английский посол лорд Коули, так как ее Величество, которая выделила только 1 тысячу фунтов, была бы раздосадована тем, что владыка иностранного государства дал бóльшую сумму».
История Даунта выглядит правдоподобной. В 1847 году королева Виктория выслала всего лишь 1 тысячу фунтов, а затем удвоила свой дар. (За ее скупость ирландские газеты прозвали ее «королевой голода»).
У Маккарти действительно было два сына, оба родились в Стамбуле, впрочем, не известно, какой из них был в Эдинбурге. Лорд Коули — это достопочтенный Генри Уэлсли (Henry Wellesley), поверенный посла Каннинга. В 1847 году он исполнял обязанности посла, когда Каннинг был в отпуске в Англии. Кроме того, информация о том, что султан уменьшил размер своего пожертвования из уважения к Британской короне, появилась в печати, по крайней мере, на три года раньше сообщения Даунта. Это было в 1850 году, в октябрьском выпуске лондонского художественно-публицистического журнала New Monthly.
Корреспондент Махмуз Эффенди (Mahmouz Effendi), писавший из Смирны (современный Измир), что на турецком побережье Эгейского моря, восхвалял «молодого султана Абдул-Меджида, который во время недавнего голода в Ирландии выделил щедрое пожертвование в размере 1 000 фунтов стерлингов, чтобы помочь в бедствии тем, кого его собственное вероучение считает неверными… и который дал бы больше, намного больше, если бы не отсылка к дипломатическому этикету, согласно которому правящий монарх Англии должен, в таких случаях, возглавлять список жертвователей».
С учетом роста международной напряженности, предшествовавшей Крымской войне (1853—1856 гг.), когда русская угроза заставила Османов искать союза с Англией, понятно, почему Эффенди далее рассуждает, что если под началом командующего британским средиземноморским флотом адмирала Уильяма Паркера (William Parker) будет служить «какой-нибудь ирландец, мы уверены, что в момент битвы этот сын «изумрудного острова» вспомнит о своевременной и благородной щедрости султана, и кем бы ни был противник, Пэдди [шутливое прозвище ирландца] из чистой благодарности нанесет удар сильно и в цель!»
Хотя мы не располагаем доказательствами того, что Маккарти лично сообщил султану о голоде, в этом не было необходимости. С 1847 года о бедствии в Ирландии трубили все газеты мира, и этим объясняется дружный отклик мирового сообщества.
21 апреля 1847 года лондонская Times дала краткий похвальный отзыв о даре султана
«Мир горячо откликнулся на беду, помощь шла отовсюду: от Каракаса до Кейптауна, от Мельбурна до Мадраса, — говорит директор Института великого голода в Ирландии при Квиннипэкском университе Кристин Кинели (Christine Kinealy). — Британское правительство — в первую очередь при более сострадательном предшественнике Тревельяна сэре Роберте Пиле (Robert Peel) — предоставляло миллионы фунтов помощи за счет всевозможных государственных программ, например, создания работных домов, но пожертвования от частных лиц тоже сыграли большую роль».
Частными донорами, в первую очередь, были представители обеспеченного английского среднего класса и американские квакеры, которые открывали в ирландских городах и деревнях походные кухни. Но самые трогательные и впечатляющие пожертвования из-за рубежа приходили от тех, кто был не богаче голодающих ирландцев.
«Например, это были чистильщики ковров из Индии — самые низкооплачиваемые рабочие в этой стране, и они отправляли деньги в Ирландию. В Америке это были индейцы чокто и чероки», — рассказывает Кинели.
Прием частных пожертвований был поручен Британской ассоциации помощи бедствию в Ирландии и на Севере Шотландии, известной как «Британская ассоциация помощи» (BRA), которая была основана в январе 1847 года.
В 1849 году в своем ежегодном докладе организация восхваляла «Его Имперское Величество, султана, жертвователя 1 000 фунтов, чьему щедрому примеру в его собственной стране и других странах последовали многие, кто связан с народом Великобритании только узами сочувствия, гуманизма и человеческого братства».
Кроме того, Османская империя выслала 450 фунтов всеобщих пожертвований, собранных в Константинополе, и 283 фунта отправил местный филиал католического благотворительного общества Сент-Винсента-де-Поля.
В отчете «Британской ассоциации» содержится текст письма, которое теперь хранится в Османском архиве в Стамбуле, в котором представители ирландской знати и духовенства благодарят Абдул-Меджида I за его щедрость. Письмо написано чрезвычайно изысканным стилем на пергаменте и украшено орнаментом из вереска и трилистника. Письмо воздает должное султану за помощь «страждущим обитателям Ирландии», которая стала «ценным примером другим великим нациям в Европе». Польщенный письмом, Абдул-Меджид ответил:
«Известие о страданиях ирландского народа причинило мне большую боль. Я бы сделал все, что в моих силах, чтобы удовлетворить их нужду… Делая свой вклад [в то, чтобы им помочь], я следовал только велению моего сердца, но это и мой долг — проявлять сочувствие к страданиям подданных ее Величества Королевы Англии, ибо я рассматриваю Англию как самого лучшего и близкого друга Турции».
Неудивительно, что за этим очевидным обменом комплиментами скрывается дипломатия: ирландцы воздают должное «обширным территориям» владений султана, в ответ Абдул-Меджид посылает им теплые отзывы об Англии — несомненно, это едва прикрытый призыв о поддержке в момент, когда русский царь Николай I угрожает войной.
Так или иначе, газеты тех дней на все лады восхваляют Абдул-Меджида.
«Ирландская беда — турецкое сочувствие», — написала Nenagh Guardian 21 апреля 1847 года, а на четыре дня раньше дублинская Nation превозносила дружбу между «Султаном и ирландским народом». Даже осторожно-консервативная лондонская Times в тот же день объявила, что щедрость Султана к ирландцам «делает ему честь». Подхватив эту историю, английский религиозный журнал Church and State Gazette 23 апреля прославлял Абдул-Меджида как правителя, «представляющего многочисленные народы ислама», за его «горячее сочувствие христианскому народу». Далее в статье выражена надежда на то, что «подобная солидарность во всех добрых делах благотворительности во имя всего человечества будет взращиваться и отныне навечно утвердится между последователями религий креста и полумесяца!».
Спустя 6 лет во время Крымской войны, когда кое-кто в Англии сомневался, приличествует ли христианской нации приходить на помощь мусульманской ради усмирения амбиций России, другие демонстрировали, что эти «добрые дела благотворительности во имя всего человечества» действительно не забыты.
«Видимо, придается большое значение тому аргументу, что султан — не христианин… зачем же нам его поддерживать?», — написал Джек Робинсон из Вулверхэмптона издателю Daily News в ноябре 1853 года. «Умоляю напомнить кое-кому,… что когда в Ирландии свирепствовал голод, он повел себя как истинный христианин».
***
Итак, тот факт, что Абдул-Меджид отправил в Ирландию 1 тысячу фунтов, подтверждается множеством документов. Ну а корабли с зерном? Здесь отличить факты от вымысла уже сложнее, тем не менее, есть косвенное доказательство того, что этот дар, возможно, превосходил 1 тысячу фунтов.
21 июля 1849 года американский еженедельник Albion заявил, что «первоначальносултан предлагал отправить в Ирландию 10 тысяч фунтов, а также корабли с провизией». В аналогичной статье под названием «Королевский этикет и его последствия» на второй странице издания Brooklyn Daily Eagle за 29 сентября 1849 года, сообщается, что «пока в Ирландии голод делал свое черное дело, турецкий султан Абдул-Меджид Хан предложил пожертвовать 10 тысяч фунтов и отправить корабли с провизией в помощь голодающим ирландцам». В IV томе сочинения «Жизнь и времена сэра Роберта Пила» (Life and Times of Sir Robert Peel), вышедшего в 1851 году, биограф Чарльз Маккей (Charles Mackay) утверждает то же самое: султан собирался выслать 10 тысяч фунтов, «помимо груза провизии».
Спустя несколько лет, в 1880 году, ирландский патриот, недруг британской короны Чарльз Стюарт Парнелл (Charles Stewart Parnell) добавил к делу некоторые подробности: якобы королева Виктория приказала перехватить турецкие корабли с грузом зерна, который оценивался в 6 тысяч фунтов. Более того, Парнелл заявил, что Виктория вообще не посылала в Ирландию деньги — безусловно, это ставит под сомнение всю версию целиком. Это ложное заявление было незамедлительно опровергнуто не кем иным, как лордом Рэндольфом Черчиллем (отцом будущего премьер-министра Уинстона Черчилля): эти два деятеля давно враждовали, и на страницах английской и австралийской прессы регулярно разыгрывались словесные баталии между ними.
В наше время ирландский автор Тэд Грин (Ted Green) в своем мемориальном сборнике «Дроэда: ее место в истории Ирландии» (Drogheda: Its Place in Ireland’s History), увидевшем свет в 2006 году, не ссылаясь ни на какие факты, делает предположение, что Виктория «вмешалась, не позволив кораблям войти сначала в Ков [город в графстве Корк], затем в бухту Белфаста, но в итоге им удалось втайне войти в док небольшого порта Дроэда и доставить продовольствие».
От «нескольких кораблей с провизией» до трех кораблей, «тайно» вошедших в доки Дроэды, видим, как с годами история обрастала все новыми подробностями, превратившись из упоминания о вероятно нереализованном желании Абдул-Меджида добавить к денежному пожертвованию еще и провиант в повествование о тайной операции по провозу груза зерна под носом у британской таможни. В любом случае, эта часть истории весьма сомнительна, считает Кристина Кинели.
«Это просто бессмысленно. Если его попросили не давать больше, чем королева, при этом он хотел близкого союза с Великобританией, зачем ему тайком отправлять три корабля, рискуя вызвать недовольство у союзника?» — спрашивает она.
Но с точки зрения турка-мусульманина, поступок султана вполне логичен, говорит историк, доцент университета в Кастамону, Турция, Ахмет Огретен (Ahmet Öǧreten).
«У мусульман есть обычай: когда они обещают сделать пожертвование, но имеют возможность отдать только какую-то его часть, то они все равно не оставляют остальные деньги себе, а находят способ так или иначе передать всю сумму», — объясняет Огретен.
Он считает, что султан все-таки выполнил первоначальное обещание из чувства религиозного долга. И это мнение подкрепляют факты биографии Абдул-Меджида, написанной преподобным Генри Крисмасом (Henry Christmas) в 1854 году. «Моя религия обязывает меня соблюдать законы гостеприимства», — приводит он слова султана, сказанные в связи с наплывом польских и венгерских беженцев, бежавших от австро-российской агрессии. Протестантский священник цитирует их, а также историю о даре ирландцам, как примеры «истинного духа христианства, которого в магометанском султане Турции больше, чем в любом христианском властителе в Европе».
Изучив стамбульский и ирландские архивы, Огретен, по крайней мере, нашел свидетельства, позволяющие предположить, что пожертвование султана, на самом деле, было больше, чем сообщалось публично.
«Согласно документу из Османского архива, он пожертвовал 1 тысячу турецких лир, а не британских фунтов», — говорит историк.
Документ касается просьбы некоего человека, представившего письмо с благодарностью султану от ирландцев. Письмо подписал «месье О'Брайан» — вероятно, сэр Люциус О'Брайан (Lucius O’Brien). Была ли это описка или упущение переводчика, но в документе идет речь о «1000 лир», что, по словам Огретена, в то время было больше, чем «1000 фунтов стерлингов». Учитывая, что в 1847 году обменный курс составлял 1,2 фунта за одну османскую лиру, пожертвование Абдул-Меджида в размере 1 тысячи лир (1200 фунтов стерлингов), по сегодняшним меркам, достигает 160 тысяч долларов.
Какой бы ни была сумма, то, что правитель далекого мусульманского государства стал героем летописи города Дроэда, в конечном счете сводится к стечению обстоятельств так же, как и османское происхождение звезды и полумесяца на гербе города — оказывается, это тоже чистое совпадение. По крайней мере, так считает историк города Брендан Мэтьюз (Brendan Matthews), автор исследования «Дроэда и турецкие корабли в 1847 году» (Drogheda & The Turkish Ships of 1847).
«Символом “Дроэдской пароходной компании” — частной компании, которая осуществляла регулярные пароходные перевозки из Дроэды в Ливерпуль, — был зелено-белый флаг с пятиконечной звездой над полумесяцем», — объясняет Мэтьюз.
Но компания взяла этот символ, в наши дни воспринимающийся как синоним исламского наследия, не у Османов, а из герба города, на котором звезда и полумесяц красовались еще в конце XII века.
«Звезду и полумесяц даровал городу Ричард Львиное Сердце в 1194 году», — утверждает Мэтьюз.
Король Ричард позаимствовал эти символы в 1192 году у последнего византийского правителя Кипра. Оригинальная эмблема — полумесяц древней покровительницы Византии богини Дианы с восьмиконечной звездой Девы Марии — существовала у правителей Византии с IV века. А символом ислама она стала только после XIV века.
Между тем, с 1846 по 1847 год ирландский импорт зерна увеличился в четыре раза с 197 тысяч тонн до 909 тысяч тонн. Дроэда была одним из портов, через которые осуществлялся ввоз иностранного зерна, в частности, османского.
«До голода 1847 года заграничная торговля Дроэды… ограничивалась несколькими судами с балтийским и американским лесом, — пишет Энтони Мармион (Anthony Marmion) в своей «Древней и современной истории морских портов Ирландии» (Ancient and Modern History of the Maritime Ports of Ireland), опубликованной в 1853 году. — Но с тех пор и, в частности, в течение четырех последних лет, значительно увеличился ввоз иностранной пшеницы, особенно маиса с Черного моря».
Этот всплеск объясняется подъемом османско-европейской торговли в результате реформ Абдул-Меджида, который создал министерство торговли, призванное «наладить новые торговые связи с динамично развивающимися индустриальными экономиками западной Европы», —пишет историк Марк Мазауэр (Mark Mazower), автор книги «Салоники — город призраков» (Salonica, City of Ghosts, 2006 год).
Картер Вон Финдли (Carter Vaughn Findley) в своем исследовании «Турция, ислам, национализм и современность» (Turkey, Islam, Nationalism, and Modernity, 2010 год) отмечает, что в 1840—1876 годах эта либерализация торговли привела к увеличению объема османского экспорта с 4,7 миллионов фунтов стерлингов до 20 миллионов фунтов, причем львиная доля вывозимых товаров приходилась на балканские сельскохозяйственные продукты.
Проштудировав периодику, Мэтьюз узнал, что три корабля с Балкан вошли в порт Дроэда в мае 1847 года, то есть через месяц после сообщения о даре Абдул-Меджида. Два из них, «Поркьюпайн» и «Энн», доставили из Салоник маис, третий — «Алита» — красную пшеницу, которую также называют «турецкой пшеницей», из Штеттина (балтийский порт, теперь на территории Польши). Хотя Мэтьюз не заходит настолько далеко, чтобы предположить, что это и были те самые «тайные корабли», он допускает, что ряд случайных совпадений —корабли с зерном из Османской империи, флаг Дроэдской пароходной компании со звездой и полумесяцем — в сочетании с отчаянием людей, толпившихся в доках, мог дать почву для возникновения легенды.
«Эти корабли пришли из Османской империи с сардинскими, египетскими и греческими моряками на борту, их прекрасно знали по символам Османов: полумесяцу и звезде. 70 тысяч голодных ирландцев толпились в порту в надежде найти работу, еду или способ уехать из страны. И тут эти местные корабли с флагами со звездой и полумесяцем, которые османские моряки не могли не узнать», — подводит итог Мэтьюз.
Эти обстоятельства вполне могли привести к спонтанному порыву гуманности со стороны моряков: возможно, они раздали часть зерна непосредственного голодающим ирландцам — либо из жалости, либо из смутного чувства братства с людьми в этом порту, где на мачтах местных кораблей реют флаги с такими знакомыми звездой и полумесяцем.
Фильм о Великом голоде
История о том, как Османский султан помог ирландцам во время Великого картофельного голода, похожа на сюжет для хорошего кино — не случайно им заинтересовались стамбульский кинематографист Омер Сарикая (Omer Sarikaya) и компания AVN Film Production. Работа над фильмом «Голод» идет уже два года, премьера запланирована на вторую половину этого года. Многие артисты и участники съемочной группы из Ирландии, Турции и Англии работают на добровольных началах. Съемки идут в трех местах. Фильм рассказывает о девушке-ирландке, которая влюбилась в моряка с одного из турецких судов с зерном.
«Это очень сильная история о двух странах, сплотившихся в трудное время, и о любви двух людей из разных стран; они не говорят на языке друг друга, но способны на любовь и понимание. Мы думаем, что «Голод» станет новым «Титаником»», — говорит Сарикая с оптимизмом. 85 % выручки от проката фильма, который является благотворительным проектом, пойдут на программы ООН по борьбе с голодом, а также в пользу Международной конфедерации Красного Креста и Красного Полумесяца.
«Возможно, они раздали им 100 мешков еды? 20 мешков зерна, чтобы накормить 100 семей? Случилось нечто, породившее среди ирландцев предание о том, что во время кризиса турки накормили нас», — говорит Мэтьюз.
Эта история передается из поколения в поколение, и, скорее всего, со временем она обросла домыслами о «тайных кораблях» и о том, что благодарные горожане поместили на свой герб «турецкий» полумесяц со звездой, считает Мэтьюз. По его мнению, такие приукрашивающие подробности, родившиеся в процессе передачи истории из уст в уста, естественны для культуры, знаменитой своей устной традицией, которую отмечал еще Юлий Цезарь в своих «Записках о галльской войне», одобряя преимущественное «использование памяти», а не письменного слова.
Какова бы ни была правда, эта глава истории «Великого голода» увековечена на холсте и в камне, и, возможно, даже в художественном фильме (если амбициозный турецкий продюсер Омер Сарикая доведет съемки до конца).
В любом случае, в основу этой повести лег неоспоримый факт о щедром поступке османского владыки по отношению к народу, с которым его связывал только долг милосердия — долг, возложенный на него религией и собственным характером.
Источник: Aramco World
